— Ты паспорт точно взял? — Настя в третий раз перепроверила свой рюкзак, хотя прекрасно знала, что документы лежат во внутреннем кармане. Предвкушение отпуска делало её немного рассеянной. — И ваучеры? Ром, ты меня слышишь?
Роман дернул плечом, поправляя лямку сумки, и как-то криво улыбнулся. Его взгляд бегал по терминалу аэропорта, словно он ожидал облавы или искал пути отхода. Обычно спокойный и даже флегматичный, сегодня он напоминал нашкодившего школьника, которого вот-вот вызовут к директору.
— Взял я всё, Насть. Успокойся, — буркнул он, но вместо того, чтобы пойти к стойкам регистрации, замедлил шаг возле колонны, обклеенной рекламой сотового оператора. — Слушай, тут такое дело… Я хотел сделать сюрприз. Ну, чтобы всем было хорошо.
Настя остановилась, чувствуя, как холодок пробежал по спине. Сюрпризы Романа редко бывали удачными. Последний раз это был набор кастрюль на Восьмое марта вместо обещанных спа-процедур. Но сейчас, за два часа до вылета на Мальдивы, любой сюрприз казался угрозой.
— Какой сюрприз? — ее голос стал тверже. — Мы летим вдвоем. Отель оплачен, трансфер заказан. Что ты мог изменить?
Роман открыл рот, чтобы ответить, но его опередил громкий, до боли знакомый голос, перекрывающий шум толпы и объявления диктора:
— Ромочка! Ну наконец-то! Я уж думала, вы в пробке застряли, хотела звонить, да телефон в чемодан убрала, чтобы не облучаться в полете!
Из-за тележки, груженной тремя необъятными сумками, туго замотанными в зеленую пищевую пленку так, что они напоминали гигантских гусениц, вынырнула Галина Петровна. Она была одета в свой «походный» спортивный костюм с люрексом и панаму, несмотря на то, что они находились в помещении. На шее у нее висел массивный фотоаппарат-мыльница на шнурке, а в руках она сжимала пухлый пакет с логотипом супермаркета, откуда предательски пахло жареным тестом и луком.
Настя застыла. Мир вокруг на секунду качнулся. Она смотрела на мужа, потом на свекровь, потом снова на мужа. Пазл в голове складывался мучительно медленно, потому что мозг отказывался принимать такую абсурдную реальность.
— Мама? — Настя произнесла это не как приветствие, а как вопрос к мирозданию. — Галина Петровна, вы что здесь делаете? Провожаете кого-то?
— Скажешь тоже, провожаю! — Галина Петровна бодро подкатила тележку к ним, едва не наехав колесом на дорогие белые кроссовки невестки. — С вами лечу! Рома сказал, там солнце злое, а у вас кожа белая, сгорите в первый же день. Да и скучно молодым одним две недели, одичаете. А я и за вещами присмотрю, пока вы купаетесь, и кремом спину намажу.
Настя медленно повернула голову к мужу. Роман старательно изучал табло вылетов, делая вид, что рейс в Анталию его интересует больше собственной жизни.
— Рома, — тихо позвала она. — Объясни мне, пожалуйста, ситуацию. Сейчас же.
Муж наконец посмотрел на нее. В его глазах читалась мольба о пощаде, смешанная с упрямством человека, который уверен, что делает благое дело, просто окружающие слишком глупы, чтобы это оценить.
— Насть, ну не начинай, а? — он понизил голос, пытаясь взять ее за локоть, но она отстранилась. — Мама всю жизнь на даче пахала. Она моря не видела тридцать лет. У нее давление, суставы. Ей врач прописал морской воздух. А тут мы летим. Ну что нам, жалко? Номер большой, места всем хватит. Я же как лучше хотел.
— Как лучше? — Настя почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Она не кричала, но её шепот был страшнее крика. — Это наш медовый месяц, Рома. Медовый. Месяц. Это подразумевает двоих. Ты понимаешь значение слова «интим»? Или ты планируешь, что твоя мама будет держать свечку, чтобы мы не нарушали режим дня?
