— Мама, ты так похудела! Наверное, болеешь?
Голос дочери, Киры, полон той самой профессиональной тревоги врача, которую она так и не научилась оставлять на работе. Я лишь мягко улыбаюсь, поправляя на шее легкий шелковый платок.
Она не знает.
Она не знает, что я готовлюсь к свадьбе с ее свекром.
— Глупости, дочка. Просто меньше мучного, больше движения. Сама же мне советовала.
Кира недоверчиво осматривает меня цепким взглядом диагноста. Взгляд скользит по деталям: по платку цвета весеннего неба, по новым жемчужным серьгам, по тому, как безупречно сидит на мне это простое, но дорогое льняное платье.
— Ты вся светишься. Это странно. После папы ты… угасла. А сейчас…
Я пожимаю плечами. Для нее — странно. Она привыкла видеть меня тенью, удобной функцией «мамы-бабушки», фоном для своей блестящей жизни. Женщину во мне она перестала замечать лет десять назад.
— Может, я просто решила снова начать жить, а не существовать?
Кира морщится, словно от кислого. Счастье в ее мире — это что-то понятное, купленное, запланированное. А мое — спонтанное, нелогичное, а потому подозрительное.
— Зинаида Петровна совсем расклеилась, — вдруг говорит она, меняя тему и переходя на тон заговорщицы. — Игорь Аркадьевич съехал, представляешь? Просто собрал портфель и ушел. Даже вещи не забрал.
Я молча разливаю по чашкам жасминовый чай, стараясь, чтобы руки не дрожали. Аромат наполняет кухню. Я знаю. Конечно, я знаю.
Ведь он съехал ко мне.
— Он говорит, что устал, — продолжает Кира, не замечая моего молчания. — Устал от ее вечного недовольства, от этих ее мигреней по расписанию. Но бросить человека после тридцати лет… Мам, это же подлость?
Я смотрю на дочь. На ее лице праведный гнев. Она защищает свекровь. Защищает семью. Свою выстроенную, идеальную семью.
Мне хочется выплеснуть на нее все. Рассказать про Игоря. Про то, как мы случайно столкнулись полгода назад в парке, разговорились о какой-то ерунде и вдруг поняли, что задыхались десятилетиями в своих жизнях.
Про его бесконечную, забытую мной нежность. Про то, как он впервые за много лет сказал, что я красивая. Не «хорошо выглядишь», не «молодец, держишься», а именно — «красивая».
Но я молчу.
— Люди иногда устают, Кира. Устают так, что нет сил даже дышать.
— Но не до такой же степени! — она почти кричит. — Он ее просто вычеркнул. Зинаида Петровна говорит, он променял ее на какую-то вертихвостку.
Я ставлю свою чашку на стол. Слишком резко. Тонкий фарфор звенит, и чай выплескивается в блюдце.
Я — вертихвостка. Это я. Пятидесятидвухлетняя вдова, библиотекарь на пенсии.
— Ты ее никогда не любила, — отрезает Кира, и в ее голосе появляются новые, стальные нотки. — Поэтому и оправдываешь его.
Это правда. Я не любила Зинаиду. Я ее терпела.
Терпела ее снисходительный тон, ее вечные жалобы, ее талант сделать всех вокруг виноватыми. Терпела ради Киры. Ради ее «счастливой семьи».
— Я не оправдываю, а констатирую факт. Иногда браки заканчиваются.
— Этот брак не должен был закончиться! — Кира вскакивает, прохаживаясь по моей маленькой кухне, как тигрица в клетке. — У них все было… нормально.
Нормально. Какое страшное, убийственное слово.
Игорь называл их жизнь «анабиозом». Сон без сновидений, который длился тридцать лет.
Взгляд Киры скользит по комнате и замирает. На подоконнике, рядом с моими фиалками, лежит толстая книга в дорогом кожаном переплете. «История Византии».
— Это еще что? — она кивает на книгу. — С каких пор ты увлеклась Византией? Ты же дальше детективов никогда не заглядывала.
Мое сердце делает кульбит. Это книга Игоря. Он принес ее вчера, забыл впопыхах.
— Взяла в библиотеке. Решила расширить кругозор.
Кира подходит ближе, берет книгу в руки. Ее пальцы скользят по золотому тиснению. Она не дура. Она прекрасно знает, что я всю жизнь читала только легкие романы.
