— Вы можете идти, Марина Сергеевна. Никто за вами не приедет, — медсестра остановилась в дверях и посмотрела с сочувствием.
Марина прижала сына крепче. Новорожденный Дима спал, обхватив крошечными пальцами её указательный палец. Живот ныл, но эта боль была ничем по сравнению с тем, что творилось внутри.
— Вы не понимаете, — прошептала она, не отрывая взгляда от окна, выходившего на серую больничную площадку. — Он обещал. Алексей никогда не опаздывает.
Медсестра вздохнула. Третий день Марина сидела на краю кровати, отказываясь верить в очевидное. Молодые матери-одиночки — не редкость для этой больницы. Некоторые мужчины пугаются ответственности.
— У вас есть куда пойти? Родители? Родственники?
Марина кивнула. Деревня в трёх часах езды. Там отчий дом, там родители, там двухэтажный дом свекрови.
— Позвоните в милицию, — Марина подняла глаза. — Пожалуйста.
Через полчаса в палате появился участковый. Потрёпанный, с усталым взглядом, он выслушал Марину — про звонок мужа три дня назад, про обещание забрать их сегодня, про то, как муж радовался сыну по телефону.
— Да-да, — кивал участковый, делая пометки. — Когда и где последний раз видели, телефон, особые приметы… Знаете, такие случаи часто бывают. Мог уехать, а вы и не знали.
— Он бы не уехал, — голос Марины задрожал. — Точно не сейчас.
На следующий день она поняла — больше ждать нельзя. Запеленала Диму в одеяло, собрала немногочисленные вещи.
Сестры в отделении переглядывались — видели такое не раз. Бросают их, бросают — а женщины всё равно верят.
В автобусе было душно и пахло бензином. Марина прижимала к себе свёрток с ребёнком, глядя в окно на проплывающий мимо город.
Внутри неё — пустота, будто с каждым километром она всё больше отдалялась от той счастливой Марины, которая верила в будущее.
— Муж не встретил? — вдруг спросила пожилая женщина, сидевшая рядом.
— Он… занят.
— Бросил, значит, — кивнула старуха, словно знала наперёд. — В нашем поколении такого не было. А сейчас — разбегаются как тараканы.
Марина ничего не ответила. Просто смотрела, как за окном осенние поля сменяются лесополосами. Так странно — природа живёт по своим законам, а человеческая жизнь может перевернуться в один день.
Дима проснулся и тихо запищал.
Автобус затормозил на развилке. Впереди показались первые дома деревни — серые, с облупившейся краской.
Недостроенный коровник у въезда — заброшенный ещё давно. Поваленный забор вокруг бывшего колхозного сада. Родина.
— Приехали, доченька, — сказала старуха.
Марина кивнула и начала собираться. Какой бы ни была эта дорога, она вела домой. А что будет дальше — она не знала. Одно было ясно — прежней жизни больше нет.
С ребёнком на руках она шагнула в сгущающиеся сумерки. Воздух пах влажной землёй и печным дымом. Где-то залаяла собака.
Впереди, в двух километрах по разбитой дороге, её ждал родительский дом. А там — объяснения, взгляды, вопросы.
— Ничего, Димка, справимся, — прошептала она и двинулась вперёд, чуть прихрамывая.
Холодный ветер забирался под воротник, но она только крепче закутывала ребёнка. Зима наступала раньше срока — и не только на улице.
— Зачем ты постоянно его оправдываешь? — Дима швырнул рюкзак в угол прихожей. — Двенадцать лет прошло! Он бросил нас, понимаешь? Бро-сил!
Марина смотрела на сына — худощавого, угловатого мальчишку с упрямым взглядом. Она научилась не вздрагивать от подобных вспышек.
Подростковый возраст делал своё дело — он искал себя, и первым, что попадалось на пути, было отрицание.
— Я не оправдываю, — она прошла на кухню, включила конфорку под чайником. — Просто не хочу, чтобы ты думал о нём плохо.
— А как мне думать? — Дима последовал за ней, его голос звенел от напряжения. — В школе все знают, все шепчутся. Колька вчера сказал, что отец меня даже видеть не захотел!
Она обернулась резко, и что-то в её взгляде заставило Диму отступить на шаг.
— Никто не знает, что случилось с твоим отцом, — отчеканила Марина. — Никто. И я запрещаю тебе верить сплетням.