— Ой, да какой там интим, — вклинилась Галина Петровна, деловито поправляя лямку на рюкзаке сына. — Наживетесь еще, вся жизнь впереди. А здоровье поправлять надо сейчас. Я вот пирожков напекла в дорогу, с капустой и с яйцом. В самолете кормят какой-то химией, а у нас свое, домашнее. Рома, ты, наверное, голодный? С утра ведь маковой росинки во рту не было.
Настя смотрела на этот сюрреализм и понимала, что ее красивый план — белое бикини, закаты, коктейли и долгие ночи любви — накрывается медным тазом, в котором Галина Петровна обычно варит варенье.
— Почему я узнаю в аэропорту, что ты купил билет на наш медовый месяц своей маме, потому что она, видите ли, никогда не была на море? Рома, мы летим в романтическое путешествие, а не в семейный пансионат! Ты хоть понимаешь, что испортил нам путешествие?!
— Тише ты, люди смотрят! — зашипел Роман, оглядываясь по сторонам. — Что ты эгоистку включаешь? Билеты невозвратные. Деньги уплачены. Мама уже настроилась. Ты хочешь сейчас сцену устроить и оставить пожилого человека в аэропорту с чемоданами? У нее сердце схватит!
— У меня сейчас сердце схватит, — отрезала Настя. — Ты поставил меня перед фактом. Ты не спросил. Ты решил, что мое мнение — это пустой звук. Ты притащил в нашу постель свою маму вместе с ее пирожками и гипертонией.
— Не утрируй! — Роман начал злиться, чувствуя поддержку материнского присутствия. — В какой постели? Мы взяли номер с дополнительной кроватью. Просто будем жить в одном блоке. Это экономия, Настя! Знаешь, сколько сейчас стоит сингл для одного человека? Мы бы разорились! А так — и маме приятно, и бюджет цел.
Галина Петровна тем временем уже начала распаковывать пакет. Запах жареного лука стал гуще, перебивая аромат дорогого парфюма Насти.
— Настенька, ты чего такая бледная? — участливо спросила свекровь, протягивая ей промасленный сверток в салфетке. — Съешь пирожок, полегчает. И не ругайся на Ромку. Он хороший сын, о матери заботится. Тебе бы поучиться у него доброте. А то стоишь, губы надула, как мышь на крупу. Мы же одна семья теперь. А в семье всё должно быть общее. И отдых тоже.
Настя посмотрела на протянутый пирожок, потом на довольное лицо свекрови, которая уже мысленно раскладывала свои вещи в их номере, и на мужа, который виновато жевал губу, ожидая, что жена сейчас смирится, вздохнет и примет правила игры, как делала это всегда.
— Я не буду пирожок, — сказала Настя, делая шаг назад от тележки с багажом. — И я не буду играть в эту игру «счастливая семья на выезде». Рома, покажи мне бронь отеля. Прямо сейчас.
— Зачем? — напрягся он.
— Покажи. Бронь.
Роман нехотя достал телефон, потыкал в экран и развернул его к жене. Настя вгляделась в строчки. «Номер: Стандарт, трехместное размещение (2 взрослых + 1 взрослый)». Дата бронирования была изменена три недели назад. Ровно через два дня после того, как они подали заявление в ЗАГС.
— Ты планировал это месяц, — констатировала она. — Ты месяц врал мне в глаза, обсуждая, как мы будем пить шампанское на балконе. А сам в это время выбирал раскладушку для мамы.
— Ну не раскладушку, там полноценная софа… — начал оправдываться Роман, но Настя его уже не слушала. Она смотрела на бесконечную очередь к стойкам регистрации и понимала, что эта очередь ведет не в райский отпуск, а в ад коммунального быта под пальмами.
— Вставайте в очередь, чего застыли? Вон там, где с детьми, там быстрее движется, — скомандовала Галина Петровна, толкая свою тележку с энтузиазмом ледокола, пробивающего путь во льдах Арктики.
Настя механически пошла следом. Ноги казались ватными, а в голове гудело, словно она уже находилась в разгерметизированном салоне самолета. Она смотрела на спину мужа, обтянутую голубой футболкой-поло, которую сама же и выбрала ему неделю назад для «красивых фото на закате». Теперь эта спина казалась ей чужой. Сгорбленной, виноватой и бесконечно зависимой от окриков женщины в панаме.
