— А я тебе говорю — не смей к нему ходить! — Анна Сергеевна решительно загородила дочери проход. — Нечего там делать!
— Мам, ну это же папа, — Катя устало опустилась на банкетку в прихожей. — Как я могу не прийти? У него день рождения…
— День рождения? — мать горько усмехнулась. — А где он был на твой день рождения? И на выпускной? И когда ты в больнице лежала с ангиной?
— Он звонил…
— Звонил он! — Анна Сергеевна отвернулась к окну. — Телефонный папа! А знаешь, почему твой отец сейчас вспомнил про дочь? Потому что эта его… эта… — она не могла подобрать от возмущения, — выставила его из квартиры! Вот и побежал к старой семье!
На кухне громко звякнула посуда — это бабушка, как всегда, пыталась делать вид, что её тут нет. Что она не слышит очередной скандал.
— Он не побежал, — тихо сказала Катя. — Просто позвонил. Сказал, что соскучился…
— Соскучился он! — Анна Сергеевна сорвалась на крик. — А когда алименты платить надо было — не скучал? Когда мы с тобой на одну мою зарплату жили — не вспоминал?
— Мама…
— Что «мама»? Думаешь, я не вижу, как ты каждый месяц откладываешь? С первой получки своей откладываешь — «на старость папе»! А сама в чём ходишь? В позапрошлогодних сапогах!
Катя молчала, разглядывая носки своих действительно не новых сапог. Сорок третья школа, учительница младших классов. Какие уж тут новые сапоги…
— Я же добра тебе хочу, — голос матери смягчился. — Ты думаешь, мне легко было? Двадцать лет одной тянуть…
— А я и не говорю, что легко, — Катя подняла глаза. — Только… Может, хватит уже? Двадцать лет прошло. У тебя своя жизнь, у него — своя. Я выросла. Зачем старое ворошить?
— Старое? — Анна Сергеевна вдруг как-то обмякла, опустилась на стул. — Ты думаешь, оно старое? А вот открой верхний ящик комода. Там конверт лежит…
Катя замерла:
— Какой конверт?
— Открой, — в голосе матери появились незнакомые нотки. — Открой и посмотри, что твой папа, за которого ты так переживаешь, прислал на прошлой неделе.
Катя медленно подошла к комоду. В верхнем ящике, среди старых писем и фотографий, лежал свежий конверт. Внутри — документы на квартиру.
— Не поняла…
— А тут понимать нечего, — мать как-то странно усмехнулась. — Твой отец решил продать квартиру. Ту самую, где ты выросла. Где твои первые шаги, первые слова… Без нашего ведома.
— Но как? — Катя растерянно перебирала бумаги. — Он же… он же давно выписался…
— А долю не отдал! — вдруг выкрикнула Анна Сергеевна. — Думал, я не замечу? Думал, я такая глупая — возьму все заботы на себя, а он потом придёт и потребует своё?
Из кухни появилась бабушка — маленькая, сухонькая, но с прямой спиной:
— Нюра, перестань…
— Что «перестань»? — мать вскочила. — Что, перестань, мама? Ты же сама видела, как я пахала! Две смены в магазине, по ночам шила, чтобы Катьку в музыкалку отдать… А он теперь — нá тебе, продаю!
— Погодите, — Катя подняла глаза от документов. — Тут написано… тут написано, что он хочет отдать свою долю мне. Просто переоформить…
В комнате повисла тишина. Было слышно, как на кухне капает вода из неплотно закрытого крана.
— Вот! — торжествующе воскликнула Анна Сергеевна. — Вот оно! Решил откупиться! На старости лет совесть проснулась!
— Мама, — тихо сказала Катя. — А может… может он просто хочет как лучше?
— Как лучше? — мать буквально хватала ртом воздух. — А когда тебе репетитор по физике нужен был — это было «как лучше»? Когда ты со старым рюкзаком в школу ходила, потому что на новый денег не было — это «как лучше»?
— Нюра! — бабушка вдруг стукнула ладонью по столу. — Хватит!
Все замерли — бабушка никогда не повышала голос.