— Если бы отец был, ты бы так не командовала! — крикнул Дима и, хлопнув дверью, выбежал из дома.
Марина опустилась на табуретку. Двенадцать лет — и каждый день она задавалась одним и тем же вопросом: жив ли Алексей?
Что могло случиться? Первые годы она писала запросы во все инстанции, обращалась к друзьям, искала следы. Потом надежда медленно угасала.
Чайник засвистел, но она не реагировала. Взгляд упёрся в фотографию на стене — молодой Алексей с книгой, задумчивый, немного отстранённый.
Таким она его любила — за эту сдержанность, за глубину, за внутренний стержень.
— Я не знаю, что ему сказать, Лёша, — прошептала она фотографии.
Вечером Дима вернулся — молчаливый, виноватый. Сел за стол, ковыряя вилкой картошку.
— Я с дедом на озеро поеду в субботу, — сказал он, не поднимая глаз. — Лодку чинить.
— Поезжай, — кивнула Марина. — Дед будет рад.
На выходных Дима действительно уехал к деду. Они взялись за старую деревянную лодку — шкурили, конопатили, покрывали лаком.
Мальчик работал сосредоточенно, словно вся мировая скорбь выходила через его руки, превращаясь в полезное дело.
— Злишься на отца? — спросил дед, когда они присели перекусить.
Дима пожал плечами.
— Не знаю. Просто не понимаю…
— Я тоже не понимаю, — дед потрепал его по плечу. — Но одно скажу: твой отец был настоящим мужчиной. Он бы не ушёл просто так, без причины. И уж точно не бросил бы тебя.
— Тогда где он? — Дима поднял глаза.
— Не знаю, внучок. Но твоя мать… Она ждёт его до сих пор. И это что-то да значит.
Вечером, когда Дима вернулся домой, он застал мать у окна. Она вышивала — новое увлечение, помогавшее отвлечься.
Иногда её пальцы замирали, и взгляд уплывал куда-то за горизонт. В такие моменты Диме становилось не по себе — будто мама была здесь и не здесь одновременно.
— Мам, — он присел рядом. — Прости, что накричал.
Она отложила вышивку, обняла его за плечи.
— Ничего. Это нормально, ты растёшь. Задаёшь вопросы.
— Как ты думаешь… — Дима замялся, подбирая слова. — Он правда мог уехать? Ну, работа там, другая семья…
— Нет, — она ответила так уверенно, что Дима удивился. — Нет, Дима. Не такой человек.
Той ночью мальчик долго не мог уснуть. Сложно расти с призраком вместо отца. Сложно верить, когда все вокруг сомневаются. В темноте он прошептал:
— Где же ты, папа?
Зимний вечер выдался особенно суровым. Ветер завывал в печной трубе, снег бил в окна. Диме исполнилось пятнадцать три месяца назад.
Он вытянулся, раздался в плечах, но всё так же хмурился, глядя на фотографию отца. Время не стирало вопросы.
Марина готовила ужин, когда раздался стук в дверь. Негромкий, но настойчивый.
— Дима, открой, — крикнула она. — Наверное, дед пришёл.
Дима спустился с лестницы, щёлкнул замком. На пороге стоял незнакомец — изможденный мужчина с седеющей щетиной, в потрёпанной куртке.
На вид — лет пятьдесят, хотя что-то подсказывало, что он моложе, просто сильно истощён. За его спиной — старый чемодан.
— Здравствуй, — хрипло произнёс незнакомец. — Марина дома?
Дима молча кивнул, не сводя глаз с мужчины. Было в нём что-то смутно знакомое — может, разрез глаз или линия скул.
— Кто там? — Марина вышла из кухни, вытирая руки полотенцем.
Она застыла, вглядываясь в лицо гостя. Полотенце выскользнуло из рук.
— Не узнаёшь? — тихо спросил мужчина.
— Не может быть, — прошептала Марина. — Лёша?
Дима переводил взгляд с матери на незнакомца. В его голове что-то щёлкнуло, пазл начал складываться.
— Папа? — произнёс он, сам не веря своему голосу.
Алексей — а это был он, постаревший, измождённый, но он — кивнул. В его глазах стояли слёзы.
— Я вернулся. Извините, что так долго.
Марина не бросилась к нему. Она медленно подошла, вглядываясь в изменившееся лицо, словно пыталась найти доказательства того, что это действительно её муж.