Очередь на регистрацию змеилась длинной, потной лентой. Кондиционеры в терминале работали на пределе, но не справлялись с душной атмосферой людского скопления. Галина Петровна припарковала свой багажный состав вплотную к ногам Насти.
— Рома, держи, — свекровь ловко извлекла из недр необъятной ручной клади пластиковый контейнер. Крышка чпокнула, выпустив наружу облако аромата жареного теста и чеснока. — Пока стоим, надо подкрепиться. Ты же завтрак не доел.
— Мам, ну мы же не в поезде, — слабо сопротивлялся Роман, косясь на стильную пару впереди, которая потягивала кофе из картонных стаканчиков.
— А какая разница? Желудок не знает, где он — в поезде или в аэропорту, — безапелляционно заявила Галина Петровна, всучивая сыну промасленный пирожок. — Ешь. Гастрит не дремлет. Настя, будешь? С капустой или ты с мясом любишь? Я уж и забыла, ты вечно на диетах своих, ветром шатает.
Настя молча покачала головой, отступив на шаг. Ей было физически неприятно находиться в этом эпицентре бытового абсурда. Люди вокруг действительно начали оборачиваться. Запах домашней кухни диссонировал со стерильным воздухом зоны вылета, разрушая атмосферу путешествия. Но самое страшное было не в пирожках. Самое страшное было в том, как Роман, оглядевшись по сторонам, покорно взял выпечку и начал жевать, стараясь делать это быстро, чтобы покончить с позором. Он жевал и одновременно кивал матери, которая что-то рассказывала про соседку, у которой сгорела теплица.
В этот момент Настя увидела перед собой не мужчину, с которым планировала строить будущее, а большого мальчика, которого просто передали из рук в руки. От мамы — жене, но с условием, что мама остается главным акционером этого предприятия.
— Рома, — Настя прервала гастрономическую паузу, голос её звучал сухо, как треск сухого дерева. — Я посмотрела детали отеля. Ты не просто добавил человека. Ты изменил категорию номера.
Роман поперхнулся. Галина Петровна тут же захлопотала, пытаясь постучать ему по спине, но он отмахнулся. Вытер жирные губы тыльной стороной ладони — жест, который Настя ненавидела, — и посмотрел на жену взглядом затравленного зверька.
— Насть, ну давай включим логику, — начал он тем тоном, которым обычно объясняют очевидные вещи неразумным детям. — «Джуниор Сьют» с видом на океан стоит двести тысяч. А «Стандарт» с видом на сад — сто двадцать. Плюс перелет мамы, плюс доплата за третье место… Мы вышли в ту же сумму! Я просто перераспределил бюджет. Это называется финансовая грамотность.
— Финансовая грамотность? — Настя почувствовала, как уголок губ нервно дернулся. — Ты украл у нас вид на океан, чтобы поселить нас в комнату с видом на кусты, где мы будем жить втроем? Ты понимаешь, что в «Стандарте» одна ванная комната? Одна на троих? Стеклянная перегородка, Рома!
— Ой, да чего я там не видела! — вклинилась Галина Петровна, облизывая пальцы. — Подумаешь, цацы какие. Я вас обоих в памперсах не видела, что ли? Ну, тебя, Настя, не видела, но мы же женщины, у нас секретов нет. Я буду отворачиваться, если стесняетесь. Или погуляю, пока вы там моетесь. Проблема на ровном месте.
Настя медленно перевела взгляд на свекровь. Та искренне не понимала. В её картине мира границы личности отсутствовали как класс. Для неё сын и его жена были просто продолжением её собственного организма, придатками, которыми она имела право распоряжаться.
— Дело не в том, что вы видели, Галина Петровна, — тихо сказала Настя, стараясь не срываться на крик, хотя внутри всё клокотало. — Дело в том, что этот отпуск мы планировали год. Я работала без выходных, чтобы оплатить половину стоимости именно этого отеля. Именно этого номера. А Рома, не посоветовавшись со мной, взял мои деньги, свои деньги и решил, что ваши желания важнее нашего комфорта.
— Твои деньги — это деньги семьи! — возмутился Роман, впервые повысив голос. Несколько человек из очереди с интересом повернули головы. — Что ты считаешься? Мы женаты! Моя мама — это теперь твоя мама. А ты ведешь себя как чужая. «Моя половина», «мой комфорт»… А где «наше»? Где уважение к старшим?
