– Мама, ты таскала его по судам. Из-за этого папа стал деньги отправлять переводами. Чтобы были доказательства, если ты снова затеешь тяжбу.
Елизавета не помнила, сколько она просидела за столом. Силы пошевелиться пришли, когда за окном разливалась глубокая ночь. Она оглядела стол – тарелки с остатками еды, пятна вина, фужер на боку.
«Скатерть загубила. Надо было солью присыпать сразу», – растерянно думала женщина.
«Все ушли. Ефим все правильно сказал – они уйдут, и я останусь одна. Вот оно, одиночество. Пророчество одиночества. Когда-то я стихи об этом писала. Но ведь я думала, что меня это не коснется».
Елизавета Петровна гладила скатерть, сквозь слезы она смотрела на свои руки, которые уже были покрыты россыпью коричневых пятен.
«Я старею. Я безнадежно старею. Еще никто не ухватил молодость за хвост. А теперь еще и обидела всех».
Давно уже были сброшены туфли, они разлетелись под столом. Ноги благодарно гудели, восстанавливая в сосудах кровообращение.
«Мариша, Маришечка, девочка моя! Я ведь только сегодня поняла, что причиняю тебе боль. Надо позвонить. Да, надо позвонить».
Женщина устало поднялась со стула, посмотрела на часы – первый час ночи.
«Нет, не надо ночью. Завтра. Утро вечера мудренее…»
Взгляд упал на картину – молодая женщина в роскошном платье смотрела на свое живое отражение с укоризной.
«Молчи! Молчи! Ефим прав. Господи, как он прав. Ну почему я такая злая? Почему мне необходимо кого-то обидеть, задеть, унизить… Фима, ты моя проснувшаяся совесть. Тебе надо было меня треснуть, причем давно. Зачем ты молчал столько лет? Фима…»
Лиза устало ссутулила плечи, босиком она вышла в прихожую и встала напротив зеркала. Оно было беспощадно, на Елизавету смотрела немолодая, глубоко несчастная женщина. В глазах не было былого огня, она увяла.
Простояв часть ночи у окна, уже на заре рождающегося дня Лиза убрала со стола посуду. Сложила салаты в контейнеры, перемыла фужеры, замочила в пятновыводителе скатерть.
Эти неторопливые механические движения помогли ей переждать ночь.
– Мариночка, доченька! Пожалуйста, не бросай трубку. Мне надо тебе многое сказать.
– Что сказать, мама? Ты уже все сказала вчера, – треснувший голос дочери свидетельствовал о бессонной ночи. – Зачем ты звонишь? Больнее чем было, уже не будет…
– Марина, доченька, я умоляю тебя, прости. Прости свою неразумную мать. Я причинила тебе вчера столько боли.
– Только вчера, мама?
– О чем ты? О детстве?
– Да, мама, о детстве. Ты знаешь, что я нашла у папы на даче? Я нашла папку, в которой записан каждый рубль, потраченный на нас, на тебя и меня.
– Что это значит, Марина? Я не понимаю, – в голосе Елизаветы Петровны было искреннее недоумение.
– Я убиралась у папы на даче и случайно наткнулась на эту папку. Он увидел ее, мама, он побледнел, он задрожал. Он сказал, что забыл выбросить все эти чеки и квитанции. Мама, я увидела, сколько денег он переводил нам. А ты твердила, что он негодяй, что мало дает денег, – голос Марины дрожал.
– Мама, ты таскала его по судам. Из-за этого папа стал деньги отправлять переводами. Чтобы были доказательства, если ты снова затеешь тяжбу.
Женщине нечего было ответить дочери, она не ожидала, что эта правда когда-нибудь всплывет. Елизавета Петровна все больше и больше осознавала, что вытворяла в своей жизни.
– Помнишь, мама, мы ездили в санаторий? Ты говорила, что с трудом скопила деньги на путевку, что часть путевки тебе оплатили на работе. Но в папке были чеки за оплату путевки и билетов на поезд. Мама, почему ты молчишь?
Елизавета плакала, она ужаснулась тому, насколько чудовищно было ее поведение. Сколько гадких и мерзких поступков, сколько она совершила предательств, и сейчас она на грани потери своих близких.
– Марина, девочка моя, я прошу у тебя прощения. Я прошу прощения у Анатолия и у Катеньки. Мне нет оправдания. Я вижу. Я действительно чудовище. Прости, если сможешь… – в трубке разлилась тишина.
