— Узнала? — голос в трубке был до тошноты знакомым. Мягкий, вкрадчивый, тот самый, что когда-то обещал вечность.
Я молчала, глядя на узоры инея на оконном стекле. Звонок от бывшего мужа, Дмитрия, спустя два года почти полного забвения — это не к добру. Это всегда прелюдия к какой-то просьбе.
— Ань, не молчи. Дело есть.
— Я слушаю, — мой голос прозвучал сухо, как треск сломанной ветки.
Он замялся, подбирая слова. Эта его манера — прощупывать почву, прежде чем нанести удар.
— Понимаю, звучит, наверное, дико… В общем, нам с Леной сейчас очень туго. С квартиры съехали, а новую найти не можем.
Я продолжала молчать, давая ему выговориться до конца. Каждое его слово было камешком, брошенным в стоячую воду моего спокойствия.
— Ты не могла бы нас пустить на дачу? Буквально на пару месяцев, пока всё не утрясется. Мы будем тихо, ты нас даже не заметишь.
«Нам с новой женой негде жить, пусти на дачу». Просьба прозвучала так обыденно, будто он просил передать соль за обедом.
Будто не было предательства, лжи и того, как он ушел, оставив меня собирать себя по осколкам.
В памяти вспыхнула картинка. Мы, двадцать лет назад, строим эту самую дачу. Дима, молодой, загорелый, с молотком в руках, смеется.
— Это наша крепость, Анька! — кричал он мне тогда. — Что бы ни случилось, у нас всегда будет это место. Наш тыл.
Как же ядовито сейчас звучали эти слова. Наш тыл. Он привел в этот тыл другую. А теперь хочет привести ее снова, но уже в качестве хозяйки.
— Дима, ты в своем уме? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Аня, пожалуйста. Нам просто больше некуда идти. Ты же знаешь Лену, она… в положении. Не на улице же нам ночевать.
Он ударил по самому больному. Дети. То, чего у нас с ним так и не случилось. А у них — пожалуйста, всё легко и быстро.
Я прикрыла глаза. Во мне боролись два зверя. Один хотел закричать в трубку всё, что я о нем думаю, бросить её и навсегда забыть этот номер.
Но второй… второй был хитрее. Он шептал, что это шанс. Не простить. Нет. Восстановить справедливость.
— Вы же обещали друг другу помогать, что бы ни случилось, — его голос стал почти умоляющим. Он давил на чувство долга, на ту «хорошую девочку», которой я была для него столько лет.
Воспоминание. Свадьба. Мы стоим, совсем юные, и он, глядя мне в глаза, говорит: «Клянусь, я никогда тебя не предам».
А потом, спустя пятнадцать лет, собирая вещи: «Прости, так вышло. Чувства прошли».
Предал. Прошли. А теперь просит о помощи.
Холодная, звенящая ясность наполнила мою голову. План родился мгновенно. Жестокий. Идеальный.
— Хорошо, — сказала я ровно, даже с некоторым удивлением услышав свой спокойный тон. — Можете пожить.
На том конце провода — вздох облегчения. Он начал быстро-быстро благодарить, что-то говорить про то, что он знал, что я не оставлю в беде. Я его уже не слушала.
— Ключи там же, где и всегда. Под камнем у крыльца.
— Спасибо, Ань! Спасибо! Ты меня спасла!
Я нажала отбой. Ловушка захлопнулась. Осталось только дождаться, когда зверь окончательно потеряет осторожность.
Прошло два дня. Два дня я жила как на иголках, вздрагивая от каждого уведомления на телефоне.
Я знала, что он позвонит. Он должен был убедиться, что всё еще держит меня на коротком поводке.
Звонок раздался в субботу утром.
— Привет! Мы на месте, всё отлично, — бодро отрапортовал Дима. Тон был уже не просящий, а хозяйский.
— Тут, конечно, работы непочатый край. Паутина по углам, сад зарос. Но ничего, мы с Леночкой приведем всё в порядок.
Я с силой сжала край кухонной столешницы. «Мы приведем в порядок». В моем доме.
— Я не просила вас ничего приводить в порядок, — отчеканила я. — Я разрешила вам пожить.
