— Ну вот, котятки, мы и дома. Сейчас ручки мыть и ужинать, — произнесла Инга, с трудом поворачивая ключ в замке. В одной руке она держала два объёмных пакета из супермаркета, другой крепко сжимала тёплые ладошки пятилетнего Максима и трёхлетней Ани.
Она толкнула дверь, и её, как кувалдой, ударила в лицо липкая волна перегара, смешанного с едким дымом самых дешёвых сигарет. Из глубины квартиры, из гостиной, доносилась пошлая, бьющая по ушам попса и грубый, захлёбывающийся гогот нескольких мужских глоток, который то и дело прерывался визгливым женским смехом. Инга замерла на пороге, и на секунду её лицо утратило всякое выражение. Усталость после рабочего дня, мысли о готовке и вечерних ритуалах с детьми — всё это смыло одной грязной волной.
— Мам, а чем так пахнет? — спросил Максим, сморщив нос. Аня молча прижалась к её ноге, пряча лицо в складках пальто.
Инга не ответила. Её челюсти сжались так, что на скулах выступили желваки. Ни слова не говоря, она решительно шагнула внутрь, плотно прикрыв за собой дверь. Не раздеваясь, она провела детей через коридор, стараясь, чтобы они не смотрели в сторону приоткрытой двери в гостиную, где мелькали чужие тени. Она буквально внесла их в детскую, быстро раздела, усадила на кровать и плотно закрыла за ними дверь, отсекая их от того, что происходило в их собственном доме. Этот тихий, выверенный ритуал походил на действия сапёра, изолирующего взрывное устройство.
Только убедившись, что дети в безопасности, она сняла пальто, бросила его на пуфик и двинулась на кухню. Там, прислонившись к столешнице, стоял Андрей. Он нервно помешивал ложкой в чашке, пытаясь сделать вид, что занят чем-то важным. Увидев её, он нацепил на лицо виноватую, заискивающую улыбку, от которой Инге стало физически дурно.
— Инга, привет! А вы уже вернулись… — начал он, но слова застряли у него в горле под её взглядом.
Она подошла к нему вплотную. От неё не пахло духами или улицей. От неё пахло морозом и чистой яростью. Она говорила шёпотом, но этот шёпот был острее ножа.
— Что это такое, Андрей?
Он отвёл глаза, уставившись на свою чашку.
— Инга, ну ты пойми… Это Виталик. Его из съёмной квартиры выгнали. Ну, понимаешь, с работой опять не вышло… Ему идти совсем некуда, мы же родные люди. Я не мог его на улице оставить.
Инга не стала слушать. Его блеяние про «братский долг» и «родную кровь» она слышала уже не в первый раз. Она смотрела на него, и в её глазах не было ни обиды, ни злости. Там было холодное, бесстрастное презрение, как у энтомолога, разглядывающего неприятное насекомое.
— Где были твои мозги? — прошипела она, наклонившись к самому его уху, чтобы дети за стеной ничего не услышали. — Где. Были. Твои. Мозги. Когда ты притащил его сюда? В наш дом. К нашим детям. Не просто его одного. А со всей этой… швалью.
— Они сейчас уйдут, честно! — засуетился он, окончательно теряя остатки самообладания. — Виталик просто… ну, решил отметить встречу. Он же не знал, что вы так рано вернётесь. Это всё случайно получилось, я клянусь!
— Случайно, — повторила она, и в этом слове не было вопроса. Это была констатация его ничтожества. — Ты привёл в дом, где спят твои дети, пьяное быдло. И ты называешь это «случайно».
Она отошла от него и посмотрела на настенные часы над кухонным столом. Стрелки показывали половину седьмого. Затем она перевела взгляд обратно на него. Ледяной, немигающий взгляд.
— Хорошо. Я тебя поняла. А теперь ты пойми меня. Я даю тебе ровно один час. Шестьдесят минут. Чтобы духа твоего брата и его компании здесь не было. Чтобы квартира была проветрена, а весь этот свинарник убран.
Она сделала паузу, давая ему осознать сказанное. — Если через час я услышу из гостиной хотя бы один пьяный вздох, я вызываю такси. И ты больше не увидишь ни меня, ни своих детей. Выбирай, Андрей. Время пошло.
