Светлана Петровна сидела за старым кухонным столом, покрытым потрепанной клеенкой с выцветшими ромашками. За окном февральский ветер кружил в воздухе снежную карусель. Сегодня она ждала в гости дочку, Лену. Та обещала заехать после работы, «поговорить о важном». Светлана Петровна даже пирог испекла — с яблоками, как Лена любила в детстве.
Дверной звонок разрезал тишину квартиры. Светлана Петровна, вздыхая, поднялась, поправила фартук и поспешила в прихожую. На пороге стояла Лена — в модной шубке, с ярким макияжем и усталыми глазами. За спиной маячил её муж, Дима, в кожаной куртке и с неизменной сигаретой в зубах.
— Мам, привет, — Лена чмокнула мать в щеку. — Мы ненадолго, так что давай сразу к делу, времени мало.
— Здравствуй, Леночка. Проходите, я пирог испекла, чайник поставлю, — Светлана Петровна засуетилась, но дочка махнула рукой.
— Не надо, мам. Здесь поговорим. Сядь, послушай.
Что-то в тоне Лены заставило Светлану Петровну замереть. Она опустилась на табурет, сжимая руки на коленях. Дима прислонился к косяку, пуская дым в потолок, а Лена, не снимая шубы, достала из сумки пачку бумаг и бросила их на тумбочку.
— Вот, — сказала она, глядя куда-то мимо матери. — Я квартиру продала. Эту квартиру. Деньги уже на моем счету. Мы с Димой решили, что так будет лучше.
Светлана Петровна моргнула. Слова дочери повисли в воздухе, как тяжелый туман. Она посмотрела на бумаги — договор купли-продажи, подписи, печати. Всё как будто настоящее. Её однушка на окраине Москвы, оставшаяся от покойного мужа, её единственное жилье — продана?
— Лена… что ты говоришь? — голос дрогнул, но Светлана Петровна пыталась держать себя в руках. — Это же мой дом. Как ты могла?
Лена закатила глаза, словно мать задала глупый вопрос.
— Мам, не начинай. Тебе уже сколько лет? Сколько ты еще протянешь? А нам с Димой жить надо. У нас бизнес, планы. Деньги нужны сейчас, а не потом, когда ты… ну, сама понимаешь.
Дима хмыкнул, затушив сигарету о край пепельницы, которую Светлана Петровна специально для него держала в прихожей.
— Всё правильно, мать. Ты вон, на пенсии сидишь, тебе много ли требуется. А мы молодые, нам крутиться надо.
Светлана Петровна почувствовала, как кровь прилила к вискам. Она встала, держась за стену, чтобы не упасть.
— Лена, ты хоть понимаешь, что сделала? Это мой дом! Я тебя растила, ночей не спала, а ты… ты меня на улицу выгоняешь?
— Да не выгоняю я тебя! — Лена повысила голос, её щеки покраснели. — Мы тебе комнату снимем, в Подмосковье где-нибудь. Будешь жить спокойно, без хлопот. А деньги нам с Димой нужны сейчас. Восемь миллионов, мам! Ты бы их никогда не увидела, если бы я не взяла всё в свои руки.
— В свои руки?! — Светлана Петровна сорвалась на крик. — Ты подделала документы, да? Я ничего не подписывала! Это мошенничество, Лена!
Дима шагнул вперед, встав между женой и тёщей.
— Ты полегче, старая. Всё законно. У Лены доверенность была, ты сама её подписала два года назад, забыла, что ли? Когда в больнице лежала.
Светлана Петровна замерла. Два года назад, после операции на сердце, она действительно подписала какую-то бумагу. Лена тогда клялась, что это «для её же блага», чтобы оформить какие-то льготы. А теперь… теперь всё стало ясно.
— Ты меня обманула, — прошептала она, глядя на дочь. — Ты мою подпись использовала, чтобы меня ограбить.
Лена отвела взгляд, но в её глазах не было ни капли вины.
— Мам, не драматизируй. Я тебе добра желаю. Ты же сама всегда говорила: «Всё для тебя, дочь, всё для тебя». Вот я и взяла то, что мне причитается.
Светлана Петровна опустилась обратно на табурет. Её руки дрожали, а в горле стоял ком. Она смотрела на Лену — на эту взрослую женщину, которую она родила, выкормила, учила жизни. И не узнавала её.
— Уходите, — тихо сказала она. — Оба. Сейчас же.
— Мам, ты серьёзно? — Лена фыркнула. — Мы тебе помочь хотим, а ты…
— Уходите! — крикнула Светлана Петровна так, что голос сорвался. — И не возвращайтесь никогда!