— Ань, ну что ты начинаешь? Мы же как лучше хотим. Лена говорит, тут воздух такой, для ребенка полезно. Она уже присмотрела место для клумбы. Прямо под окнами спальни.
Спальни. Нашей спальни. Где на обоях до сих пор осталась бледная царапина от когтей нашего кота, которого не стало за год до развода.
— Не трогайте мои розы, — только и смогла сказать я.
— Да кому нужны твои колючки, — фыркнул он. — Лена хочет пионы. Слушай, тут еще вопрос. На чердаке полно твоего старья. Коробки какие-то, платья старые. Нам вещи складывать некуда. Я могу это всё в сарай снести?
Вспышка из прошлого. Наша первая квартира. Дима решил «улучшить» ванную и без спроса сбил плитку, которую мы с мамой выбирали несколько недель.
«Она устарела, Ань, я сделаю современно», — сказал он тогда. В итоге «современно» обернулось криво положенным дешевым пластиком и дырой в бюджете, которую я латала полгода. Его инициативы всегда стоили мне слишком дорого.
— Не трогай мои вещи, Дима.
— Да что ты за них так держишься? Это хлам! — он начал терять терпение. В голосе появились раздраженные нотки. — Нам нужно жизненное пространство! Ты не можешь войти в положение? Лена нервничает, ей нельзя!
В трубке послышался шепот, а затем тоненький, приторно-сладкий голосок его новой пассии:
— Димочка, не ссорься с ней. Попроси по-хорошему. Анечка, мы же не со зла. Нам просто нужно где-то разместить детские вещички. Кроватку, коляску…
Они разыгрывали спектакль. Добрый и злой следователь. Он давит, она сглаживает. А я должна растаять от упоминания несуществующей кроватки и отдать им всё, включая остатки своего достоинства.
— Я сказала, не трогайте мои вещи. И не смейте ничего сажать в моем саду. Живите в доме и будьте благодарны за это.
— Благодарны? — взвился он. — Я пятнадцать лет жизни на тебя потратил! А ты мне за старые платья выговариваешь! Знаешь что, я замок в сарае поменяю, а то ключ куда-то задевался. Свои коробки можешь потом забрать. Когда мы съедем.
Он бросил трубку.
Я смотрела в окно на серый городской пейзаж. Он не просто жил в моем доме. Он планомерно его захватывал.
Переделывал под себя. Стирал меня, мои воспоминания, мое прошлое. И смена замка — это уже не просто наглость. Это объявление войны. Что ж, войну он получит.
Я выждала неделю. Неделю я заставляла себя не думать, что они там делают. Я работала, встречалась с подругами, жила своей обычной жизнью, но под всей этой мишурой зрел холодный, выверенный план.
В следующую субботу я поехала на дачу. Не предупредив. Я оставила машину за поворотом и подошла к участку пешком, как вор.
Первое, что я увидела, — вырванные с корнем кусты моих роз. Тех самых, что сажала еще мама. Они валялись у забора, как трупы.
А на их месте красовалась свежевскопанная земля с торчащими из нее какими-то бледными ростками. Пионы.
Что-то внутри меня оборвалось. Это было не просто самоуправство. Это было осквернение.
Я обошла дом. На веранде стояла новая плетеная мебель. На окне висели чужие занавески в дурацкий цветочек. Они обживались. Они пускали корни.
Дверь в сарай была приоткрыта. Тот самый сарай, где он сменил замок. Видимо, сейчас он был не нужен. Я заглянула внутрь.
И замерла.
Мои коробки были вскрыты. Вещи вывалены на грязный пол. Вот мамины письма, перевязанные лентой, теперь эта лента валялась в луже от протекшей крыши. Вот мои школьные дневники с разорванными страницами.
А сверху, на куче этого разворошенного прошлого, лежало мое свадебное платье. Когда-то белое, теперь оно было в бурых пятнах земли и, кажется, в машинном масле. Рядом валялась пустая бутылка из-под пива.
Они не просто освобождали место. Они с наслаждением уничтожали всё, что было мне дорого. Они топтали мою жизнь ногами, смеясь мне в лицо.
Всё. Хватит.
