Больничный коридор пах хлоркой и тревогой. Нина смотрела на выцветший плакат о вреде курения на стене напротив, но видела перед собой не его, а свои пионы у крыльца дачи.
Пышные, бордовые, они наверняка уже отцветают.
— Ты как, мам? — Павел сжал ее сухую, прохладную руку.
Сын приехал прямо с ночной смены, от него пахло машинным маслом и заботой. Уставший, с темными кругами под глазами, но его взгляд был теплым.
— Нормально, сынок. Врач заходил, говорит, сердце мое еще поборется. Скрипит, но работает. Скорее бы уже на дачу, там воздух другой, там я быстрее в себя приду.
Павел кивнул, хотя в его глазах мелькнула тень сомнения.
— Конечно, мам. Вот только окрепнешь немного, и сразу поедем. Я тебе грядки уже перекопал, все как ты любишь.
Он еще немного посидел с ней, рассказывая о работе, о внуках. Его голос успокаивал, убаюкивал.
Когда он ушел, обещая заехать вечером, палата показалась пустой и гулкой.
Нина прикрыла глаза. Дача. Не просто домик и шесть соток. Это была ее жизнь, ее крепость, построенная еще ими с мужем. Каждое дерево посажено им, каждая клумба разбита ею.
После его смерти она осталась там одна, но никогда не чувствовала себя одинокой.
Два года назад она переписала дачу на Марину.
Дочь долго уговаривала, приводила доводы: «Мам, ну зачем тебе эти бумажки, эта беготня по инстанциям, если что? А так — все в семье останется, я же твоя кровь. Это просто формальность, для твоего же спокойствия».
Нина тогда согласилась. Ей казалось это правильным, логичным. Марина — деловая, хваткая, пусть занимается.
А она, Нина, будет просто жить там, сажать свои цветы. Она и не думала, что «формальность» может оказаться чем-то иным.
Телефон на тумбочке зазвонил пронзительно и требовательно. Номер дочери.
— Мамочка, привет! — голос Марины звучал неестественно бодро. — Как ты там, наша больная? Врачи не обижают?
— Здравствуй, дочка. Все хорошо, лечат.
— Ну и славно! Слушай, я звоню по делу, чтобы долго не болтать. У нас тут новость хорошая.
Мы с Игорем наконец-то расширяемся! Взяли в аренду большое помещение под его мастерскую, будем бизнес на новый уровень выводить.
Нина почувствовала укол непонятной тревоги под ребрами.
— Это же хорошо, — осторожно проговорила она. — Дело нужное. Только аренда, наверное, дорогая?
— Ой, мам, не то слово! — весело рассмеялась Марина. — Но мы нашли выход. Ты только не волнуйся, для тебя ничего не изменится, мы тебе снимем квартиру хорошую, если захочешь.
Нина не поняла. Какую квартиру? Зачем?
— Марин, я не понимаю…
В трубке на мгновение повисла пауза. А потом голос дочери стал тверже, в нем появились деловые нотки, которые Нина так не любила.
— Мам, ну что тут непонятного. Пока ты была в больнице, мы продали дачу. Деньги нам с Игорем были нужнее.
Слова упали в стерильную пустоту палаты и разбились на тысячи острых осколков. Нина молчала, вцепившись пальцами в тонкое больничное одеяло.
Она смотрела на плакат, где схематично нарисованное сердце покрывалось черными трещинами, и чувствовала, как точно такие же трещины расползаются по ее собственному.
— Ты молчишь? Мам? Ну не делай трагедию. Это всего лишь дом. Старый дом. А у нас — будущее горит. Ты же всегда хотела, чтобы у меня все было хорошо?
Нина медленно опустила трубку на рычаг. Пальцы не слушались. Она смотрела в одну точку, но ничего не видела. Будущее горит.
А ее прошлое, ее настоящее — только что сожгли дотла и развеяли пепел по ветру. Она не заплакала. Слез не было, внутри все выгорело, оставив после себя звенящую пустоту.
Вечером пришел Павел. Он вошел с пакетом яблок и свежей газетой, но замер на пороге, увидев ее лицо. Оно было серым, как больничные стены, а глаза — огромными и пустыми.
— Мам, что случилось? Тебе хуже?
Она медленно повернула к нему голову.
— Маринка звонила.
Одно это слово, произнесенное безжизненным голосом, заставило Павла напрячься. Он подошел ближе, сел на край кровати.
— И что она хотела?
— Сказала… что дачу продали. — Нина произнесла это так, будто сообщала чужую, не имеющую к ней отношения новость. — Сказала, им деньги нужнее. На бизнес.
