— Павлик, сынок, ты не очень занят?
Голос в динамике телефона был старческим, но на удивление крепким, с хорошо отработанными, почти профессиональными нотками страдания. Павел нажал на кнопку громкой связи и положил смартфон на кофейный столик. Напротив, в уютном кресле, сидела его жена Марина. Она оторвала взгляд от ноутбука, на экране которого застыла яркая фотография отеля с белоснежными пляжами и лазурной водой, и её губы тронула едва заметная, усталая усмешка. Она знала этот голос. Знала этот тон. И знала, что их тихий вечер, посвящённый планированию первого за три года отпуска, только что закончился.
— Не очень, мам. Что-то случилось? — спросил Павел, стараясь, чтобы его собственный голос звучал ровно.
Он обменялся с Мариной тяжёлым, понимающим взглядом. Она молча взяла свою кружку с остывающим чаем, и этот простой жест был красноречивее любых слов. Пять лет их брака. Пять лет этих звонков, которые всегда начинались одинаково и заканчивались одним и тем же — опустошением их семейного бюджета.
— Случилось… — в голосе Валентины Егоровны прозвучала трагическая пауза, достойная сцены Малого театра. — Давление опять скачет, просто ужас. Голова кружится, в глазах темнеет. Доктор говорит, это всё от духоты, от этого вашего города каменного. Дышать совсем нечем. А я ведь одна совсем, как перст. Никому не нужная. Если что со мной, так и не узнает никто…
Павел слушал, и в животе у него медленно сворачивался тугой узел раздражения. Этот сценарий был ему знаком до последней реплики. Он мог бы сам произнести весь этот монолог, не сбившись ни на слове. Сейчас, после жалоб на здоровье и одиночество, последует заход через соседей или знакомых. Безошибочно.
— Вот Зинаида Петровна, с третьего этажа, на дачу свою уехала, — предсказуемо продолжила Валентина Егоровна. — Звонила вчера, хвасталась. Воздух, говорит, такой, что пить можно. Птички поют, огурчики свои, помидорчики. Никакой химии. И давление сразу в норму пришло. Счастливая… А я тут сижу в четырёх стенах, как в тюрьме. Окно откроешь — гарь и шум, закроешь — задыхаешься.
Марина тихо вздохнула и демонстративно закрыла крышку ноутбука. Картина райского отдыха исчезла, сменившись тёмным глянцевым прямоугольником. Отпуск, на который они копили, отказывая себе во многом, казалось, начал таять, испаряться прямо в воздухе их небольшой, но уютной квартиры. Павел смотрел на жену, на её поджатые губы, и чувствовал, как внутри него закипает холодная, тихая ярость. Он вспомнил день рождения их сына. Пять лет. Валентина Егоровна не пришла. Передала по телефону, что «ноги ломит, погода меняется». Не было ни подарка, ни даже шоколадки. Как и на четыре предыдущих дня рождения. Как и на дни рождения дочерей его сестры Светланы. Мать виртуозно умела требовать, но никогда ничего не давала взамен. Даже крупицы тепла.
— Вот бы и мне такой уголок, Павлик, — голос матери стал вкрадчивым, полным затаённой надежды. — Небольшой домик, чтобы летом можно было из города уехать. Грядочку бы вскопала, укропчик посадила. И для здоровья какая польза! Я бы, может, ещё пожила на этом свете, внуков порадовала…
Эта последняя фраза про внуков стала той самой последней каплей, которая переполнила чашу его терпения. Он представил стоимость самого захудалого домика, прибавил к ней бесконечные ремонты и взносы. И всё это должно было лечь на его плечи и плечи сестры. Снова. Ради «грядочки с укропчиком» и здоровья, на которое она жаловалась только тогда, когда ей что-то было нужно. Холод в его груди стал твёрдым, как сталь. Он принял решение.
— Мама, подожди секунду, — голос Павла был спокойным, но в этом спокойствии чувствовался металл. Он прервал её жалобный монолог на полуслове, что само по себе было событием из ряда вон выходящим.