— В библиотеке? — она с сомнением смотрит на идеальное состояние книги. — Обычно у них экземпляры потрепанные. А эта — как новая. Подарочное издание.
Она открывает книгу на первой странице. Я задерживаю дыхание. Там может быть его подпись. Его дарственная надпись. Что угодно.
Но страница пуста.
— Просто повезло, — я стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно. — Попался новый экземпляр.
Кира захлопывает книгу с таким звуком, будто выносит приговор. Она ставит ее на место, но смотрит уже не на меня, а сквозь меня.
— Ты очень изменилась, мама.
Она говорит это холодно. Не как комплимент. Как диагноз.
— И мне это не нравится. Что-то здесь не так.
Она берет свою сумочку, даже не допив чай.
— Я поеду к Зинаиде Петровне. Ей сейчас нужна поддержка. Не то что некоторым, кто порхает бабочкой, когда у других горе.
Хлопает входная дверь.
А я остаюсь стоять посреди кухни, в этом своем новом платье, и понимаю, что это было только начало. Первый бой. И я его, кажется, проиграла.
Вечером вернулся Игорь. Вошел не как гость, а как хозяин — родной, спокойный, с пакетом продуктов и букетиком полевых ромашек.
Он увидел мое лицо и сразу все понял. Поставил пакеты на пол, обнял меня за плечи.
— Кира приходила?
Я кивнула, уткнувшись ему в грудь. Пахло улицей, ветром и его дорогим парфюмом.
— Она… она на стороне Зинаиды. Полностью.
— Это было ожидаемо, Лида, — вздохнул он, поглаживая меня по волосам. — Кира всегда была ближе к матери. А Зинаида умеет давить на жалость. Она же жертва. Это ее любимая и единственная роль.
Я отстранилась, посмотрела ему в глаза.
— Она назвала меня… ту женщину… вертихвосткой. И увидела твою книгу. Она все поняла, Игорь. Или почти все. Сказала, что я изменилась и ей это не нравится.
Он взял меня за руки. Его ладони были теплыми и сильными.
— Значит, пора перестать прятаться. Мы назначили дату. Мы подали заявление. От кого мы бегаем? Мы взрослые люди, Лида.
— От наших детей! — с отчаянием выдохнула я. — От твоего сына и моей дочери, которые женаты! Это же… это какой-то дурной водевиль.
— Это жизнь, — твердо сказал он. — И я не хочу больше тратить ее на анабиоз. И тебе не позволю. Мы поговорим с ними. Вместе. В эти выходные.
Его уверенность передавалась мне. Может, он и прав. Сколько можно бояться?
И в этот момент зазвонил мой телефон. На экране высветилось: «Зинаида Петровна». Я похолодела. Она никогда не звонила мне. За все годы.
Игорь посмотрел на экран, и его лицо стало жестким.
— Не бери.
— Не могу. Она поймет, что я что-то скрываю. Кира ей наверняка уже все рассказала.
Я провела пальцем по экрану.
— Слушаю, Зинаида Петровна.
— Лидия? — голос в трубке был слаб, надтреснут, пропитан страданием. Настоящий голос покинутой женщины. — Простите, что беспокою. Мне просто… мне так одиноко.
— Что-то случилось? — спросила я, хотя прекрасно знала ответ.
— Все случилось! — она почти зарыдала. — Игорь ушел. Он меня бросил. После стольких лет… Кирочка, наверное, вам уже рассказала? Она так за меня переживает, золотая девочка.
— Рассказала, — подтвердила я, чувствуя себя последней лгуньей.
— Я просто хотела спросить у вас, как у женщины… может, вы что-то знаете? Может, он говорил что-то вашему… покойному мужу? Они же общались. Он хоть намекал? У него ведь точно кто-то есть!
Она сделала паузу, давая мне возможность ответить. Игорь, стоящий рядом, отрицательно качал головой.
— Я ничего не знаю, Зинаида, — мой голос был чужим.
— Жаль, — протянула она, и в ее тоне проскользнула змеиная нотка. — А я-то думала, может, вы и есть та самая… разлучница. Кира говорит, вы так похорошели, цветете и пахнете. Прямо как женщина, у которой появился мужчина.
Молчание в трубке стало оглушающим.
— Это просто смешно, Зинаида Петровна.