— Пятнадцать лет, — произнесла она. — Пятнадцать лет, Алексей.
— Я знаю, — он опустил голову. — Можно войти? Я всё объясню.
За столом Алексей рассказывал — медленно, временами запинаясь, будто отвык говорить.
Его похитили и перевезли в другую страну. 90-ые годы были опасными.
Африка, захват, чужие имена, рабский труд на приисках, попытки бегства, наказания.
— Нас освободили пять месяцев назад. Потом госпиталь, документы… Я вернулся, как только смог.
Дима смотрел на отца не отрываясь. Этот человек из плоти и крови был совсем не похож на образ, который он создал в своей голове за эти годы.
— Почему ты не позвонил? — спросил он.
— Боялся, — честно ответил Алексей. — Боялся, что вы… двинулись дальше. Что я лишний.
Марина поднялась, подошла к буфету, достала старую коробку. В ней — письма, запросы, ответы из разных инстанций.
— Я искала тебя, — сказала она. — Каждый год. Писала во все ведомства. Никто ничего не знал.
Алексей смотрел на эту стопку бумаг — свидетельство пятнадцати лет надежды.
— Дима, — Марина повернулась к сыну. — Ты не против, если мы с папой поговорим наедине?
Дима кивнул и вышел. Это было странно — называть «папой» человека, которого он впервые увидел. Нужно время, чтобы привыкнуть.
В комнате воцарилось молчание. Алексей положил руки на стол — на запястьях виднелись шрамы.
— Я думал о вас каждый день, — сказал он. — Это помогало выжить.
Марина накрыла его руки своими. Их взгляды встретились — долгий, говорящий контакт. Пятнадцать лет разлуки, пятнадцать лет вопросов, боли, надежды.
— Ты пришёл, — наконец произнесла она. — Это главное.
Весна пришла поздно в тот год. Снег не хотел таять, цеплялся за землю до последнего.
Но когда солнце наконец прогрело почву, всё зацвело разом — будто природа наверстывала упущенное.
Алексей и Дима строили теплицу — большую, добротную, на каменном фундаменте. Они работали молча, но эта была другая тишина — не отчуждённая, а сосредоточенная.
Отец учил сына пользоваться инструментами, показывал приёмы, которые знал сам.
— Откуда ты всё это умеешь? — спросил Дима, глядя, как ловко отец подгоняет деревянные рамы.
— Там научился, — ответил Алексей просто. — Там либо учишься, либо заканчиваешь жить.
Марина наблюдала за ними из окна кухни. За эти месяцы Алексей окреп, набрал вес, но всё равно вздрагивал от громких звуков и иногда замирал, глядя в одну точку.
Врачи говорили — посттравматический синдром, нужно время.
К лету теплица была готова. Они высадили туда помидоры, огурцы, сладкий перец — настоящее богатство по деревенским меркам.
— Как в старые времена, — заметила Марина, расставляя на столе тарелки для ужина.
— Лучше, — ответил Алексей. — Сейчас лучше.
Он не стал прежним — да и не мог. Тот молодой Алексей остался в прошлом, как и молодая Марина. Но в их изменившихся душах находилось место для новой любви — более зрелой, испытанной, осознанной.
А Дима… Дима учился быть сыном. Учился доверять отцу, который вернулся из небытия.
Иногда это было нелегко — слишком много обиды накопилось за эти годы. Но когда он видел, как мать улыбается, глядя на отца, что-то оттаивало внутри.
Тёплым июньским вечером они сидели на веранде. Сумерки опускались на деревню, в окнах домов зажигался свет. Где-то вдалеке играла гармонь — праздновали чей-то день рождения.
— Знаешь, о чём я думал все эти годы? — вдруг сказал Алексей. — О том, какой первый вопрос задаст мне сын, когда мы встретимся.
— И какой вопрос я задал? — Дима повернулся к отцу.
— «Папа?» — Алексей улыбнулся.
Марина смотрела на них — двух мужчин своей жизни. Разных, сложных, но таких родных.
Пятнадцать лет она ждала этого момента, и вот он наступил — не как в сказке, не с фанфарами, а тихо, буднично, но от этого не менее значимо.
На горизонте сгущалась темнота, но в их доме горел свет. Настоящий, тёплый свет семейного очага, который не гаснет, даже если все вокруг теряют надежду.