— Хватит настраивать ребенка! — в её глазах блеснули слёзы. — Думаешь, я не вижу, как ты на нее давишь своей обидой? Как привязываешь к себе виной?
— Мама! — потрясенно выдохнула Анна Сергеевна.
— Что «мама»? — бабушка выпрямилась во весь свой маленький рост. — Правду говорю! Двадцать лет прошло, а ты всё никак не отпустишь! Всё пилишь, и пилишь, и пилишь…
— Да как ты можешь! — Анна Сергеевна схватилась за сердце. — Ты же видела, как я…
— Видела! — отрезала бабушка. — Всё видела! И как ты надрывалась, и как ночами плакала. Только знаешь что? Я ведь и другое видела. Как ты Катины письма к отцу перехватывала. Как телефон отключала, когда он звонил…
Катя застыла с документами в руках:
— Что?..
— А то! — бабушка уже не сдерживалась. — Думаешь, почему он на выпускной не пришёл? Потому что не знал! Мать твоя специально дату другую назвала!
— Неправда! — крикнула Анна Сергеевна. — Я просто… я просто хотела дочь защитить!
— От чего защитить? — бабушка горько усмехнулась. — От родного отца? Который, между прочим, каждый месяц деньги присылал — больше, чем алименты! А ты их назад отправляла! Гордая была!
Катя медленно опустилась на стул:
— Мам… это правда?
Анна Сергеевна молчала, кусая губы.
— Правда, деточка, — тихо сказала бабушка. – А самое страшное — она ведь не со зла. Она и правда думала, что так лучше… А получилось — сама всю жизнь в обиде прожила, и тебе жить не дала.
— Я просто… — Анна Сергеевна всхлипнула. — Я просто не хотела, чтобы она его любила! Чтобы ждала, надеялась… Как я когда-то…
— Знаешь, что он мне каждое первое число месяца писал? — Анна Сергеевна вдруг начала лихорадочно рыться в ящике комода. — Вот! Читай!
Она достала пачку пожелтевших конвертов, перетянутых выцветшей лентой:
— «Нюра, прости… Нюра, я был не прав… Нюра, давай попробуем снова…» А потом — бац! — и свадебное фото с этой… с этой…
Письма разлетелись по полу как осенние листья. Катя механически подняла один конверт, развернула: «Доченька, прости своего бестолкового отца…»
— И ты это всё… прятала? — её голос дрогнул.
— А что мне оставалось? — Анна Сергеевна опустилась на колени, собирая рассыпанные письма. — Ты только-только перестала по ночам плакать! Только начала улыбаться! А тут эти письма, эти обещания…
— Которые он выполнял! — вдруг жёстко сказала бабушка. — Нюра, хватит врать! Хотя бы сейчас, хотя бы дочери! Расскажи, куда делись деньги за проданную дачу!
— Какую дачу? — Катя растерянно переводила взгляд с матери на бабушку.
— Отцовскую. Ту, что тебе дед завещал, — бабушка смотрела в упор на дочь. — Расскажи, Нюра. Расскажи, как ты её быстренько продала, пока Петя в командировке был. А потом всем говорила, что он промотал…
Анна Сергеевна закрыла лицо руками:
— Мама, не надо…
— Надо! — отрезала бабушка. — Хватит этой лжи! Дачу она продала, чтобы Пете насолить. А деньги… деньги-то все до копейки на Катькино образование пошли! На репетиторов, на музыкалку… Только Пете сказала, что он всё профукал, когда от нас ушёл!
Катя почувствовала, как к горлу подкатывает:
— То есть… все эти годы… всё было враньём?
— Не всё! — вскинулась Анна Сергеевна. — Да, я продала дачу! Да, я прятала письма! Но я делала это ради тебя! Чтобы ты не знала, как твой отец другую семью завёл! Как эта… эта… на твои деньги отдыхать ездила!
— На какие мои? — тихо спросила Катя. — На те, что ты назад отсылала?
— Да ты знаешь… — Анна Сергеевна сжала в руках письма так, что костяшки пальцев побелели. — Знаешь, как я их под окнами видела? Он её на руках носил! Как меня когда-то… А она… она в моей шубе щеголяла! В той самой, что он мне на первую годовщину дарил!