Марина положила замолчавший телефон, прислонилась к стене и сползла на пол. Слезы текли по ее лицу, а в глазах была невероятная боль.
Толик молча сел с ней рядом и просто держал ее руку, с другой стороны села Катя. Она прислонилась к маминому плечу и гладила ее по ноге.
Слова были лишними.
Елизавета Петровна поняла, что на этот раз в ее жизни случилась беда, она снова включила мобильный телефон.
– Миша, здравствуй!
– Здравствуй, Лиза.
– Миша, пожалуйста, поговори со мной, – женский голос осип до шепота.
– О чем, Лиза?
– Миша, Марина тебе звонила? Она тебе рассказала?
На том конце абонент тяжко вздохнул, помолчал, прокашлялся.
– Да, Лиза. Я все знаю.
– Миша, что мне делать? Прости меня за прошлое! Если сможешь, прости, пожалуйста.
– Эх, Лизка, Лизка. Как я любил тебя. На руках носил. Лилии эти вонючие таскал тебе охапками. Чего тебе не хватало? Что случилось с той красивой девочкой, за которой бегала половина школы? А, Лиз? – мужчина не ждал ответа, он понимал, что эти ответы уже ничего не изменят.
– Миша, прости меня!
– Лиз, не надо. Перегорело все. Катьку я тебе не прощу.
Потом были разговоры с Ниной, Люсей, Валентиной. Женщины не упрекали Елизавету, они дали ей возможность выговориться, покаяться, попросить прощения.
День был очень тяжелым.
Последний номер, который Елизавета Петровна набрала, был номер Ефима. Гудки шли долго, раз за разом Лиза набирала его номер, наконец раздалось долгожданное «Алло».
– Фима, здравствуй! Спасибо, что все же ответил.
– Лиза, я взял телефон исключительно из любви к моим девочкам и уважении к семье твоей дочери. Постарайся быть лаконичной.
– Фима… Ефим… Я… Я всю ночь думала. Твои слова были как гром среди ясного неба. Фима – ты моя пробудившаяся совесть.
– Даже так, – хмыкнул Ефим.
– Фима, да. Послушай, ты прости меня, пожалуйста. Нет, не так. Я прошу у тебя прощения. Я заигралась в злыдню.
– Это точно, Лиза.
– Фима, я понимаю, что переделать меня невозможно. Тебе надо было сказать это все давно. Может быть, я раньше бы опомнилась. Но теперь. Я буду стараться не причинять боль своим близким людям. Ведь я люблю всех, и Валечку, и Маришку, и Катюшу, и Толика. Я и тебя люблю, Фима.
Мужчина в ответ молчал, он слушал, в трубке было только его дыхание.
– Фима?
– Хорошо, Лиза. Мы принимаем твои извинения и не оставим тебя в одиночестве. Но помни, красота человека не в его лице, а в его поступках.
– Я запомню, Фима. Спасибо тебе. Обними девочек.
Прошло несколько дней. Елизавета Петровна встретилась с бывшим мужем. Они долго гуляли по парку, обедали в кафе и снова гуляли.
– Лизка, ты все такая же красивая, – улыбался мужчина.
– Скажешь тоже. Шестьдесят лет – это тебе не хухры-мухры, – хихикнула оттаявшая Лиза.
Елизавета любовалась Михаилом. Высокий, сохранивший остатки стройности, с потрясающей сединой, красивый мужчина смотрел на нее как тогда, в молодости.
– Миша, ты поможешь мне восстановить доверие детей? – тревожно заглядывала она ему в глаза.
– Помогу, птица ты перелетная. Но только сил тебе понадобится о-го-го сколько!
– Я не боюсь, Миш. Мне надо изменить то, что я наделала.
Календарь перелистывал дни, Елизавета Петровна, достав из загашника деньги, записалась на прием к психологу. Она начала работу над собой.
Это было очень сложно. Продираться сквозь заросли своих убеждений, учиться принимать людей такими как есть, она часто плакала, рыдала. Ругалась со своим портретом, обвиняя себя молодую в черствости, и читала, читала запоем книги, рекомендованные психологом.
Недалеко от дома был Дворец культуры, Елизавета Петровна сходила на концерт хора «Лейся, песня». В коллективе были возрастные дамы, такие, как она. Когда прозвучала песня «Эхо любви», Лиза плакала от того, как сильно она обидела внучку.
Наступало время действовать, вместе с бывшим мужем они разработали план. Продумав все нюансы, просчитав возможные варианты развития событий, Михаил позвонил дочери.
– Папка, здравствуй!