Павел застыл. Его лицо, уставшее после работы, окаменело. Он несколько раз моргнул, словно пытаясь стряхнуть с себя наваждение.
— Как… продали? Без тебя?
— Она же хозяйка. По документам. — Нина криво усмехнулась. — Я же сама ей все отдала. Для ее спокойствия.
Яблоки выкатились из пакета и глухо стукнулись об пол, но Павел этого даже не заметил. Он вскочил, прошелся по маленькой палате. От него веяло такой яростью, что, казалось, воздух вокруг начал потрескивать.
— Я ее убью, — тихо, почти беззвучно произнес он. А потом достал телефон.
Он набрал номер сестры. Гудки шли долго. Наконец, Марина ответила, ее голос был расслабленным, где-то на фоне играла музыка.
— Паш, привет. Что-то срочное? Мы тут с Игорем как раз отмечаем…
— Отмечаете? — ледяным тоном перебил он. — Что отмечаете, продажу матери?
Музыка на том конце стихла.
— Ты о чем? Ах, тебе мама уже наябедничала… Паш, не кипятись. Это бизнес, взрослые решения. Мы же не на улицу ее выгоняем.
Снимем ей квартиру, все будет хорошо.
— Квартиру? — взревел Павел. — Ты ее душу продала, а теперь хочешь заткнуть ей рот квартирой?
Ты хоть понимаешь, что ты сделала? Она жила этой дачей! Отец ее строил!
— Ой, только не надо мне про скрепы и память, — раздраженно ответила Марина. — Отец бы понял. Он всегда хотел, чтобы мы жили лучше. А этот старый сарай только тянул деньги.
Ремонт, налоги… Игорь все посчитал, это невыгодно.
— Игорь посчитал? — Павел заскрипел зубами. — А ты, ты сама-то где была, когда Игорь считал? У тебя хоть что-то человеческое осталось?
— Осталось. Желание жить хорошо и не считать копейки, как вы с мамой. Все, Паш, мне некогда. Вопрос решен. Прими это как факт.
И она повесила трубку.
Павел опустил телефон. Его трясло. Он посмотрел на мать, которая все так же сидела на кровати, съежившись в маленький комок.
В ее глазах больше не было пустоты. Там стояла темная, глухая боль.
Он подошел к ней, опустился на колени у кровати и взял ее холодные руки в свои.
— Мам, слышишь меня? — он заглянул ей в глаза. — Это так не останется. Я обещаю. У тебя будет дом. Лучше прежнего. Я построю. Слышишь? Я тебе новый дом построю. А они… они за все ответят.
Прошло полгода. Нину выписали, и она переехала к Павлу. Она была тихой тенью в его шумной, полной жизни квартире.
Помогала с внуками, что-то вязала, сидя в кресле у окна, но улыбка больше не касалась ее губ. Она словно угасла.
А Павел работал. Работал как одержимый. Взял все возможные подработки, продал свою старую «девятку», которую берег как память об отце.
На все вырученные деньги он купил крошечный, заросший бурьяном участок в соседнем поселке. И начал строить.
Каждые выходные он уезжал туда. Сначала один расчищал землю, корчевал пни. Потом к нему присоединились двое друзей из автосервиса.
Они молча помогали ему заливать фундамент, ставить каркас. Они не задавали вопросов, видя черное упрямство в глазах друга.
Однажды в субботу, когда стены будущего дома уже были почти готовы, на участок въехала блестящая иномарка.
Из нее вышла Марина. Похудевшая, с нервными складками у рта. Ее дорогое пальто выглядело чужеродно на фоне строительного мусора.
— Что это ты тут устроил? — спросила она, обводя взглядом стройку. Ее голос дрожал от плохо скрываемого раздражения.
Павел, не оборачиваясь, продолжал прибивать доску.
— Дом строю. Для мамы.
— Дом? — она горько рассмеялась. — На последние деньги строишь этот скворечник? А нам помочь не мог? У нас дела плохо идут, Игорь просчитался, аренда все съедает! Мы же семья!
Павел медленно повернулся. Его лицо было покрыто пылью, руки в ссадинах. Он посмотрел на сестру так, будто видел ее впервые.
— Семья? Ты это слово вспомнила? Семья закончилась в тот день, когда ты позвонила матери в больницу. Когда променяла ее на свой «бизнес».
— Но я же не знала, что так выйдет! — почти выкрикнула Марина. — Я думала, мы быстро раскрутимся! Я хотела как лучше!
— Для себя, — отрезал Павел. — Ты всегда хотела как лучше только для себя. Уезжай, Марина.