— В какой шубе? — Катя почувствовала, как внутри что-то обрывается. — В той, про которую ты говорила, что отец её пропил?
— Я её сама отдала! — выкрикнула мать. — Сама! Чтобы не видеть, не вспоминать… А она! Она её перешила и носила! Как будто имела право…
Бабушка покачала головой:
— Господи, Нюра… Да ведь это не та шуба была. Совсем другая. Просто похожая…
— Откуда ты…
— Оттуда! — бабушка вдруг достала из ящика в кухне сложенный вчетверо лист. — На, читай. Петя просил тебе не показывать, но… видно, время пришло.
Дрожащими руками Анна Сергеевна развернула бумагу. Катя заглянула через плечо матери:
«Дорогая Нюра! Прости, что пишу снова. Знаю, ты всё решила. Но я должен объяснить… Ту шубу, нашу, я сохранил. Она до сих пор в чехле лежит — для Катюши, когда вырастет. А что Лена похожую носит — так это другая совсем. Просто фасон такой тогда в моде был…»
— Враньё! — Анна Сергеевна скомкала письмо. — Всё враньё!
— Нет, мама, — тихо сказала Катя. — Это ты врала. Всю жизнь…
Она медленно подошла к старому шкафу, открыла дверцу. На дальней полке, за коробками с зимними вещами, стоял длинный чехол для одежды.
— Не смей! — вскрикнула мать. — Не трогай!
Но Катя уже расстегивала молнию. В чехле лежала шуба — темно-коричневая, с высоким воротником. А в кармане…
— Что это? — Катя достала маленький бархатный мешочек.
— Положи на место! — в голосе матери звучала паника. — Не смотри!
Но было поздно. Из мешочка на ладонь выкатилось кольцо — простое золотое колечко с крошечным рубином.
— Моё обручальное, — прошептала Анна Сергеевна, оседая на пол. — То самое… которое я ему в лицо швырнула, когда он уходил…
— А он подобрал, — тихо сказала бабушка. — И каждый год пытался вернуть. С запиской: «Может, попробуем снова?»
Катя смотрела на кольцо, поблескивающее в ладони. Сколько раз она представляла эту сцену — как отец уходит, как мать рыдает… А оказывается, всё было иначе.
— Мам, — она опустилась рядом с матерью. — А почему? Почему ты не рассказала правду?
— Потому что правда слишком больно бьёт, — вдруг раздался от двери незнакомый голос.
— Моё обручальное, — прошептала Анна Сергеевна, оседая на пол. — То самое… которое я ему в лицо швырнула, когда он уходил…
— А он подобрал, — тихо сказала бабушка. — И каждый год пытался вернуть. С запиской: «Может, попробуем снова?»
Катя смотрела на кольцо, поблескивающее в ладони. Сколько раз она представляла эту сцену — как отец уходит, как мать рыдает… А оказывается, всё было иначе.
— Мам, — она опустилась рядом с матерью. — А почему? Почему ты не рассказала правду?
На пороге стоял седой мужчина в потертой кожаной куртке. Катя не сразу узнала отца — таким постаревшим он казался.
— Петя… — выдохнула Анна Сергеевна. – Ты откуда…?
