– Мы заходим, дети, не разувайтесь! – раздалось с порога так громко и уверенно, будто хозяева забыли, кто тут живёт.
Лена вышла из кухни, вытирая руки о полотенце. На пороге стояла Таня — сестра мужа. За ней — её муж с пустым, как всегда, взглядом, и двое детей: один уже орал, второй успел рассыпать чипсы по коридору.
Лена застыла, как будто её окатили холодной водой.
– Эм… Таня?.. Вы чего?.. – нерешительно произнесла она.
– Чего-чего! – махнула рукой Таня, уже скидывая пуховик и проходя внутрь. – Жить мы к вам. Что это вам в трёшке вдвоём сидеть, как в музее? А у меня дети, муж, однушка – не продохнуть. Вот мы и решили.
Лена медленно повернулась к Диме, который сидел в гостиной с видом человека, внезапно осознавшего, что шахматная партия — мат в три хода, и все три хода уже сделаны против него.
– Ты… ты знал об этом? – спросила Лена тихо, но с нажимом.
Дима попытался встать. Потом передумал. Потом снова встал.
– Таня, подожди… Это… не обсуждалось. Мы тут живём. Я с Леной. Это…
– Что это? – перебила его сестра, уже шагая в бывшую его комнату. – Ты здесь вырос. Я – тоже. Родители в деревню укатили, а квартира пустовать не должна. Нам вчетвером в однушке душно. А вы вдвоём – в трёшке. Где логика?
Лена подошла ближе.
– У тебя же есть своя квартира. Родители тебе её купили. Это – Димина. По праву. Они сами так решили, когда в дом переехали. Это больше не общий дом.
Таня фыркнула и обернулась:
– А тебе не кажется, что ты слишком быстро себя хозяйкой почувствовала? Мужа обвела – и всё, можешь теперь мне, родной сестре, указывать?
– Это не я тебе указываю, а здравый смысл, – Лена говорила спокойно, но её голос всё сильнее натягивался, как струна. – Мы здесь живём. Здесь наши вещи. Наш порядок. Мы не просили, чтобы кто-то «переезжал».
– Не просили… – Таня скривилась. – А мне плевать, кто что просил! Дима мой брат, и он не имеет права выгнать меня. Вот и всё. Мы поживём немного. Пока не решим вопрос с жильём. Мама бы одобрила. Она всегда говорила: семья – это главное.
Виктор, муж Тани, молча протискивался с сумками, будто его всё это не касалось. Детей тем временем занесли в комнату, где когда-то спали родители. Один уже прыгал по дивану, второй крутил пульт от телевизора.
Дима потерянно развёл руками:
– Таня… ну это… не нормально. Мы с Леной вдвоём, нам нужен покой, порядок. У нас своя жизнь.
– А у нас что – не жизнь? – Таня повернулась, прищурившись. – Ты вообще слышишь, как это звучит? Твоя сестра, с детьми, осталась в тесной однушке. А ты тут – «нам порядок»… Порядок у тебя в голове сначала наведи!
Лена смотрела на эту сцену и чувствовала, как в ней закипает что-то старое. Что-то из тех времён, когда «семья» значила «терпи». Когда «надо помогать» значило «растворись». Только теперь она не была девочкой, которую можно пересилить голосом.
Она сделала шаг вперёд. Рядом стоял Дима — но будто отсутствовал. Не встал за неё. Не остановил Танины слова. Не сказал твёрдого «нет».
И тогда Лена впервые за всё время поняла: эта квартира, эти стены, этот брак — ничего не стоят, если ты в них не уважаема.
А Таня уже устроилась. В тапочках. С детьми. С планами.
И Лена знала — это только начало.
На следующий день квартира уже гудела, как вокзал в праздники. Дети носились по комнатам, в гостиной валялись чьи-то носки и разбросанные игрушки. Таня громко звонила кому-то из кухни, обсуждая планы на «новую жизнь», а Виктор сидел на кухонном табурете и хлебал суп, будто у себя дома.
Лена смотрела на эту картину, как в дурном сне. И всё ещё ждала: вдруг Дима соберётся с духом, скажет сестре, что хватит. Что никто никого не звал. Что это не её цирк.
Но вместо этого он крутился между всеми с виноватой улыбкой и пытался сгладить углы:
– Таня, может, вы пока в детской устроитесь? Лена там порядок наводила. А мы пока как-нибудь… ужмёмся.
– Чего? – Таня подняла голову от смартфона. – Это нам с детьми в уголок, а вы вдвоём будете в большой спальне? Не, Димочка, не-ет. Это же несправедливо. Я детей не буду таскать туда-сюда. Мы займём родительскую. Вы – куда хотите.