Валентина Егоровна в трубке удивлённо замолчала. Марина, сидевшая напротив, выпрямилась в кресле, её глаза широко раскрылись. Она увидела, как муж взял в руку смартфон, всё так же работающий на громкой связи. Его лицо было сосредоточенным и жёстким, как у человека, который собирается перерезать провод на взрывном устройстве. Его палец скользнул по экрану, нашёл в списке контактов сестру и без малейшего колебания нажал на иконку «добавить участника».
В динамике раздались короткие гудки, а затем — усталый женский голос. — Да, Паш? Что-то срочное? Я как раз детей укладываю.
— Света, привет. Прости, что дёргаю, — так же ровно продолжил Павел, глядя в одну точку на стене перед собой. — Мама хочет дачу. Тебе она сегодня ещё не звонила?
На том конце провода повисла короткая пауза, после которой раздался тяжёлый вздох, полный восьмилетней истории таких же звонков и просьб. — Звонила, — устало, почти безэмоционально ответила сестра. — Часа два назад. Просила новую машину. Сказала, что её старая вот-вот развалится и что ей страшно на ней даже в магазин ездить.
Марина прикрыла рот рукой, чтобы не вырвался нервный смешок. Дача и машина. В один день. Аппетиты росли. Валентина Егоровна молчала. Её застали врасплох. Два её отдельных, тщательно окучиваемых финансовых потока внезапно слились в один, и теперь она оказалась под перекрёстным огнём, чего в её безупречной схеме никогда не случалось.
— Так вот, мама, — Павел повысил голос ровно на столько, чтобы перекрыть любое возможное возражение. Он больше не обращался к сестре, он говорил напрямую с матерью, но так, чтобы сестра была главным свидетелем. — Твой бизнес-проект под названием «бедная ты несчастная» закрывается. Прямо сейчас. С этой минуты ни я, ни Света не дадим тебе ни рубля.
В трубке на несколько секунд воцарилось полное, оглушительное молчание. Не было слышно даже её дыхания. Затем голос Валентины Егоровны прозвучал снова, но в нём уже не было ни капли заученной скорби. Он стал острым, колючим и недоумевающим.
— Павлик, что ты такое говоришь? Какое закрывается? Ты в своём уме? Света, что он несёт?
— Он несёт то, что мы с ним недавно обсуждали, мама, — твёрдо поддержала брата Светлана. Её усталость, казалось, улетучилась, сменившись такой же холодной решимостью. — Мы тут сели и посчитали. Интересная арифметика получилась. За пять лет твоего «давления» и восемь лет твоих «больных ног» на твои хотелки ушла стоимость хорошей трёхкомнатной квартиры в приличном районе. Не дачи и машины. А полноценной квартиры. Которую мы могли бы купить для своих детей.
Это был удар под дых. Точный, выверенный и подтверждённый цифрами. Павел видел, как у Марины округлились глаза. Она знала, что они тратят много, но не осознавала масштабов катастрофы так ясно.
— Хватит, мама, — закончил Павел. — У нас свои семьи. Свои дети, которых нужно растить, одевать, возить на море. Если ты вдруг забыла об этом. Можешь теперь жаловаться на жизнь кому-нибудь другому. Соседям. Подругам. Кому угодно. Наш ресурс исчерпан.
Он произнёс это как приговор. Не как просьбу, не как угрозу, а как констатацию факта. Словно врач, сообщающий о прекращении реанимационных мероприятий. Старая Валентина Егоровна, вечно больная и несчастная, умерла. И теперь на её месте в телефонной трубке зарождалось что-то совсем другое. Нечто злое, растерянное и готовое к жестокой контратаке.
Молчание в трубке длилось ровно столько, сколько нужно было Валентине Егоровне, чтобы сменить тактику. Заученная маска несчастной жертвы треснула и осыпалась, обнажая совершенно иное лицо — хищное, расчётливое и оскорблённое в своих лучших чувствах. Звук её голоса изменился до неузнаваемости. Старческая немощь испарилась, уступив место ледяной, ядовитой ясности.
— А, так вот оно что, — произнесла она медленно, с расстановкой, словно пробуя каждое слово на вкус. — Я-то, дура старая, думаю, что с моими детьми случилось. Почему мой Павлик, мой добрый, отзывчивый мальчик, вдруг говорит со мной таким тоном. А ларчик просто открывался.