Андрей смотрел на неё, как на сумасшедшую. Ультиматум, брошенный в него ледяным шёпотом, был настолько нереален, настолько не вязался с образом его покладистой, уставшей после работы жены, что он на мгновение потерял дар речи. Он ожидал слёз, криков, упрёков — всего того, с чем он умел и привык справляться. Но он не был готов к этому холодному, деловому приговору.
— Час? Инга, ты в своём уме? Куда он пойдёт посреди ночи? Он же брат мой, родная кровь! Не собака, чтобы на улицу выкидывать! — заговорил он, переходя на такой же сдавленный шёпот. Он попытался взять её за руку, но она отдёрнула её так, словно он был прокажённым.
— Пятьдесят восемь минут, — ровным голосом ответила она, кивнув на часы. Её лицо было абсолютно спокойным. Эта отстранённость пугала его гораздо больше, чем любая истерика. Она не торговалась. Она просто вела обратный отсчёт.
— Да пойми ты, это невозможно! Там его друзья, они… — Андрей запнулся, понимая, что упоминание «друзей» только усугубляет его положение. — Я поговорю с ним. Завтра. Завтра утром он съедет. Я тебе обещаю! Он переночует на кухне, на диванчике, вы его даже не увидите.
Он пытался давить на жалость, на здравый смысл, на их общие годы жизни. Он апеллировал к семейным ценностям, к мифическому «братскому долгу», который почему-то всегда оплачивался за счёт её нервов и комфорта. Но он говорил с каменной стеной. Инга просто молча смотрела на него, и в её взгляде он не видел ничего, кроме брезгливости.
В этот момент кухонная дверь с шумом распахнулась, и в проёме нарисовалась фигура Виталия. Он был пьян до невменяемости. Расстёгнутая на груди рубашка, мутные, осоловевшие глаза и глупая, самодовольная ухмылка на лице. За ним в кухню потянулся тяжёлый шлейф дешёвого пойла.
— О, а вот и хозяюшка наша! — прогремел он, растягивая слова. — Андрюха, ты чего жену на кухне прячешь? Ингусь, привет! Неси стакан, приобщайся к культурному отдыху!
Он сделал нетвёрдый шаг в её сторону, раскинув руки для объятий. Инга не отступила ни на сантиметр. Она просто смотрела на него, и её взгляд был настолько холодным, что пьяная улыбка Виталия начала медленно сползать с его лица. Он остановился в метре от неё, будто наткнулся на невидимое ледяное поле.
— Виталь, иди в комнату, — процедил Андрей, хватая брата за локоть. Его голос был жалким и неубедительным.
— Да ладно тебе, Андрюх, что ты как неродной? — отмахнулся от него Виталий, не сводя с Инги пьяного взгляда. — Что, жена слова не даёт сказать? Уже под каблук залез? Мы тут за твоё здоровье пьём, а ты…
Это было последней каплей. Для Андрея. Не для Инги — её чаша терпения уже давно пересохла и потрескалась. Сцена, разыгрывающаяся на её глазах, была квинтэссенцией всей их жизни. Её муж, униженный собственным братом, которого он же и притащил в их дом. Она молча наблюдала, как Андрей, покраснев от стыда и бессилия, пытается вытолкать из кухни упирающегося, мычащего что-то про «уважение» Виталия. Она видела не двух взрослых мужчин. Она видела беспомощного, слабовольного мямлю и наглого, распоясавшегося хама. И оба они были частью семьи её мужа.
Наконец, Андрею удалось выпроводить брата и закрыть за ним дверь. Он тяжело дышал, прислонившись к ней спиной. Он повернулся к Инге с лицом, полным отчаяния и мольбы. Он надеялся увидеть в её глазах хоть каплю сочувствия. Но не увидел ничего.
Инга медленно, с какой-то ритуальной точностью, достала из кармана джинсов свой телефон. Она не смотрела на экран. Она подошла к кухонному столу и аккуратно положила его ровно посередине, экраном вверх. Чёрный прямоугольник на светлой поверхности столешницы выглядел как надгробный камень на их браке.
— Пятьдесят минут, Андрей, — произнесла она всё тем же ровным, лишённым всяких эмоций голосом. — Потом я начну звонить.