— Смешно? — она тихо рассмеялась, и от этого смеха у меня по спине пробежали мурашки. — Может быть. Но знаете, что не смешно? Что таким, как она, уготовано гореть в аду. Я ее прокляну. И ее, и весь ее род.
И тут я поняла, что больше не могу. Не могу играть в эту игру.
— Не утруждайтесь, Зинаида, — сказала я, и мой голос вдруг окреп. — Можете начинать прямо сейчас. Потому что эта женщина — я.
В трубке воцарилась абсолютная пустота. Не было ни криков, ни рыданий. Только тишина, которая была страшнее любого звука.
А потом раздался короткий, ледяной смешок.
— Я так и знала, — прошипела она. — Я все знала.
И она повесила трубку.
Я опустила телефон. Игорь крепко сжал мои плечи.
— Все, — сказал он. — Рубикон перейден. Теперь ждем гостей.
Нам не пришлось ждать долго. Минут через сорок в дверь позвонили. Так настойчиво, так требовательно, будто собирались ее выломать.
Я открыла. На пороге стояла Кира. Ее лицо было искажено гримасой, которую я никогда раньше не видела. Рядом с ней, бледный и растерянный, переминался с ноги на ногу ее муж, Павел Игоревич. Сын Игоря.
— Это правда? — спросила Кира без предисловий, врываясь в квартиру. Она увидела за моей спиной Игоря, и ее глаза наполнились презрением. — Значит, правда.
Она обвела взглядом мою маленькую гостиную. Ее взгляд был как у ревизора. Он задерживался на мужских вещах — на свитере Игоря, перекинутом через спинку кресла, на его тапочках у дивана.
— Как ты могла, мама? — ее голос сорвался на шепот. — Как ты могла так поступить с нами? Со мной?
— Кира, успокойся, давай поговорим, — начал было Игорь.
— А ты вообще молчи! — взвизгнула она. — Предатель! Ты бросил больную мать ради… ради нее!
— Твоя мать не так больна, как ей хочется казаться, — жестко ответил Игорь. — И я ушел не «ради нее». Я ушел от невыносимой жизни. А то, что я встретил Лиду, — это мое счастье.
— Счастье? — Кира истерически рассмеялась. — Вы построили свое счастье на руинах нашей семьи! Вы хоть понимаете, что вы наделали?
Она повернулась ко мне.
— Я смотрела на тебя сегодня и думала: какая ты красивая стала. А ты, оказывается, просто упивалась чужим горем. Ты воровка.
Это слово ударило меня под дых. Но сегодня я не собиралась молчать.
— Я ничего не крала, Кира, — твердо сказала я. — Нельзя украсть то, что давно не принадлежало Зинаиде. Их брак был мертв задолго до меня. И я не упивалась горем.
Я десять лет прожила в одиночестве после смерти твоего отца. Десять лет. Ты хоть раз спросила, как я себя чувствую? Не болит ли у меня что-то, а как я себя чувствую душой?
Нет. Ты звонила, чтобы рассказать о себе или попросить посидеть с внуками. Я имею право быть счастливой.
— Мой отец был с моей матерью! — вмешался Павел, до этого молчавший. — А теперь он здесь. С твоей. Что это вообще такое?
— Это любовь, сын, — устало произнес Игорь. — То, чего у нас с твоей матерью не было уже лет двадцать.
— Не смей так говорить о маме! — снова закричала Кира. — Она всю жизнь вам посвятила! А ты, — она ткнула в меня пальцем, — ты просто… Я не знаю, как тебя назвать. Ты разрушила все.
Она сделала шаг ко мне. Ее глаза горели ненавистью.
— Я тебе этого никогда не прощу. Слышишь? Никогда. Ты для меня больше не мать. И внуков своих ты больше не увидишь.
Последняя фраза прозвучала как выстрел.
Игорь шагнул вперед, заслоняя меня.
— Кира, не смей так говорить с матерью.
— Она мне не мать! — выкрикнула она, отступая к двери. — Пойдем, Паша! Мне противно здесь находиться.
Они ушли, хлопнув дверью так, что задрожали стены. Я стояла посреди комнаты, не в силах пошевелиться. Игорь обнял меня. Крепко, отчаянно.
— Мы справимся, Лида. Слышишь? Мы справимся.