И всё. Решено. Как будто не муж с женой здесь хозяева, а гостья по обмену, командующая экспедицией.
Вечером Лена стояла у раковины, терла сковородку с такой силой, будто это могла быть чья-то наглая физиономия. Подошёл Дима.
– Лен… ну ты не злись. Они же не навсегда.
– Не навсегда? – повернулась она. – А что, они срок указали? Таня сказала: «Поживём, пока не решим». Ты знаешь, что это может быть год?
– Ну… может, за месяц разрулят.
– Дима, они не хотят разрулить. У неё всё удобно. Тут тепло, просторно, еда сама готовится. С тебя стирка, с меня готовка, а у них — «новая жизнь». Схема идеальная. Для них.
Он опустил глаза. Что-то пробормотал. И ушёл.
А ночью Лена не спала. Слышала, как за стеной Таня разговаривает по телефону. Голос её был бодрый, громкий:
– Ну что, живём у брата. В трёшке, ага. Дети счастливы, места много. Ленка только косится, но она, знаешь, такая, стерильная вся. Главное, я её не боюсь. Мы тут как минимум до весны. А там видно будет.
До весны.
У Лены сжалось в груди. Бросать дом она не собиралась. Но и жить с этим нашествием тоже было невозможно. Утром она поехала к свекрови — поговорить.
В деревне всё было, как обычно: покосившийся забор, облупленная краска на калитке, запах дыма и пушистые кошки. Мать Димы встретила её сдержанно:
– Ну и чего ты приехала в такую даль?
– Хочу поговорить. Про Таню.
– А что с Таней? Она же к вам ненадолго. Ну поживут чуть-чуть. Вам жалко что ли?
– Мне не жалко. Мне странно. Она с мужем, с детьми. Вы ей квартиру купили. Почему она теперь в нашей квартире?
Свекровь пожала плечами:
– Ну… они там не ужились. Тесно. А тут простор. Родительская квартира – на всех. Всё справедливо.
– Нет, – Лена посмотрела ей прямо в глаза. – Вы отдали её Диме. Вы сами так сказали. Вы сами документы оформляли.
Мать посмотрела исподлобья:
– Оформляли – не значит, что забыли, кто где вырос. Таня тоже имеет право. И вообще, ты чего такая нервная? Семья – это не только делить, это ещё и помогать.
Лена почувствовала, как в ней всё закипает. До боли в висках.
– Помогать – не значит стать бесплатной домработницей. И жить с людьми, которые не уважают ни границ, ни чужого труда.
Но её не слушали.
– Слушай, Леночка, ты там себе не накручивай. Всё будет хорошо. Таня нормальная. Выживете. Главное – не делай из этого драму.
Ага. Не делай. Когда тебя выживают из твоего же дома, улыбайся и принимай гостей.
На третьей неделе Лена больше не знала, где заканчивается её терпение и начинается безумие.
Каждое утро начиналось с криков детей, бега по коридору и фразы Тани:
– Лен, а есть чё на завтрак? Мы вчера что-то забыли купить. Ты ж всё равно дома сидишь.
Днём в ванной постоянно плескались, в коридоре — запах мужских носков и дешёвого лосьона, а кухня напоминала столовку на заброшенном заводе. Всё жирное, липкое и чужое.
Лена убирала — потому что не могла по-другому. Готовила — потому что иначе дети ели бы одни сосиски с хлебом. А потом слышала, как Таня фыркала подруге в телефоне:
– Да она просто скучная. Без детей же, вот и строит из себя важную. А мне что, на коленках в однушке сидеть? Я, между прочим, мать. А мать должна жить достойно!
Вечером, когда Виктор разложился на диване и включил футбол, а Таня заняла ванную на час с телефоном и мыльными сериалами, Лена сидела в спальне. Тихо. Не дыша. Смотря в одну точку на стене.
– Ты это видишь? – спросила она у Димы, не отводя взгляда.
Он молчал. Потом вяло кивнул.
– И?
– Я пытаюсь… не обострять, – пробормотал он.
– Ты не обостряешь? Ты отстранился. Ты позволил ей жить здесь. Ты позволил мне убираться за ней. За её детьми. За её мужем. Ты вообще понимаешь, что я здесь — на вторых ролях?
– Лена… это же сестра. Она в трудной ситуации.
– Она в удобной ситуации! – сорвалось у неё. – Ей ничего не надо решать. Потому что вы, мужчины этой семьи, не привыкли говорить «нет». Всё «ну это же Таня». А я кто, по-твоему? Уборщица? Кухарка?