— Вот именно! — поддакнула Галина Петровна, обиженно поджав губы. — Я к ней со всей душой, пирожки пекла, ночей не спала, а она мне — «вид на кусты». Да хоть на помойку вид, лишь бы море рядом! Зажрались вы, молодежь. Мы в Геленджике в сарае жили, на одной койке вчетвером, и счастливы были! А вам, видите ли, стеклянная перегородка мешает.
Роман посмотрел на мать с благодарностью. Вот она, поддержка. Вот кто его понимает. А жена… Жена стоит с каменным лицом, красивая, холодная и абсолютно чужая. Он вдруг почувствовал прилив раздражения. Почему она не может просто порадоваться? Почему всё должно быть так сложно?
— Короче, Настя, — Роман расправил плечи, чувствуя, что аргументы на его стороне. — Хватит портить настроение. Мы уже здесь. Билеты на руках. Номер оплачен. Ты либо сменяешь гнев на милость и мы нормально отдыхаем, либо… ну, я не знаю. Стой тут и дуйся дальше. Но это глупо. Мама первый раз за границей, ты должна проявить эмпатию.
Он произнес это модное слово «эмпатия», явно гордясь собой. Настя посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. Она видела, как он тянется к материнскому контейнеру за вторым пирожком, как услужливо подставляет ей бутылку с водой. Она видела симбиоз, который невозможно разрушить. В этом уравнении она была лишней переменной. Не женой, не любимой женщиной, а просто попутчицей, которая должна оплатить часть банкета и не отсвечивать.
— Значит, «Стандарт» с видом на сад? — переспросила она, и в её голосе появилась странная, пугающая мягкость.
— Да, — кивнул Роман, жуя. — Там балкон большой, стулья есть. Вечером посидим, винца выпьем, в карты сыграем. Нормально всё будет, Насть. Не накручивай.
Он искренне верил, что конфликт исчерпан. Он думал, что она смирилась. Он не заметил, как в её глазах погас последний огонек тепла, уступив место ледяной пустоте. Очередь сдвинулась, и Галина Петровна бодро пихнула свою тележку вперед, едва не сбив Настю с ног.
— Идемте, идемте! А то лучшие места разберут, придется у туалета сидеть, — скомандовала свекровь. — Рома, паспорт далеко не убирай. Настя, а ты чего стоишь? Давай свой чемодан, я на тележку поставлю, тяжело же.
— Не надо, — Настя сжала ручку своего чемодана так, что побелели костяшки пальцев. — Я сама.
Она сделала шаг к стойке регистрации, но не для того, чтобы отдать паспорт милой девушке в форме. В её голове созрел план. Жесткий, короткий и окончательный. Как выстрел.
— Давай сюда паспорта, я их в специальную папочку сложу, у меня на шее висеть будет, так надежнее, — Галина Петровна протянула руку, и Роман, даже не взглянув на жену, послушно вложил в пухлую материнскую ладонь свой документ.
Настя наблюдала за этим с каким-то отстраненным любопытством исследователя, который смотрит на поведение насекомых. Вот большая самка заботится о великовозрастном детеныше. Вот детеныш, который выше матери на голову и шире в плечах, с готовностью подставляет шею, чтобы ему поправили воротник поло.
— Вспотел весь, бедный, — проворковала свекровь, доставая из кармана бумажный платок и промокая лоб сына. — В самолете кондиционеры дуют, смотри, не простынь. Я там плед попрошу сразу. И носки теплые я тебе в ручную кладь положила, переоденешь, как взлетим.
Роман стоял, прикрыв глаза, и позволял вытирать себе лицо. В этот момент он выглядел абсолютно счастливым и защищенным. Настя почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Не от запаха пирожков, который всё еще витал вокруг них плотным облаком, а от физиологического отвращения. Этот мужчина еще вчера казался ей опорой. Она представляла его страстным любовником, главой семьи. А сейчас видела перед собой тридцатилетнего младенца, которому просто необходима смена подгузника.
— Рома, — позвала она. Голос прозвучал глухо, будто из бочки.
Он открыл глаза, и на секунду в них мелькнуло раздражение — его вырвали из уютного кокона материнской опеки.