Дима пожал плечами, потянул Лену за рукав. Они ушли, хлопнув дверью, а Светлана Петровна осталась сидеть в тишине. Пирог остывал на столе, чайник тихо гудел, а за окном ветер выл, как раненый зверь.
***
На следующий день Светлана Петровна не плакала. Она встала рано, надела старое пальто с потёртым воротником и поехала в юридическую контору. Её трясло от злости и страха, но она решила бороться. Юрист, пожилой мужчина с густыми бровями, выслушал её историю, листая документы, которые она принесла из дома.
— Ситуация сложная, — сказал он, качая головой. — Доверенность действительно есть, она действующая. Но если вы хотите доказать, что дочь ввела вас в заблуждение, можно подать в суд. Шанс есть, но небольшой.
— Я буду судиться, — твёрдо сказала Светлана Петровна. — Это мой дом. Она не имеет права.
Юрист кивнул, и началась долгая война. Светлана Петровна подала иск, наняла адвоката на последние сбережения, ходила на заседания, где Лена с Димой сидели напротив, ухмыляясь. Лена в суде была холодна и уверенна:
— Мама сама мне всё доверила. Я действовала в её интересах и по ее просьбе. А теперь она просто передумала — наверное, не может спокойно смотреть, что у меня в жизни всё хорошо.
Светлана Петровна слушала это и не могла поверить, что её дочь способна так лгать. Но судья, строгая женщина с усталым лицом, склонялась к версии Лены — документы были в порядке.
Тем временем Светлана Петровна жила в съёмной комнате в Балашихе, которую Лена действительно оплатила на три месяца вперёд. Комната была маленькая, обои в пятнах, кровать скрипучая. Соседи, молодые ребята, до утра слушали музыку, а в подъезде воняло кошками. Каждый вечер, лёжа в темноте, Светлана Петровна думала: «За что мне это? Чем я заслужила?»
***
Прошёл год. Суд тянулся, нервы сдавали, денег не осталось. Светлана Петровна продала старое золото, доставшееся ей ещё от родителей. Адвокат говорил, что шансов всё меньше, но она не сдавалась.
И тут случилось то, чего она не ожидала.
Однажды вечером в дверь постучали. На пороге стояла Лена — одна, без Димы. Она выглядела плохо: какая-то помятая, под глазами круги, волосы растрёпаны.
— Мам, пусти, поговорить надо, — сказала она тихо.
Светлана Петровна хотела захлопнуть дверь, но что-то в голосе дочери её остановило. Она впустила Лену. Та села на край стула, сжимая сумочку.
— Я ошиблась, мам, — начала Лена, глядя в пол. — Дима… он меня кинул. Забрал все деньги и сбежал. Сказал, что у него другая женщина. Я осталась ни с чем.
Светлана Петровна молчала. Внутри бушевала буря — радость, что дочь получила по заслугам, и одновременно боль за неё, ведь та все равно оставалась её ребенком.
— И что ты хочешь от меня? — холодно спросила Светлана Петровна.
— Прости меня, мам. Я не знаю, что делать. У меня ничего нет. Помоги мне, пожалуйста.
Светлана Петровна посмотрела на Лену. Её дочь, её кровь, сидела перед ней — жалкая, потерянная, но всё ещё та самая Лена, которую она любила больше жизни. И тут что-то в ней надломилось.
— Ты меня предала, Лена. Ты меня ограбила. А теперь просишь помощи? — голос дрожал, но она продолжала. — Я могла бы простить тебя когда-то. Но не сейчас. Ты сама выбрала этот путь.
Лена заплакала, уткнувшись лицом в ладони.
— Мам, я не хотела! Это Дима всё придумал, я просто слушала его! Я исправлюсь, клянусь!
Светлана Петровна встала, подошла к окну. За стеклом темнело, фонари мигали, освещая грязный двор.
— Уходи, Лена, — сказала она тихо. — И не возвращайся. Я больше не твоя мать.
Лена поднялась, шатаясь, и молча вышла. Дверь хлопнула, и наступила тишина. Светлана Петровна стояла у окна, чувствуя, как сердце сжимается от боли и… облегчения. Она потеряла всё — дом, дочь, иллюзии. Но впервые за долгое время она почувствовала себя свободной.
***
Суд она проиграла. Квартира осталась в прошлом, как и Лена. Светлана Петровна устроилась уборщицей в супермаркет, снимала ту же комнату и жила тихо, без надежд. Но каждый вечер, засыпая, она думала: «Я выстояла». И это было её маленькой победой в большой, несправедливой войне.