Та «хорошая девочка Аня», которая боялась конфликтов и пыталась всем угодить, умерла в этом холодном сарае, глядя на свое растоптанное платье. На ее месте родилось что-то другое.
Спокойное, ледяное и абсолютно беспощадное.
Я не стала кричать. Не стала врываться в дом. Я тихо развернулась, дошла до машины и уехала.
Руки, сжимавшие руль, не дрожали. В голове была абсолютная пустота и ясность.
Первым делом я заехала в строительный магазин. Купила самый надежный навесной замок, какой только смогла найти. И новую цепь. Толстую, сварную.
В семь утра следующего дня я уже стояла у калитки.
Я лично обмотала цепь и защелкнула огромный амбарный замок.
Я села в машину, припарковавшись так, чтобы видеть дом, и стала ждать.
Солнце поднялось выше. Около десяти утра на крыльце показался Дима. Потягиваясь, он лениво побрел к калитке. Дернул раз, другой. Недоуменно уставился на сварные швы и цепь.
Его расслабленная поза мгновенно сменилась напряженной. Он начал трясти калитку, с каждым рывком всё сильнее.
Из дома выбежала Лена. Ее визгливый голос доносился даже сквозь закрытые окна машины.
Мой телефон зазвонил.
— Ты что творишь?! — заорал Дима без всяких предисловий. — Ты нас заперла!
— Я просто обеспечила сохранность своего имущества, — ответила я ледяным тоном. — Ты же сам показал, что замки для тебя не преграда, когда вскрыл мой сарай.
— Какой сарай?! Ты с ума сошла?! Лена беременна, ей плохо! А если скорая понадобится?! Открывай немедленно!
— Скорая? Конечно. Я как раз собираюсь вызвать полицию. Напишу заявление о незаконном проникновении, порче имущества и самоуправстве. Думаю, у них будут инструменты, чтобы вскрыть калитку.
На том конце провода повисло ошеломленное молчание. Слышно было только, как подвывает Лена.
— Какое… какое проникновение? Ты сама нас пустила!
— Я пустила вас пожить. А вы решили, что стали хозяевами. Выкорчевали мои розы, устроили помойку в сарае, изгадили то, что вам не принадлежит. Вы перешли черту, Дима.
— Да кому нужны твои старые вещи! — снова взвился он. — Ты из-за хлама готова людей в тюрьму посадить?!
— Это не хлам. Это моя память. Которую ты сначала предал, а потом решил растоптать.
Я нажала отбой и набрала полицию. Спокойно и четко, как диктовала адрес сварщику, я сообщила, что на моем частном участке находятся посторонние люди, которые проникли в дом, испортили имущество и отказываются уходить.
Полицейская машина приехала удивительно быстро. Я вышла им навстречу, держа в руках все документы на дом и землю.
Двое полицейских выслушали меня, пока Дима и Лена кричали им что-то через забор. Я молча протянула им документы.
— Они говорят, вы их сами пустили.
— Я разрешила временно пожить бывшему мужу, по-человечески. Он начал вести себя как хозяин, ломать замки, уничтожать мои вещи. Я попросила их уйти, они отказались.
Я испугалась и заперла калитку, чтобы они не вынесли из дома что-нибудь ценное, пока я вызываю полицию. Вот, посмотрите, что они сделали с садом.
Один из полицейских подошел к забору. Дима что-то горячо ему доказывал, тыча в сторону Лены, которая картинно держалась за живот.
— Собирайте свои вещи и на выход, — строго сказал старший лейтенант Диме. — У вас полчаса.
Унижение на его лице было лучшей наградой. Они выходили с сумками, как побитые собаки.
Лена бросала на меня полные ненависти взгляды, а Дима просто смотрел в землю. Он не сказал больше ни слова.
Когда они скрылись за поворотом, я вошла на свой участок. Осмотрела раны, нанесенные моему дому: вырванные розы, чужие занавески, затоптанное прошлое в сарае.
Не было ликования. Не было пьянящего чувства победы. Было только тихое, твердое осознание, что крепость отстояла.
Она была изранена, но она снова стала моей. И больше никто и никогда не посмеет диктовать мне правила в моем собственном мире.