— Здравствуй, Нюра, — он переступил порог, неловко держа в руках коробку. — Вот, принёс… Катюшке на день рождения хотел отдать, но раз уж так вышло…
Он поставил коробку на стол, откинул крышку. Внутри лежали фотографии, письма, какие-то бумаги…
— Здесь всё, — просто сказал он. — Все квитанции о переводах, которые ты возвращала. Все письма, что ты не читала. И вот ещё…
Он достал старую записную книжку:
— Твой дневник. Помнишь? Ты его после роддоме вела. Я его все эти годы хранил… Там, на последней странице…
Анна Сергеевна трясущимися руками открыла дневник. На последней странице выцветшими чернилами было написано: «Господи, помоги мне его отпустить. Я так устала быть сильной…»
— А я ведь не хотел уходить, — тихо сказал отец. — Ты сама меня вытолкала. Всей своей силой, всей своей гордостью…
— Неправда! — Анна Сергеевна вскинула голову. — Ты сам… ты же сам сказал тогда…
— Что сказал? — он грустно усмехнулся. — Что устал быть вечно виноватым? Что задыхаюсь от твоей заботы? Да, сказал. Потому что ты из меня беспомощного сделала. Всё сама — и работу, и ремонт, и с Катькой… А мне только кивать оставалось — какая у меня жена сильная…
— Я же как лучше хотела…
— Все мы хотели как лучше, — он тяжело опустился на стул. — Я вот тоже… думал, уйду — она поймёт. Опомнится. Перестанет всех своей любовью душить…
— А я ждала, — вдруг прошептала Анна Сергеевна. — Каждый вечер ждала, что вернёшься. Что скажешь — всё, наигрался в свободу, хватит…
— Господи, — простонала Катя. — Да что ж вы за люди такие? Всю жизнь друг друга любили, всю жизнь ждали — и так…
— А ты думаешь, легко? — отец вдруг встал, заходил по комнате. — Думаешь, просто было каждый месяц деньги посылать, зная, что она их назад отправит? Письма писать — зная, что не прочтёт? Мимо дома ходить — и видеть, как она свет на кухне выключает, чтобы я не подумал, что жду…
— Петя, — всхлипнула Анна Сергеевна.
— А Ленка… — он махнул рукой. — Ленка же копия ты! Такая же сильная, такая же гордая… Я, глупый, всё пытался в ней тебя найти. А она… она месяц назад собрала вещи и ушла. Сказала — надоело быть заменой.
В комнате повисла тяжелая тишина. Только ходики на стене отсчитывали секунды — те самые, которые когда-то молодой Петя привёз из свадебного путешествия.
— Знаете, — вдруг сказала бабушка. — А ведь ещё не поздно…
— Поздно, мама, — Анна Сергеевна покачала головой. — Всё уже поздно…
— А по-моему, самое время, — вдруг твердо сказала Катя. — Хватит уже этого цирка!
Все удивленно уставились на неё.
— Да-да, именно цирка! — она вскочила, сжимая в руке кольцо. — Двадцать лет вы друг друга мучаете! Два взрослых человека! Гордость свою тешите, обиды копите… А я между вами как… как…
— Катюша, — начала было мать.
— Молчи! — оборвала её Катя. — Ты думаешь, я не видела, как ты его фотографии по ночам достаёшь? Как в окно смотришь, когда его машина во дворе появляется?
Она повернулась к отцу:
— А ты? Думаешь, я не знаю, что это ты каждый год анонимно цветы маме на работу присылаешь? В день знакомства? «От тайного поклонника», да?
Анна Сергеевна ахнула:
— Так это ты…
— А записки в почтовом ящике? — продолжала Катя. — «Ты сегодня прекрасно выглядишь»? Думали, я не узнаю твой почерк, папа?
Пётр Михайлович смущенно кашлянул:
— Я просто…
— Вы оба просто слабаки! — в сердцах выкрикнула Катя. — Всю жизнь в прятки играете! А я что? А я как? Думаете, легко было в школе врать? «Нет, у меня нет папы…» А он в соседнем доме живёт и из окна смотрит!
Она швырнула кольцо на стол:
— Вот! Разбирайтесь сами! А я… я на работу опаздываю.
Катя схватила сумку и выскочила за дверь. В комнате повисла оглушительная тишина.
— А ведь она права, — вдруг сказала бабушка. — Права девочка…
Анна Сергеевна медленно подняла кольцо:
— Петь… А ведь оно мне до сих пор впору.
— Да? — он как-то беспомощно переступил с ноги на ногу. — А я думал…
— Что растолстела со своими пирогами? — она вдруг улыбнулась сквозь слезы. — Нет. Я их все эти годы только по воскресеньям пекла. Как раньше, помнишь?