— Что опять? — буркнул он, отстраняя руку матери, но не отходя от нее ни на шаг.
— Отойдем на минуту. Без мамы.
— Зачем? Мы уже почти у стойки, — засуетился он.
— На минуту, Роман. Или я начну говорить здесь, и это услышит весь терминал.
Он закатил глаза, тяжело вздохнул — жест мученика, несущего тяжкий крест семейной жизни, — и сделал два шага в сторону, к рекламному щиту. Галина Петровна навострила уши, но осталась караулить тележку, демонстративно проверяя замки на сумках.
Настя подошла к нему вплотную. Она смотрела не в глаза, а на пуговицу его рубашки. Ей казалось, что если она посмотрит в глаза, то увидит там пустоту, и это её сломает.
— Я хочу задать тебе один вопрос. Простой технический вопрос, — начала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Мы едем в свадебное путешествие. Это подразумевает определенный формат отдыха. Скажи мне, как ты это видишь? Чисто практически.
— В смысле? — Роман нахмурился, искренне не понимая сути претензии. — Ну, будем купаться, загорать. На экскурсию съездим, мама хотела на водопады…
— Я не про водопады, — перебила Настя жестко. — Я про нас. Про мужа и жену. Ты снял номер, где мы будем жить втроем. В одной комнате. С одной ванной. Ты планируешь заниматься любовью со своей женой, когда в двух метрах от нас, на соседней кровати, будет храпеть твоя мама? Или ты предполагаешь, что мы будем делать это в туалете? Или, может быть, по расписанию, когда она уйдет за пирожками?
Роман покраснел. Пятна пошли по шее, поднимаясь к щекам. Он нервно оглянулся на мать, словно проверяя, не слышит ли она эту крамолу.
— Настя, ты пошлая, — прошипел он, и в его голосе зазвенели нотки брезгливости. — У тебя одно только на уме. Мы вообще-то уже год живем вместе, что мы там друг у друга не видели? Неделю можно и потерпеть. Или тебе обязательно надо устраивать марафоны каждую ночь?
— Потерпеть? — переспросила она. Слово ударило как пощечина. — То есть наш медовый месяц — это время, когда мы должны «потерпеть»? Ради чего?
— Ради семьи! — Роман всплеснул руками, но тут же опомнился и понизил голос. — Мама пожилой человек. Ей одиноко. Ты молодая, у нас вся жизнь впереди, чтобы кувыркаться. А ей, может, пару лет осталось активной жизни. Неужели тебе сложно проявить капельку уважения? Ты ведешь себя как эгоистичная стерва, которой лишь бы свои хотелки удовлетворить.
Настя смотрела на него и понимала: он действительно так думает. Это не защитная реакция, не попытка оправдаться. Это его искреннее убеждение. Для него потребности матери — это святое, высший приоритет, ради которого жена должна задвинуть себя в дальний угол, заткнуться и быть благодарной за то, что её вообще взяли с собой.
— Значит, я стерва, потому что хочу провести свой медовый месяц с мужем, а не с его мамой? — уточнила она ледяным тоном. — Потому что я не хочу просыпаться от того, что свекровь ходит в туалет за стеклянной перегородкой? Потому что я хочу ходить по номеру в белье, а не в спортивном костюме?
— Да прекрати ты! — Роман поморщился, как от зубной боли. — Ты всё драматизируешь. Мама — свой человек. Она, кстати, сказала, что будет гулять по вечерам, чтобы нам не мешать. Она всё понимает. А ты… Ты просто ищешь повод, чтобы испортить всё. Я вложил столько сил, всё организовал, билеты нашел, отель перебронировал, чтобы всем угодить, а ты стоишь тут и выносишь мне мозг из-за какой-то ерунды.
— Всем угодить? — усмехнулась Настя, и эта усмешка была страшнее слез. — Ты угодил только одному человеку, Рома. И это не я. И даже не ты сам. Ты угодил маме. Ты принес наш брак в жертву её комфорту. Ты понимаешь, что сейчас, в эту минуту, ты делаешь выбор?