Павел физически ощутил, куда сейчас будет направлен удар. Он сжал в руке телефон так, что пластик корпуса заскрипел. Марина, наблюдавшая за ним, напряглась, её лицо стало непроницаемым. Она знала, что сейчас начнётся её личный ад.
— Это не ты говоришь, сынок. Я же слышу. Это её слова, её мысли, — голос матери сочился фальшивым сочувствием. — Эта твоя… Марина. Сколько лет она тебя обрабатывала? Пять? Видимо, хорошо поработала, раз ты готов родную мать в грязь втоптать. Я ведь с самого начала видела, что она за человек. Слишком тихая, слишком правильная. Такие самые опасные. В тихом омуте, как говорится…
— Оставь Марину в покое, — отчеканил Павел, и в его голосе прорезались нотки, которых не слышала даже его жена. Это была холодная, абсолютная ярость. — Она единственный человек, кто все эти пять лет убеждал меня, что я неправ, что я всё не так понимаю. Она защищала тебя передо мной, когда я уже готов был всё прекратить. Так что эту тему мы закрыли. Раз и навсегда.
Этот отпор был настолько мгновенным и жёстким, что Валентина Егоровна на секунду запнулась. Но она была опытным бойцом. Потерпев поражение на одном фланге, она тут же перегруппировалась и нанесла удар по другому, более, как ей казалось, уязвимому.
— Светочка, доченька, бедная моя девочка, — запела она снова, теперь уже обращаясь к сестре. — А тебе-то каково приходится? Я ведь знаю твоего Игоря. Мужик он, конечно, неплохой, работящий. Но ведь прижимистый до ужаса. Каждую копейку считает. Это ведь он тебе запретил матери помогать, да? Сказал, что на старуху тратиться — деньги на ветер? Он тебе всё расписал, подсчитал, а ты, мягкая душа, и пошла у него на поводу.
На другом конце провода раздался короткий, лишённый всякого веселья смешок.
— Мой Игорь, мама, — в голосе Светы зазвенела сталь, точь-в-точь как у брата, — вкалывает на двух работах, чтобы у его дочерей было всё самое лучшее. И чтобы у их бабушки, когда ей «срочно нужны деньги на обследование», эти деньги были. Даже если из-за этого мы в очередной раз отменяли поход в аквапарк, обещанный детям. Он ни разу, слышишь, ни разу за восемь лет не упрекнул меня тем, что половина наших сбережений уходит в твою бездонную чёрную дыру. Так что его имя ты, пожалуйста, тоже больше не произноси.
Полный провал. Объединённый фронт не просто выстоял — он стал монолитом. И тогда Валентина Егоровна отбросила последние остатки маскировки. Её голос потерял все вкрадчивые и сочувствующие нотки, превратившись в скрежет металла по стеклу.
— Значит, вот как! Вот оно как! — почти выкрикнула она, и в этом крике смешались злоба и бессилие. — Понятно всё с вами. Променяли мать на своих пришлых! Одного женила на себе хитрая пройдоха, вторую под каблук загнал жадный мужик! Они пришли в нашу семью и всё разрушили! Рассорили детей с матерью! Вы хоть понимаете, что вы наделали? Вы от корней своих отказываетесь! Но ничего, они из вас все соки выжмут и выбросят, вот тогда вы приползёте ко мне! Приползёте, да поздно будет!
Тишина, последовавшая за последней тирадой Валентины Егоровны, была недолгой. Павел позволил её обвинениям повиснуть в воздухе, дать им прозвучать во всей их абсурдности, а затем медленно и отчётливо, словно зачитывая приговор, произнёс ту самую фразу, которая уже давно оформилась в его сознании.
— Нет, мама! Я не буду покупать тебе ни дачу, ни машину, ни путёвку на море! Хватит! Ты и так с меня и с моей сестры все деньги выманила уже, а у нас семьи есть, если ты вдруг забыла об этом!
Он говорил это не громко, но его голос заполнил всё пространство, вытесняя из динамика телефона и воздуха в квартире визгливые нотки материнской истерики. Это был не ответ на её обвинения. Это был финальный вердикт, не подлежащий обжалованию.