Он отвёл глаза. Как всегда.
– Ты хочешь, чтобы я выгнал её? – спросил он.
– Я хочу, чтобы ты ВСТАЛ и сказал: «Это наш дом. Это наш покой. Это наша жизнь». А ты стоишь, как будто между двух огней, и молчишь, пока всё горит.
На следующий день Таня пригласила гостей. Без спроса.
– Ну что ты сразу с лицом, Лена? – хмыкнула она, замечая, как та остановилась в дверях. – Родня приехала, мои сёстры по мужу. Посидим маленько, не переживай. Мы всё сами.
«Мы всё сами» обернулось тремя пакетами грязной посуды, пятнами на диване и чужими голосами, гудящими до полуночи. А потом Таня, подливая себе компот, заявила вслух:
– Хорошо тут. Уютно. Как будто я у себя дома. Вот бы надолго остаться!
В этот момент Лена встала. Без слов. Не глядя ни на кого, прошла в спальню, закрыла дверь, села на кровать и просто заплакала.
От бессилия. От предательства, которое не кричит, не изменяет, не бьёт, а просто… не защищает.
Через час пришёл Дима. Тихо.
– Я поговорю с ней. Завтра.
– Поздно, – прошептала Лена.
Он растерялся:
– Что?
– Поздно. Ты не просто опоздал. Ты выбрал. И это не я.
– Подожди, я… я просто не хотел ссор. С мамой, с Таней, с детьми…
– А со мной можно, да?
Он опустил голову.
– Я правда не думал, что всё так…
– Ты никогда ничего не думаешь. Пока кто-то другой тащит. Я устала, Дима.
И тогда он впервые посмотрел на неё так, будто начал понимать.
Только это понимание было уже как зонтик, открытый после дождя.
Утро было серым. Никаким. Как будто и солнце решило не вмешиваться.
Лена собрала сумку. Тихо, методично. Косметичка, пара комплектов одежды, зарядка. Паспорт, ключи, наличка. Всё. Этого хватит. На первое время — точно.
Дима вошёл на цыпочках, будто в чужую квартиру. Увидел сумку. Замер.
– Ты куда?
– К подруге. Пока. Посмотрю, что дальше.
– Ты серьёзно?
– Абсолютно.
Он сел на край кровати. Протёр лицо руками.
– Я поговорил с Таней. Она…
– Поздно, Дима. Я уже слышала, как она говорила, что надолго останется. Что ей тут хорошо. Ты позволил, чтобы в нашей жизни хозяйничала твоя сестра. А теперь удивляешься, что я — не выдержала.
– Но ты же понимаешь, это всё из-за семьи. Я просто не хотел делать больно никому.
Лена застегнула сумку. Подняла голову.
– А мне можно было делать больно?
Он молчал. Впервые не оправдывался.
Когда Лена вышла в коридор, Таня сидела на кухне с кружкой… чем-то мутным, и раскладывала хлеб по тарелкам.
– О, с вещами? Ты что, психанула, что ли?
Лена посмотрела на неё спокойно. Слишком спокойно, чтобы это было безопасно.
– Я ухожу. Потому что с вами здесь нет ни уюта, ни уважения, ни границ. Только шум, грязь и твоя наглая самоуверенность.
– Ты сейчас на эмоциях, – фыркнула Таня. – Поживёшь у мамы пару дней и вернёшься.
– Нет. Я не к маме. И не вернусь. Я не из тех, кто живёт там, где её не слышат.
– Ишь ты! – Таня отложила ложку. – А квартира, между прочим, не твоя!
– Верно. Но в доме, где нет уважения, собственность — это пыль.
С этими словами Лена вышла. Дышалось ей легко.
Прошёл месяц.
Лена сняла небольшую студию. Без излишеств. Но тишина там была — как драгоценность.
Иногда Дима писал: «Как ты?» — но не больше. Ни признаний, ни поступков. Он остался с сестрой. А может, с тенью своей пассивности.
Однажды вечером ей позвонила свекровь. Голос был напряжённый:
– Таня с Виктором разругались. Он ушёл. Она орёт, что ей тяжело одной с детьми. Говорит, ты виновата.
Лена усмехнулась.
– А вы что?
– Я сказала: «Ты там хозяйничала, ты и разгребай». И знаешь… я понимаю, что была неправа.
– Поздно, – сказала Лена спокойно.
В этой истории каждый сделал свой выбор.
А Лена сделала главный — встала за себя.