— Я не делаю никакого выбора! — он начал злиться по-настоящему. В его глазах появилась та самая жесткость, которая бывает у слабых людей, когда их припирают к стенке. — Мы одна семья. Если ты не можешь принять мою мать, значит, ты не принимаешь и меня. Всё, точка. Хватит трепаться. Подходи к стойке, наша очередь подходит. И сделай лицо попроще, маму расстраиваешь.
Он резко развернулся и пошел к Галине Петровне, которая уже махала им рукой, указывая на освободившуюся сотрудницу за стойкой. Роман шел уверенно, чувствуя за спиной правоту сыновьего долга. Он был уверен, что Настя поплетется следом. Куда она денется? Чемоданы сданы (почти), билеты куплены, впереди море. Подуется и перестанет. Бабы — они такие, любят пострадать, а потом всё равно делают как надо.
Настя осталась стоять у рекламного щита. Она смотрела на удаляющуюся спину мужа, который тут же склонился к матери, что-то объясняя и успокаивающе похлопывая её по плечу. Они выглядели гармонично. Замкнутая система, идеальный тандем, в котором третий элемент был не просто лишним, а инородным.
Вокруг шумел аэропорт. Объявляли посадку на Дубай, кто-то смеялся, плакал ребенок. Но для Насти звук выключили. В голове была кристальная ясность. Последний пазл встал на место. Роман сказал правду: она действительно не принимала такую модель семьи. И самое главное — она не хотела «терпеть». Ни неделю, ни год, ни всю жизнь.
Она сделала глубокий вдох, втягивая прохладный кондиционированный воздух, который вдруг показался ей удивительно свежим, без примеси дешевого теста и затхлых компромиссов. Настя поправила лямку рюкзака и медленно, но твердо направилась к стойке регистрации. Но не для того, чтобы встать рядом с мужем.
— Девушка, вот паспорта, нас трое, — Галина Петровна с победным видом водрузила стопку документов на стойку, придавив их сверху своим пухлым локтем, словно опасалась, что их унесет сквозняком. — И нам бы места рядышком, чтобы ножки вытянуть можно было. У мальчика ноги длинные, ему тесно.
Сотрудница авиакомпании, уставшая блондинка с безупречным макияжем и пустыми глазами, дежурно кивнула и потянулась к документам. В этот момент тонкая, ухоженная рука Насти накрыла ладонь свекрови. Жест был спокойным, но в нем чувствовалась такая сила, что Галина Петровна от неожиданности разжала пальцы.
— Не трое, — отчетливо произнесла Настя. — Вас двое.
Она ловко выудила свой паспорт из общей кучи. Красная обложка с золотым тиснением легла в её руку, возвращая ощущение контроля над собственной жизнью.
— Настя, ты что творишь? — Роман зашипел, наклоняясь к ее уху. Его лицо пошло красными пятнами, на лбу выступила испарина. — Девушка ждет! Не устраивай цирк, отдай паспорт! Люди смотрят!
— Пусть смотрят, — Настя говорила ровным голосом, не повышая тона, но каждое её слово падало тяжелым булыжником в болото их семейной идиллии. — Девушка, регистрируйте этих двоих пассажиров. Я никуда не лечу.
Сотрудница за стойкой замерла, переводя взгляд с одного на другого. Очередь сзади притихла, предвкушая бесплатное шоу. Галина Петровна, осознав смысл сказанного, всплеснула руками, едва не задев монитор сотрудницы.
— Как это не летишь? А деньги? — завопила она, забыв про конспирацию. — Рома, ты слышишь? Она деньгами разбрасывается! Билеты же невозвратные! Ты хоть понимаешь, сколько мы потеряем?
— Мама, подожди, — Роман отмахнулся от матери и попытался схватить жену за рукав. — Настя, у тебя истерика. Ты перегрелась. Давай ты сейчас успокоишься, мы сядем в самолет, выпьешь воды… Ты не можешь вот так просто взять и уйти. Это наш медовый месяц!
Настя отступила на шаг, брезгливо стряхнув его руку. Она смотрела на мужа и видела перед собой совершенно чужого человека. Жалкого, суетливого, напуганного не потерей любимой женщины, а потерей денег и маминого спокойствия.