— Ты меня выгоняешь? Родную сестру?
— У меня нет сестры, — спокойно сказал он. — У моей матери есть только сын. Уезжай. И не смей больше появляться ни здесь, ни у мамы.
Марина смотрела на него, потом на строящийся дом, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на отчаяние. Она развернулась, села в машину и уехала, подняв облако пыли.
В этот момент из-за угла вышла Нина. Павел привозил ее сюда последние несколько недель, просто посидеть на скамеечке, подышать воздухом.
Она все слышала. Она подошла к сыну, к недостроенному дому. Провела рукой по теплой, пахнущей смолой стене.
И впервые за долгие месяцы — улыбнулась.
Прошел еще год. Маленький, но уютный домик сиял свежей краской.
У крыльца пышно цвели бордовые пионы — Павел нашел и выкупил у соседей отростки с того самого, материнского куста. Нина, в новом цветастом халате, хлопотала у грядок.
Она двигалась медленно, но в ее движениях была жизнь.
Павел с женой и детьми сидели на веранде. Пахло шашлыком и счастьем. Нина подошла к ним, неся блюдо с нарезанными овощами. Она посмотрела на свой новый дом, на смеющихся внуков, на сына.
— Спасибо, Пашенька, — тихо сказала она.
Он просто взял ее руку и сжал. Никаких больше слов было не нужно. Ее прошлое сожгли, но он построил для нее будущее. Настоящее будущее. Не то, что горит, а то, что греет.
Пять лет — это много или мало? Для вселенной — мгновение. Для человека — целая жизнь.
Нина сидела в плетеном кресле на веранде, укутав ноги пледом, который связала сама прошлой зимой.
Ее волосы стали совсем белыми, но в глазах, смотрящих на буйство осеннего сада, плескался спокойный, теплый свет.
Сердце больше не скрипело и не бунтовало. Оно билось ровно, в такт мирной жизни, которую подарил ей сын.
Дом, когда-то казавшийся «скворечником», оброс хозяйственными пристройками, беседкой, утопающей в диком винограде, и детской площадкой. Внуки, приезжая на выходные, наполняли его визгом и смехом.
Павел тоже изменился. Ушла из его глаз вечная усталость. Он открыл свою небольшую автомастерскую, и дела шли в гору.
Он больше не работал на износ, а работал с удовольствием. Он часто сидел вот так, рядом с матерью, на ступеньках веранды, и они молча смотрели, как садится солнце. Им не нужны были слова.
В один из таких тихих сентябрьских вечеров у калитки их участка остановилась побитая, ржавая машина.
Из нее вышла женщина. Нина не сразу узнала ее. Только когда та подошла ближе, сердце пропустило удар. Марина.
Она была одета в дешевую куртку, волосы тускло свисали на плечи. От былой деловой хватки не осталось и следа. Она остановилась у калитки, не решаясь войти.
— Мам? — ее голос был тихим и надломленным.
Павел, вышедший на шум, встал рядом с матерью, готовый защитить ее одним своим видом.
— Что тебе нужно? — спросил он беззлобно, скорее устало.
— Я… я просто мимо ехала, — сбивчиво начала Марина. — Увидела дом. Красивый. — Она обвела взглядом ухоженный участок, цветы, которые даже осенью выглядели нарядно. — Игорь ушел от меня. Давно. Бизнес прогорел, остались только долги. Я работаю на двух работах, продавцом и уборщицей. Снимаю комнату.
Она говорила это не жалуясь, а просто констатируя факты.
— Я не за деньгами, — быстро добавила она, увидев, как напрягся Павел. — Я просто… хотела сказать… прости. Я тогда не понимала.
Думала, что деньги — это главное. Что будущее можно купить. А оно… оно вот здесь. — Она кивнула на дом, на них с матерью.
Нина медленно встала с кресла. Подошла к калитке. Она смотрела на свою дочь, и в ее взгляде не было ни злости, ни торжества. Только бесконечная материнская печаль.
— Ты хоть ела сегодня, дочка? — тихо спросила она.
Марина вздрогнула и впервые за весь разговор подняла глаза. В них блеснули слезы. Она отрицательно покачала головой.
Нина повернулась к Павлу.
— Паш, налей сестре супа. Он еще горячий.
Павел посмотрел на мать, на плачущую у калитки сестру, и молча кивнул. Он не простил. Но он понял.
Понял, что лучшая месть — это не ненависть, а милосердие. И что его мать, потеряв один дом, научила его строить нечто большее, чем просто стены.
Она научила его строить семью.