Андрей смотрел на чёрный прямоугольник телефона на столе, затем на безжизненное лицо жены. Он понял, что это не блеф. В её пустых глазах он увидел не угрозу, а расписание поезда, который уже нельзя остановить. Сглотнув вязкую слюну, он развернулся и, как на эшафот, пошёл к двери в гостиную. Каждый его шаг отдавался гулким эхом в голове, заглушая даже пьяные вопли из-за двери. Он не шёл наводить порядок. Он шёл просить, умолять, унижаться перед собственным братом, чтобы спасти то, что ещё можно было спасти.
Он толкнул дверь. Вонь ударила с новой силой. Виталий развалился на их диване, закинув грязные ботинки на журнальный столик. Рядом с ним, привалившись к его плечу, хихикала какая-то девица с размазанной помадой и дешёвым блондом. На ковре, среди окурков и пустых бутылок, сидела ещё одна пара — друг Виталия и ещё одна девица, громко икая. Музыка орала так, что вибрировали стёкла в серванте.
— Виталь, надо поговорить, — Андрей попытался перекричать шум, но его голос прозвучал слабо и неуверенно.
— О, явился! Андрюха, неси стаканы, чего жмёшься? — проревел Виталий, даже не повернув головы.
— Парни, девчонки, вы не могли бы потише? И, может, на сегодня уже всё? — предпринял он ещё одну попытку.
Тут Виталий наконец соизволил на него посмотреть. Он медленно сел, смерил брата презрительным взглядом с головы до ног и расхохотался.
— Слыхали? На сегодня всё! Это кто тут решает, когда «всё»? Ты, что ли? Тебе жена команду «фас» дала, подкаблучник?
Слова ударили Андрея под дых. Дружок на полу загоготал, девицы завизжали от восторга. Он почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.
— Виталь, я не шучу. Собирайте вещи и уходите.
— Уходить? — переспросил Виталий, вставая. Он был ниже Андрея, но шире в плечах и пьяная агрессия делала его массивнее. — Это ты меня, своего брата, выгоняешь? На мороз? Из-за неё? Да я ради тебя… Да мы с тобой… — Он не договорил, махнул рукой и, шагнув к музыкальному центру, выкрутил ручку громкости на максимум.
Музыка ударила по ушам с новой силой, как физический удар. Это был ответ. Окончательный и унизительный. Андрей понял, что миссия провалена. Он был чужим на этом празднике жизни. Жалким и смешным просителем в собственном доме.
Параллельно этому унижению, в тишине детской, Инга действовала с холодной методичностью автомата. Она открыла шкаф и достала небольшой рюкзак. Не чемодан для переезда, а именно рюкзак — вещь, с которой не возвращаются. Она не швыряла вещи, не рыдала над ними. Её движения были выверенными и экономными. С полки — пачка подгузников для Ани. Из ящика — две смены белья для обоих, пара футболок, колготки. Она складывала детские вещи так аккуратно, будто готовила их к выставке, а не к бегству в никуда. Затем она положила пачку влажных салфеток, бутылку с водой и два яблока со стола. Свой кошелёк, ключи. Ни одной лишней вещи. Ни одной фотографии. Ничего, что связывало бы её с этим местом.
И тут грохот музыки из гостиной пробил последнюю преграду. Аня, спавшая у стены, всхлипнула во сне и заплакала — тонко, испуганно. Через секунду проснулся и Максим.
— Мама, громко… Мне страшно, — прошептал он, садясь на кровати.
В этот момент дверь в детскую открылась. На пороге стоял Андрей. Разгромленный, уничтоженный, с потухшим взглядом. Шум из гостиной ворвался в комнату вместе с ним. Он увидел Ингу, уже надевающую куртку на плачущую Аню, и Максима, который жался к ней. Он увидел рюкзак у её ног. Картина его полного, сокрушительного поражения.
— Инга, я… я не смог. Они не слушают, — пролепетал он, и это были самые жалкие слова, которые он когда-либо произносил.
Она выпрямилась. Она больше не прятала взгляд и не понижала голос. Ярость, до этого момента сдерживаемая титаническим усилием воли, вырвалась наружу — не криком, а стальным, звенящим от презрения голосом, который легко перекрыл и музыку, и плач детей.