— Медовый месяц? — она усмехнулась, и эта улыбка была острее скальпеля. — Рома, у тебя уже есть партнер для медового месяца. Вон она стоит, с пирожками и чемоданом лекарств. Вы — идеальная пара. Вы понимаете друг друга с полуслова, у вас общий бюджет и одинаковые взгляды на комфорт. Зачем вам я? Чтобы сидеть в углу на приставном стульчике и аплодировать вашей сыновней любви?
— Ты бредишь! — Роман перешел на злой шепот, его глаза сузились. — Это моя мать! Ты предлагаешь мне её выгнать? Ты ставишь мне ультиматумы?
— Никаких ультиматумов, — Настя покачала головой. — Я просто констатирую факт. Я не хочу быть третьей лишней в вашем браке. Потому что это именно брак, Рома. Психологический инцест, в котором ты живешь годами. Ты не муж. Ты — послушный сын, который боится расстроить мамочку. А мне нужен мужчина. Взрослый, самостоятельный мужчина, а не маменькин сынок, которому подтирают нос в тридцать лет.
— Да как ты смеешь! — взвизгнула Галина Петровна, хватаясь за сердце, но не забывая контролировать, чтобы их чемодан не уехал по ленте без бирки. — Змея! Я к ней со всей душой, а она… Рома, ты слышишь, как она мать твою оскорбляет? И это жена? Гнать её надо в шею!
— Вот именно, Галина Петровна, — кивнула Настя, глядя на свекровь с холодным спокойствием. — Гнать. Только я сама уйду. Вы победили. Забирайте своего мальчика обратно, он бракованный. Я возвращаю его вам в целости и сохранности, вместе с его невозвратными билетами и отсутствием позвоночника.
Роман стоял, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Он был ошарашен. Он привык, что Настя покладистая, что она всегда идет на компромисс. Он не ожидал, что у нее хватит духу разрушить всё вот так, публично, за пять минут до регистрации.
— Ты пожалеешь, — выдавил он наконец, пытаясь вернуть себе остатки достоинства. — Ты приползешь, Настя. Ты одна останешься. Кому ты нужна с таким характером?
— Может, и одна, — легко согласилась она. — Но лучше быть одной, чем спать в кровати с мужчиной, который мысленно советуется с мамой. Летите с мамой вдвоем, совет да любовь. Наслаждайтесь своим «Стандартом» с видом на кусты. А я аннулирую брак по возвращении. Благо, детей мы завести не успели, и делить нам, кроме твоего инфантилизма, нечего.
Настя резко развернулась. Её чемодан на колесиках легко скользнул по кафельному полу. Она не оглядывалась. Она знала, что за спиной сейчас разыгрывается драма: Галина Петровна наверняка уже сует сыну валидол и причитает о потраченных деньгах, а Роман стоит с потерянным видом, пытаясь осознать, что только что произошло.
Но ей было всё равно.
Она шла к выходу из терминала, против потока людей, спешащих в отпуск. Навстречу ей шли счастливые пары, семьи с детьми, загорелые туристы. А она чувствовала себя так, будто только что сбросила с плеч пятидесятикилограммовый рюкзак, который тащила в гору последний год.
Воздух на улице, пропитанный выхлопными газами такси и автобусов, показался ей сладким. Настя достала телефон, открыла приложение такси и, не дрогнув пальцем, удалила контакт «Муж». Затем набрала номер своей подруги-юриста.
— Алло, Лен? Привет. Да, я в Москве. Нет, не улетела. Слушай, мне нужно срочно подготовить документы на аннулирование брака. Да, прямо сейчас. История долгая, но скажем так: жених оказался женат на своей маме.
Она села в подъехавшую желтую машину, захлопнула дверь, отрезая себя от шума аэропорта, от запаха жареных пирожков и от жизни, которая чуть не стала её кошмаром. Впервые за долгое время она точно знала, куда едет. Домой. В свою жизнь, где больше не было места для троих.
А в терминале, у стойки регистрации, Галина Петровна уже деловито перекладывала вещи из чемодана сына в свой, чтобы избежать перевеса, и громко отчитывала Романа за то, что он выбрал такую «нервную и неблагодарную» девицу. Роман мол
Роман молчал, глядя в спину уходящей жене. Внутри него боролись два чувства: панический страх от осознания того, что только что рухнула его семейная жизнь, и привычная, вбитая с детства покорность перед материнским авторитетом. Он сделал робкое движение вперед, словно хотел бросить чемоданы и побежать за Настей, догнать, упасть в ноги, пообещать отправить маму домой на первом же такси… Но тяжелая рука Галины Петровны легла ему на плечо, пригвоздив к месту надежнее любого якоря.