Я уткнулась ему в плечо, и слезы, которые я так долго сдерживала, наконец хлынули наружу. Я обрела любовь. Но, кажется, навсегда потеряла дочь.
Эпилог
Прошло два года.
Мы с Игорем сидели на веранде нашего маленького дачного домика. Мы купили его прошлой весной.
Здесь пахло соснами и нагретой солнцем землей. Мы поженились. Тихо, без гостей и пышных торжеств. Просто расписались и уехали сюда на все выходные.
Наша жизнь не была похожа на фейерверк. Она была похожа на это теплое августовское утро.
Спокойная, ясная, наполненная тихой радостью от простых вещей. Мы вместе сажали цветы, читали книги вслух, по вечерам пили вино и смотрели на звезды. Мы говорили. Обо всем. О том, о чем молчали десятилетиями.
Зинаида Петровна после развода получила большую часть совместно нажитого имущества. Но это не сделало ее счастливой. Она продолжала звонить сыну, жалуясь на здоровье, на одиночество, на предательство. Ее манипуляции потеряли силу.
Игорь научился спокойно говорить: «Мама, я сейчас занят. Давай созвонимся позже». А позже так и не наступало. Она лишилась своей власти, и это ее медленно съедало.
С Кирой мы не общались. Первый год был самым тяжелым. Она сдержала свое слово. Я не видела внуков. Их фотографии в социальных сетях были для меня окном в чужую, счастливую жизнь, из которой меня вычеркнули.
А потом что-то изменилось. Началось все с Павла. Он позвонил отцу на день рождения. Разговор был скомканным, но он состоялся. Потом он стал звонить чаще. Рассказывал про работу, про детей. Про то, как Кира устает, как они постоянно ссорятся из-за его матери.
— Она звонит ей по десять раз на дню, пап. Плачет, требует, советует. Кира приходит с работы, а потом еще два часа ее утешает по телефону. Она высасывает из нее все соки. Однажды он сказал фразу, которая все расставила по местам: — Я смотрю на них и… начинаю тебя понимать.
А в прошлое воскресенье, в мой день рождения, раздался звонок. Незнакомый номер.
— Мама? — голос Киры был тихим, неуверенным.
Я молчала, боясь дышать.
— Мам, я… Поздравляю тебя. С днем рождения.
— Спасибо, дочка, — прошептала я.
— Мы тут… недалеко. Едем с дачи. Дети спрашивают… про бабушку Лиду. Может, мы заедем? На полчасика?
Игорь, услышав мои слова, взял меня за руку. Его глаза говорили: «Решай сама».
— Заезжайте, — сказала я, и сердце забилось так сильно, что стало трудно говорить. — Мы будем ждать.
Они приехали через час. Кира выглядела уставшей. Повзрослевшей. В ее взгляде не было ненависти. Была горечь и какая-то растерянность. Она привезла мне орхидею в горшке. Мои любимые цветы.
Она не извинилась. И я не требовала.
Мы просто пили чай на этой веранде. Внуки, восьмилетний Максим и шестилетняя Соня, сначала жались к родителям, а потом освоились и побежали гонять бабочек по участку.
Кира смотрела, как Игорь показывает Максиму, как правильно строгать деревяшку. Как я заплетаю Соне косичку, украшая ее полевым цветком.
— У вас тут… хорошо, — тихо сказала она, глядя в свою чашку. — Спокойно.
— Нам тоже нравится, — ответила я.
Когда они уезжали, Кира на мгновение задержалась у калитки.
— Я была неправа, мама. Не во всем. Но… я была слишком резкой. Зинаида Петровна… она умеет залезть под кожу. Заставить чувствовать себя виноватой за все. Я только сейчас это поняла, когда сама оказалась на ее месте. Прости.
Она обняла меня. Быстро, неловко. Но это было настоящее объятие.
Я знала, что мы никогда не вернемся к тому, что было. И это было к лучшему. Наши отношения больше не будут строиться на жертвах и ожиданиях.
Они будут строиться на чем-то новом. На праве каждого из нас быть счастливым.
Игорь подошел и обнял меня сзади, когда их машина скрылась за поворотом.
— Все будет хорошо, — сказал он.
Я смотрела на заходящее солнце. Я обрела любовь. Я потеряла дочь, чтобы найти ее снова — совсем другой.
Повзрослевшей. И впервые за долгие годы я почувствовала, что все на своих местах.