— А насчёт корней и того, как мы без тебя пропадём… давай-ка поговорим об этом подробнее, — внезапно ледяным тоном вмешалась Светлана. — Мам, скажи, а в том «специализированном санатории», на который мы с Пашей тебе скидывались прошлой осенью, потому что у тебя «сердце прихватило», хорошо лечили? Процедуры помогли?
— Что?.. Какой санаторий? — растерянно переспросила Валентина Егоровна. Её атака сбилась, она явно не понимала, к чему клонит дочь.
— Тот самый, в Кисловодске, — терпеливо пояснила Света. — Пятизвёздочный. С грязевыми обёртываниями и минеральными ваннами. Я позвонила туда после твоего отъезда, просто чтобы узнать, всё ли у тебя в порядке. Милая девушка на ресепшене сообщила мне, что твоё размещение в люксе с полным пансионом оплачено на две недели вперёд. И что такие больные, как ты, обычно приезжают туда поправить не столько здоровье, сколько настроение. Деньги, которые мы тебе дали, покрыли ровно половину стоимости. Интересно, кто внёс вторую?
Валентина Егоровна замолчала. Это был точный, выверенный удар. Она не ожидала, что её кто-то будет проверять. Она привыкла к тому, что дети просто переводят деньги, не задавая лишних вопросов.
— А твоя старая машина, которая «вот-вот развалится», — подхватил Павел, не давая матери опомниться. — Та, что ты купила полтора года назад, втайне от нас, за наличные. Вишнёвый кроссовер, очень симпатичный. Ты просила тогда у меня на «комплексное обследование в частной клинике», а у Светы — на «ремонт балкона, который протекает после ливня». Мы потом сверили даты. Аккурат в день покупки. Наверное, из клиники ты сразу поехала в автосалон? Удачное обследование получилось.
Воздух в телефонной трубке, казалось, сгустился до предела. Павел видел, как Марина, сидевшая напротив, медленно качнула головой. Это было уже не просто разоблачение. Это было вскрытие многолетнего гнойника.
— Вы следили за мной? — прошипела Валентина Егоровна, и в её голосе уже не было ничего, кроме неприкрытой, животной злобы. — Вы рылись в моей жизни?
— Нет, мама, — спокойно ответила Света. — Ты просто стала очень неосторожной. Например, в прошлую субботу, когда я с детьми была в центре, я видела тебя. Ты выходила из театра с очень представительным мужчиной. Вы оба смеялись, и ты выглядела такой счастливой, какой я тебя не видела, наверное, никогда. Я бы, может, и не обратила внимания, но ты была в той самой норковой шубе, на которую мы с Пашей отдали тебе все наши отпускные три года назад, потому что ты «умирала от холода в старом пальто». Ты не выглядела одинокой и несчастной. Совсем.
— Геннадий Иванович его зовут, — закончил за сестру Павел, ставя жирную точку. — Очень приятный мужчина. Вдовец, владелец небольшой строительной фирмы. С ним ты, наверное, и планировала ездить на дачу, которую мы должны были тебе купить. Или на новой машине. Или, может быть, снова в Кисловодск.
На том конце провода раздался странный звук — не то всхлип, не то сдавленный рык. Вся её легенда, вся её тщательно выстроенная вселенная несчастной, брошенной матери рухнула в один миг, погребая её под обломками собственной лжи.
— Неблагодарные… Змеи… Вы всё разрушили! — выкрикнула она бессвязно, захлёбываясь яростью.
— Нет, — твёрдо сказал Павел. Он поднялся с дивана, подошёл к столу и, глядя прямо в динамик смартфона, произнёс последние слова, которые его мать от него услышит. — Это сделала ты. Прощайте, Валентина Егоровна. Слово «мама» вам больше не по рангу!
Он нажал на красную кнопку завершения вызова. Щелчок был тихим, почти неразличимым, но для всех троих он прозвучал громче выстрела. В квартире наступила тишина. Не тяжёлая, не звенящая — просто тишина. Пустота на месте того, что когда-то было семьёй. Павел посмотрел на Марину. В её глазах не было ни радости, ни злорадства. Только бесконечная усталость и понимание того, что только что они заплатили страшную цену за своё будущее. И что назад дороги нет. Никогда…