— Ну и слава богу, сынок, — затараторила она, ловко перекладывая его вещи, чтобы закрыть молнию на распухшем чемодане. — Баба с возу — кобыле легче. Нашла время капризничать! Ишь, фифа, условия ей не те. Ничего, Ромочка, мы с тобой отлично отдохнем. Я тебе спину мазью намажу, на экскурсии сходим, сэкономим кучу денег на её коктейлях. Найдешь себе нормальную, хозяйственную, а не эту… истеричку.
Роман перевел взгляд на мать. Впервые за тридцать лет он увидел не заботливую родительницу, а душную, всепоглощающую силу, которая только что, с улыбкой и пирожком в руке, сожрала его будущее. Он вдруг с пугающей ясностью представил сегодняшний вечер: душный номер «Стандарт», две узкие кровати, запах лекарств и бесконечные разговоры о рассаде и соседях по даче вместо шума прибоя и шепота любимой женщины.
— Девушка, регистрируйте! — скомандовала Галина Петровна сотруднице, победно выпятив грудь. — И место у окна мне дайте, я облака буду на мыльницу снимать. А сыну — в проход, ему ноги вытянуть надо.
Роман механически положил чемодан на ленту. Он уезжал. Уезжал по инерции, потому что так решила мама, потому что «деньги уплачены», потому что он не умел иначе. Но он знал, что этот самолет уносит его не в райский отпуск, а в бесконечное одиночество вдвоем, из которого он так и не сумел выбраться.
Тем временем желтое такси плавно влилось в поток машин на Ленинградском шоссе, унося Настю прочь от аэропорта. В салоне пахло дешевым ароматизатором «елочка» и старой кожей, но для Насти этот запах сейчас был слаще любых французских духов. Она откинула голову на подголовник и закрыла глаза.
Телефон в руке коротко вибрировал. Настя посмотрела на экран, ожидая увидеть мольбы о прощении, пропущенные звонки от Романа, угрозы или хотя бы попытку объясниться. Но это было лишь уведомление от банка о списании средств за поездку. Экран оставался темным. Роман не звонил. Он сейчас, вероятно, послушно снимал ботинки на досмотре, пока мама складывала их в лоток.
Вместо слез, которых она так боялась, из груди вырвался смешок. Сначала тихий, потом громче. Настя смеялась, и это был смех облегчения, смех человека, который чудом избежал катастрофы. Она думала о деньгах, потраченных на путевку. Огромная сумма, на которую можно было купить машину или обновить гардероб. Но потом она представила другую цену: пять, десять лет жизни в «коммуналке» со свекровью, испорченные нервы, поломанная психика и дети, которых воспитывала бы Галина Петровна по своим понятиям.
— Дешево отделалась, — прошептала Настя, глядя на проплывающие за окном серые пейзажи промзон. — Я просто купила свою свободу. И это была лучшая инвестиция в моей жизни.
Водитель, пожилой мужчина с добрыми глазами, покосился на нее в зеркало заднего вида.
— У вас всё в порядке, дочка? Плачете или смеетесь? Музыку, может, включить?
— Всё отлично, — Настя вытерла выступившую от смеха слезинку и улыбнулась так широко и искренне, как не улыбалась уже очень давно. — Включите. Что-нибудь громкое и веселое. У меня сегодня праздник.
— День рождения? — уточнил таксист, прибавляя громкость радио.
— Лучше, — ответила она, опуская стекло и подставляя лицо ветру, который трепал её волосы, выдувая остатки сомнений и запаха жареного лука. — День прозрения.
Где-то высоко в небе ревел турбинами лайнер, уносящий двух пассажиров в их странный, симбиотический «медовый месяц». А на земле, в потоке обычной московской жизни, молодая женщина ехала домой, в пустую, тихую квартиру, где её ждали только её собственные правила, её мечты и целая жизнь, которая теперь принадлежала только ей. И это было самое настоящее, самое честное счастье…
