— Готово, — Кирилл спрыгнул со стремянки и смахнул с рук пыль. — Теперь мы в безопасности.
Я оторвала взгляд от книги и посмотрела на крошечный белый глазок камеры под потолком в углу нашей спальни. Он смотрел прямо на кровать.
— В безопасности? — я постаралась, чтобы голос не звучал язвительно. — От кого, интересно? От бабайки, который прячется под кроватью?
Кирилл усмехнулся, но как-то натянуто.
— Алин, ну серьезно. Сейчас такие времена. Взломы, ограбления. Так спокойнее. Камера пишет только по движению, трафик почти не ест.
Я ничего не ответила, лишь плотнее закуталась в плед. Мне не было спокойнее. Мне было неуютно.
Словно в дом принесли чужого, безмолвного свидетеля нашей жизни, который будет беспристрастно наблюдать за всем. За тем, как мы спим, как ссоримся, как… за всем.
— Просто пообещай, что не будешь смотреть записи без причины, — попросила я.
— Конечно, любовь моя, — он подошел и поцеловал меня в макушку. — Только в случае чрезвычайной ситуации.
Ночью я проснулась от настойчивой вибрации телефона на прикроватной тумбочке. Не открывая глаз, я потянулась, чтобы смахнуть уведомление. Наверное, опять какая-нибудь ночная рассылка или спам.
Телефон завибрировал снова. И снова.
Раздраженно вздохнув, я села и взяла его в руки. На экране горело уведомление от приложения камеры: «Обнаружено движение в спальне». И еще одно. И еще. Целый список.
Первая мысль была — мотылек. Ночная бабочка бьется о лампочку, вот датчик и сходит с ума.
Я уже хотела отложить телефон, но что-то заставило меня нажать на последнее уведомление.
Открылась запись.
Зернистое, черно-белое изображение. Вот я, сплю, отвернувшись к стене. Одеяло сползло на пол. Рядом, спиной ко мне, ровно дышит Кирилл. Его плечо едва заметно поднимается и опускается.
Я смотрела на эту статичную картинку секунд десять, не понимая, что именно вызвало реакцию датчика. Наверное, все-таки сбой.
И тут я это увидела.
Из-за края кадра, со стороны Кирилла, медленно появилась рука. Не его рука. Она была тоньше, изящнее. Она на мгновение замерла в воздухе, а потом плавно опустилась мне на волосы.
Пальцы медленно, почти нежно, перебирали пряди. Один раз. Второй. Третий.
Я смотрела на экран, и воздух застыл в легких. Это было похоже на самый жуткий фильм ужасов, только главной героиней была я.
Движение было плавным, уверенным, будто тот, кто это делал, совершенно не боялся быть замеченным.
Внезапно на записи я дернулась во сне и повернулась на спину. Рука мгновенно исчезла. Запись оборвалась.
Телефон выпал из моих ослабевших пальцев на одеяло. Я медленно повернула голову. Кирилл спал в той же позе, что и на видео. Его дыхание было спокойным и глубоким.
Я сидела, не в силах пошевелиться, и смотрела на мужчину, с которым прожила пять лет.
И впервые в жизни мне стало по-настоящему страшно.
Я не спала до самого утра. Просто лежала, почти не дыша, и вслушивалась в каждый шорох дома.
Скрипнула половица на первом этаже — я замерла. Загудел холодильник на кухне — сердце подпрыгнуло к горлу. Дом, который всегда был моей крепостью, превратился в ловушку, полную угроз.
Утром я заставила себя встать и пойти готовить завтрак. Я двигалась как автомат, механически разбивая яйца на сковороду. Кирилл вошел на кухню бодрый и свежий, словно спал сном младенца.
— Доброе утро, соня, — он обнял меня со спины и поцеловал в шею.
Я вздрогнула от его прикосновения. Он этого даже не заметил.
— Не выспалась, — соврала я, не поворачиваясь.
Весь завтрак я украдкой наблюдала за ним. За его руками, лежащими на столе. Широкая ладонь, короткие пальцы.
Совсем не та рука, что была на видео. Та была узкой, с длинными, аристократическими пальцами.
Когда он уехал на работу, я заперла за ним дверь на все замки и бросилась к телефону.
Снова и снова я пересматривала ту короткую запись. Рука появлялась из темноты, из пространства между Кириллом и краем кровати. Это было невозможно. Там стена.
Может, кто-то прячется в нашем доме?
Эта мысль обожгла меня ледяным огнем. Схватив с подставки самый тяжелый кухонный нож, я начала методично обходить дом.
Комната за комнатой. Я заглядывала под кровати, открывала шкафы, проверяла кладовку и даже пустой гостевой санузел.
Никого.
Все окна были заперты изнутри. Дверь тоже. Дом был герметичен. И от этого становилось только хуже. Значит, тот, кто гладил меня по волосам, все еще здесь. Прячется там, где я не могу его найти.
Я села на диван в гостиной, сжимая в руке телефон. Что делать? Позвонить в полицию? Что я им скажу? «Здравствуйте, мне кажется, в моем доме призрак с красивыми руками»? Они решат, что я сумасшедшая.
Нужно было поговорить с Кириллом. Но как? Обвинить его? В чем? В том, что рядом с ним в кровати материализуется кто-то третий?
Весь день я провела в тумане. Я пыталась работать, но буквы на экране ноутбука расплывались.
Каждый звук заставлял меня вздрагивать. Мне казалось, что из-за спины на меня кто-то смотрит.
Вечером, когда Кирилл вернулся, я уже была на пределе. Он принес мой любимый десерт — фисташковый рулет. Его беззаботность и обыденность казались издевательством на фоне моего животного ужаса.