– Маришечка, привет, родная! Как Катюшка?
– У нас все хорошо. Готовимся к конкурсу. Катя успокоилась, я ей все объяснила. И она по-прежнему будет петь «Эхо любви».
– Мариш, я хочу пригласить вас в парк. Сниму беседку, сделаем шашлык. Ты придешь с Катюшкой и Толиком. Как ты на это смотришь?
– Ой, папка, как здорово! Что с нас?
– Ничего. Банкет с меня, – Михаил засмеялся. – Это просто шашлык. И еще. Я пригласил маму.
– Марин, мы просто поедим мясо, может, поговорим. Никто никому не обязан. Это мое желание.
– Хорошо, пап. Я думаю, ты знаешь, что делаешь, – Марина в смятении посмотрела на мужа.
– Марин, давай сходим, – Толик обнял жену и тихонько подул ей на волосы.
Наступил день Х.
Елизавета Петровна с Михаилом уже вовсю суетились в беседке. Мангал, мясо на шампурах, на столе термосы с горячим чаем, в пластиковых тарелочках нарезанные помидоры, огурцы, пакет с маринованным луком.
– Ну что, хозяева, принимайте гостей! – раздался голос Анатолия.
Он обнимал за плечи жену и дочь, и такой единой тройкой они подошли к беседке.
– Деда! – Катюшка подбежала к Михаилу.
– Привет, пап! Здравствуй, мама!
– О-о-о! За стол, честная компания! – Михаил рулил как ледокол. – Налетай, честной народ, вас шашлычник всех зовет!
Атмосфера разрядилась, на лицах засверкали улыбки, пиршество началось. Михаил как опытный переговорщик знал, что на сытый желудок человек всегда мягче.
Накормив от души своих близких, он перешел ко второй части Мерлезонского балета.
– Дети мои, а вы знаете, что мы с Елизаветой Петровной записались на танцы? Не знаете, а мы записались! Лиза, покажем?
Лиза все это время старалась молчать и только незаметно подкладывала в тарелочки то кусочек помидора, то маринованный лучок. Но теперь она была готова.
Михаил включил на телефоне музыку, Лиза скинула с плеч палантин, они встали на расстоянии, медленно подошли друг к другу. Михаил обошел Лизу, обнял ее за плечи, скользнул правой рукой по стройной ноге и тут же поднял ее вверх. Лиза повернулась лицом к Мише, они начали танец.
– Это бачата, – шепнула Марина на ухо Толику.
Она не ожидала, что мать настолько сможет овладеть своим неистовым характером. Танец зажег всех присутствующих, на них оглядывались прохожие, гуляющие по парку. Пара действительно притягивала взгляды.
– Мама, я не ожидала от тебя! – не выдержала Марина.
– Мне психолог посоветовал, – скромно ответила Елизавета.
– Психолог?!
– Да, Мариш. Я после своей выходки долго думала. Решила обратиться за помощью. Твой папа меня поддержал. Нет-нет, я его не заставляла. Я просто попросила у него прощения.
– Папа? – Марина удивленно смотрела на отца.
– Да, Мариш, я подумал, что каждому нужен шанс на прощение. Лиза его заслужила.
– Я позвонила каждому, кого я обидела. Я объяснила, что с помощью психолога мне стали открываться новые вещи. Люди не заслуживают моих оскорблений. И поэтому сегодня я еще раз хочу попросить у вас прощения.
Лиза встала из-за стола, она кусала губы, но говорила эти слова, слезы в глазах выдавали волнение.
– И еще. Катюша, девочка моя. Твоя бабушка сказала тебе гадкую вещь. Прости меня, дружочек. У меня к тебе есть просьба. Поскольку я теперь пою в хоре, я репетировала твою песню. И знаешь что? Я прошу тебя вместе со мной записать эту песню в профессиональной студии. Не захочешь, спой песню одна. А мне подаришь диск с записью.
Лиза не выдержала, она села на стул и зажала рукой рот, слезы раскаяния душили ее.
– Ба! Это правда? Конечно, я согласна! И петь мы будем вместе. Только надо порепетировать. И обещай слушаться меня! – Катюша подбежала и обняла бабушку.
Лиза обхватила внучку руками и крепко прижала ее к себе.
Елизавета Петровна наконец поняла, что ценность в жизни — это не красота, а любовь. Любовь близких, забота о них. Ведь что мы друг без друга? Поодиночке сложно, и дело не в стакане воды, дело в той силе, которую дает нам любовь.