— Либо твой брат-алкаш съезжает из нашей квартиры в течение часа, либо я забираю детей и уезжаю к маме! Где вообще были твои мозги, когда ты притащил его сюда?
Её громкий, стальной голос разрезал пьяный гул из гостиной, как скальпель. Андрей вздрогнул, словно его ударили. В этом голосе не было привычной женской истерики, не было мольбы или слабости. Это был голос чужого, безжалостного человека, выносящего приговор. В отчаянной, инстинктивной попытке остановить неотвратимое он шагнул вперёд и схватил её за руку.
— Инга, постой, не надо… прошу тебя…
Она не отдёрнула руку. Она даже не посмотрела ему в лицо. Её взгляд медленно опустился вниз, на его пальцы, сжимавшие её запястье. И он увидел в её глазах такое концентрированное, холодное омерзение, что его собственная рука показалась ему грязной, чужой, отвратительной. Он почувствовал себя так, будто сунул руку в выгребную яму. Пальцы разжались сами собой, без его воли. Он отступил на шаг.
Только тогда она подняла на него глаза. Плач детей затих, они лишь испуганно смотрели то на мать, то на отца.
— Дело не в нём, Андрей, — сказала она тихо, но теперь этот тихий голос звучал громче любого крика. — Ты до сих пор не понял. Дело никогда не было в нём. Дело в тебе.
Она спокойно поправила шапку на голове Максима, её движения оставались такими же размеренными и точными.
— Я восемь лет живу с этим. С твоим «братским долгом», который всегда почему-то оплачивается моим спокойствием. С твоей «родной кровью», которая высасывает из нашего дома деньги, силы и уважение. Я терпела его запои, его долги, его наглые визиты. Я терпела, потому что думала, что защищаю тебя. Что я — твоя семья. Что мы — твоя крепость.
Она сделала паузу, глядя ему прямо в душу.
— Но сегодня я поняла. Мозгов не было не только у тебя. Их не было у меня. Потому что твоя семья — там, — она едва заметно кивнула в сторону гостиной, откуда неслась очередная волна пьяного смеха. — Там твоя кровь. Там твои принципы. Там твой настоящий мир. А мы… мы просто мешали. Мы были декорацией, ширмой, за которой ты прятал свою слабость. Ты не мужчина, Андрей. Ты не глава семьи. Ты просто тень своего никчёмного братца.
Каждое слово было маленьким, идеально заточенным стилетом, который она без всякого усилия вонзала в него. Это была не ссора. Это была казнь. Она выносила ему вердикт, окончательный и не подлежащий обжалованию.
— Так что оставайся с ними. Наслаждайся своим долгом. Пей за здоровье своей родни. Тебе больше не придётся разрываться. Я сделала выбор за тебя.
Она взяла Максима за руку, Аню прижала к себе другой. Собранная, прямая, несокрушимая. Она развернулась и пошла к выходу, ведя за собой всё, что у него было в жизни. Он остался стоять в дверях детской, парализованный.
Когда она была уже в коридоре, из гостиной, привлечённый затишьем, выглянул Виталий. Увидев Ингу с детьми и рюкзаком, он расплылся в торжествующей пьяной ухмылке.
— О, Ингусь, ты уже сваливаешь? Ну и правильно, не мешай мужикам отдыхать!
Инга даже не повернула в его сторону головы. Словно его не существовало. Она остановилась у самой входной двери и в последний раз посмотрела через плечо на мужа, стоящего в полумраке коридора. В её взгляде не было ненависти. Только холодное, бескрайнее безразличие.
— Наслаждайся. Ты это заслужил.
Дверной замок тихо щёлкнул. Она не хлопнула дверью. Она просто закрыла её, отсекая прошлое. Андрей остался один. Тишина в коридоре не наступила. Наоборот, пустота, образовавшаяся после ухода его семьи, мгновенно заполнилась звуками из гостиной. Пьяный гогот, вульгарная музыка, визг девиц — всё это теперь не было фоном. Это стало главным и единственным звуком в его разрушенной жизни. Звуком его окончательного выбора…