Мы сели ужинать. Я ковыряла вилкой салат, не в силах проглотить ни куска.
— Алин, что с тобой? — Кирилл наконец отложил приборы. — Ты весь день сама не своя. Случилось что-то?
Я подняла на него глаза. Вот он, момент. Сейчас или никогда.
— Да, — мой голос был едва слышен. — Случилось.
Я взяла телефон, нашла ту самую запись и протянула ему через стол.
— Посмотри.
Он взял телефон с легким недоумением. Начал смотреть. Я впилась взглядом в его лицо, пытаясь прочитать хоть что-то: вину, злость, раздражение.
Но я увидела совсем не то, что ожидала.
Улыбка медленно сползла с его губ. Лицо стало серьезным, потом напряженным. Брови сошлись у переносицы.
А потом его глаза расширились от ужаса. От того же самого липкого, парализующего ужаса, который я испытывала всю ночь.
Он поднял на меня взгляд, и его лицо было белым как полотно.
— Так ты… — прошептал он, и его голос сорвался. — Ты тоже это видела?
Вопрос Кирилла повис между нами, тяжелый и липкий. Мой страх никуда не делся, но к нему примешалось и облегчение. Я не сошла с ума. Он видел то же, что и я.
— Что значит «тоже»? — спросила я, мой голос дрожал. — Ты знал?
Кирилл потер лицо руками. Он выглядел постаревшим на десять лет.
— Я не знал. Я чувствовал. Уже пару недель. Иногда ночью мне казалось, что в комнате кто-то есть. Я просыпался, но никого не было.
Думал, мне снится. А пару раз… пару раз я находил на своей подушке длинный темный волос. Не твой.
Он замолчал, подбирая слова.
— Я потому и поставил камеру, Алин. Я боялся тебя напугать. Думал, посмотрю записи, увижу, что это просто игра света или кошка скребется под окном, и успокоюсь.
Я не хотел, чтобы ты об этом знала.
Мы сидели друг напротив друга, и впервые за долгое время между нами не было секретов. Только общий, всепоглощающий страх.
— Но кто это? И как? — я снова и снова прокручивала в голове запись. — Рука появляется из стены!
— Нужно отодвинуть кровать, — решительно сказал Кирилл. Он встал, его лицо было мрачным, но в глазах появилась стальная решимость. — Прямо сейчас.
Наша кровать была массивной, из цельного дуба. Мы с трудом, сантиметр за сантиметром, оттащили ее от стены. За ней не было ничего, кроме пыли и старых обоев в цветочек.
Кирилл начал методично простукивать стену. Звук был глухим и однородным. Никаких пустот. Я в отчаянии опустилась на пол. Это бессмысленно.
— Подожди, — Кирилл замер, приложив ухо к стене у самого пола. — Здесь… стык.
Я подползла ближе. Действительно, там, где стена переходила в пол, линия плинтуса была неровной.
Словно его снимали, а потом прибили обратно, но уже не так аккуратно. Кирилл подцепил край плинтуса ножом. Он отошел на удивление легко.
А за ним, в стене, обнаружилась тонкая, почти незаметная щель. Это была дверца. Маленькая, низкая, замаскированная под цвет обоев. Без ручки, без петель. Просто вырезанный в стене прямоугольник.
Кирилл надавил на край, и дверца бесшумно ушла внутрь, открывая темный проем. Оттуда пахнуло пылью, затхлостью и чем-то еще… чем-то жилым.
Мы переглянулись. Кирилл включил фонарик на телефоне и посветил внутрь. Там было крошечное пространство, бывшая кладовка или вентиляционная шахта, забитая старыми одеялами.
На импровизированном матрасе лежал раскрытый пакет чипсов, бутылка воды и книга в мягкой обложке.
А на стене висела фотография. Семейный портрет: мужчина, женщина и девочка-подросток с длинными темными волосами и тонкими, красивыми руками. Это были предыдущие владельцы дома.
И тут я все поняла. Волос на подушке. Пропадающая еда, которую я списывала на свою забывчивость. И эта нежная, почти тоскливая ласка.
В этот момент из темноты проема показалась та самая рука. Она потянулась не ко мне, а к фотографии на стене.
А потом из проема показалось и лицо. Та самая девочка с фотографии, только повзрослевшая. Ее глаза, полные слез, смотрели на нас с отчаянием и мольбой.
— Простите, — прошептала она. — Я не хотела вас пугать. Я просто… я скучаю по своей комнате.
История, которую она рассказала позже, уже в присутствии полиции, была банальной и страшной. Родители продали дом, а ее, уже совершеннолетнюю, просто выставили на улицу после очередной ссоры.
Ей некуда было идти. Она знала про этот тайник, который ее отец когда-то сделал для хранения инструментов, и вернулась.
Ночью она выходила, чтобы взять немного еды, а однажды, не удержавшись, вошла в свою бывшую спальню.
Она увидела меня, спящую, и в ее одинокой и несчастной душе проснулось что-то похожее на сочувствие. Она просто хотела коснуться кого-то живого.
Когда все закончилось, мы с Кириллом долго стояли посреди спальни. Мистика ушла, оставив после себя горький привкус чужой беды.
Наш дом больше не казался нам жутким. Он казался грустным.
— Продаем? — тихо спросила я.
Кирилл обнял меня за плечи.
— Давай сначала просто переночуем в гостинице. А завтра решим.
Я знала, что мы больше не сможем здесь жить. Не из-за страха.
А из-за того, что стены этого дома теперь навсегда сохранят память не о призраке, а о трагедии очень одинокого человека.