— С яблоками и корицей, — кивнул он. — У тебя всегда корица по всей кухне рассыпалась…
— А ты ворчал, что я неряха…
— А потом сам же и убирал, — он вдруг тоже улыбнулся. — И думал: «Господи, какая же она красивая с этой мукой на носу…»
Бабушка тихонько встала и пошла на кухню:
— Пойду чайник поставлю. С корицей…
Но они уже не слышали. Смотрели друг на друга как тогда, много лет назад.
— Нюр, — тихо сказал он. — А может…
— Что?
— Может, попробуем? — он кивнул на кольцо в её руке. — Только теперь по-честному. Без этой твоей силы и моей гордости…
— А как? — она растерянно посмотрела на него.
— А вот так, — он вдруг опустился перед ней на колено. — Нюра… то есть, Анна Сергеевна… Вы не согласитесь начать всё сначала? С чистого листа?
— Петя, — она закрыла лицо руками. — Ты с ума сошел! В нашем-то возрасте…
— А что такого? — он осторожно взял её руки в свои. — Вон, Катька наша правильно сказала — хватит в прятки играть. Мы ж друг без друга все эти годы как… как чай без корицы.
— Без корицы? — она вдруг рассмеялась. — Господи, Петька, ну ты как скажешь…
— Так это да или нет? — он все еще стоял на колене.
Она молча протянула ему кольцо.
— Погоди, — он достал из кармана потертый бархатный мешочек. — Вот… Я его купил год назад. Думал — вдруг решишься…
В мешочке оказалось точно такое же кольцо — только новое, блестящее.
— Ох ты, Петя, — она всхлипнула. — Такой ты…Глупый
— Есть такое дело, — согласился он. — Так что, берешь в мужья?
В этот момент дверь распахнулась — на пороге стояла Катя.
— Забыла тетради… — она осеклась, увидев отца на колене перед матерью. — Ой.
— Доченька, — Анна Сергеевна вытерла слезы. — А ты разве не на работу…
— Я это… — Катя переводила взгляд с одного на другого. — Я позвонила директору. Сказала, что у меня… семейные обстоятельства.
— Семейные? — переспросил отец, все еще держа кольцо.
— Ну да, — она вдруг улыбнулась. — Кажется, у меня снова появляется полноценная семья. Или я ошибаюсь?
Из кухни выглянула бабушка с подносом:
— А я пирог разогрела. Тот самый, воскресный. Правда, без корицы… Нюра, у тебя корица осталась?
— Осталась, — кивнула Анна Сергеевна. — В той же банке… Я ее все эти годы на той же полке держала.
— Как и меня в своем сердце? — тихо спросил Петр.
Она молча протянула руку. Кольцо скользнуло на палец — как двадцать лет назад.
— Слушайте? — вдруг сказала Катя. — А давайте уедем.
— Куда? — удивилась мать.
— На дачу. Там ведь ещё яблоки не собраны? Испечем пирог… с корицей. Все вместе.
— Все вместе, — эхом отозвалась Анна Сергеевна. И вдруг рассмеялась: — Господи, Петька, да встань ты уже с колена! Штаны запылишь…
— А я теперь всегда буду на коленях, — серьезно сказал он. — Чтобы ты не думала, что я сильнее. Чтобы не пыталась тащить все сама…
— Дурной, — она погладила его по седой голове.
— Твой дурной, — он поцеловал ее руку. — Теперь уже точно — твой.
Бабушка на кухне загремела посудой:
— Так, всем мыть руки и за стол! Пирог стынет!
Катя смотрела на родителей и думала: как странно устроена жизнь. Иногда нужно двадцать лет, чтобы понять простую истину: любовь не делает нас слабее. Она делает нас настоящими. Даже если для этого приходится начать все сначала.
— Мам, пап, — она вдруг обняла их обоих. — Только пообещайте… больше никаких недомолвок, ладно? Никаких тайных поклонников и анонимных записок. Просто любите друг друга. По-настоящему.
За окном падал первый снег. В духовке пах яблочный пирог. А на кухонном столе рядом с банкой корицы лежали два кольца — старое и новое. Такие разные и такие похожие. Как две половинки одной судьбы, наконец-то соединившиеся вместе.
