— Ну ты же понимаешь, что я просто ищу себя, — Илья почесал шею, потягиваясь на диване. Он лежал, раскинувшись на подушках, как король без королевства.
Его волосы растрепались, взгляд блуждал в потолке, будто он искал там ответы на свои внутренние вопросы.
— Это не безделье. Это путь. Я должен разобраться в себе, понять, в чём моё призвание. Я просто немного выбился из колеи. Мир стал другим, а я не успел подстроиться. Вот и всё.
— Ага, путь, по которому ты прошёл все сезоны трёх сериалов за неделю, — я поставила на плиту кастрюлю и даже не обернулась.
Запах лука и чеснока уже наполнял кухню, а мои мысли — злость и усталость.
— Илья, мы с тобой взрослые люди. У нас есть счета, еда не появляется по щелчку пальцев, а коммуналка не платится вдохновением.
Ты хотя бы ищешь работу? Хотя бы сделал вид, что хочешь взять на себя часть этой нагрузки?
— Ну, я мониторю сайты. Но пока ничего достойного, — он зевнул, почесал грудь через тонкую футболку.
— Не хочу тратить силы на что-то временное. Это как продавать себя за копейки.
Мне нужно что-то по-настоящему моё. То, что будет приносить радость. И деньги. В идеале — сразу много. Ну и признание. Без него куда?
Я молчала. Потому что да, верила. Не потому что он клялся изменить мир или обещал золотые горы. А потому что он умел мечтать. А я — поддерживать. Я всегда думала, что быть рядом — это главное.
Что вместе можно всё. Что главное — не отпускать в трудные времена. Я тянула всё: платила по счетам, таскала домой пакеты, разбиралась с банками, приходила с работы с красными глазами, но с ужином в сумке.
Я утешала его, гладила по голове, слушала его переживания. А он ждал. Сидел. Играл на гитаре. Или снимал очередное видео для блога, которое никто не смотрел. Или просто смотрел в стену, якобы медитируя.
— Помнишь, как ты говорил, что мы вместе всё сможем? — спросила я тихо, вытирая руки о фартук.
— Помню. Я и сейчас так думаю, — он подошёл сзади и обнял. Его руки были тёплые, но слабые. — Ты у меня самая надёжная. Самая настоящая. С тобой я чувствую себя дома.
Он поцеловал меня в висок, не замечая, как у меня руки дрожали. От усталости, от злости на саму себя, от ощущения, что я снова его спасаю. Что я снова тону — ради того, кто даже не бросает мне спасательный круг.
Новоселье в бабушкиной квартире было почти весёлым. Стол, пластиковые стулья, импровизированная скатерть из покрывала, друзья Ильи, мои коллеги, которые, кажется, пытались делать вид, что всё хорошо.
Мы наливали напитки из пакета, ели бутерброды с селёдкой и смеялись над шутками, которые уже не казались смешными. Паша, друг детства Ильи, в шутку сказал:
— Повезло тебе, брат. Жена с квартирой, с мозгами и ещё и красивая. Только не забудь ей потом машину купить, как благодарность. Хотя бы какую-то.
Все рассмеялись. Илья подмигнул:
— Куплю. Обязательно. Как только найду себя, разбогатею и напишу книгу. Или сниму сериал. Или что там сейчас модно.
Тогда это звучало как шутка. А я смеялась вместе с ними. Глупо. Наивно. Я думала: вот он — мой человек. Просто чуть-чуть потерялся.
Просто ему нужно время. Вдохновение. Поддержка. И я была готова быть этой поддержкой. Готова быть его опорой. Даже если подо мной рушится пол. Даже если я сама исчезаю в этой опоре.
Месяцы шли. Я получила повышение. Стала старшим экономистом. Отвечала за отдел. Разбиралась в бюджетах, строила отчёты, ездила в командировки.
Отвечала на письма начальства в два часа ночи. Вечерами я приходила домой поздно, а он… всё ещё был там. На диване. В том же положении.
С тем же взглядом. За ноутбуком. Или с телефоном. Или просто ждал, когда я приготовлю ужин. Или когда я спрошу, как у него дела.
— Как день? — спрашивал он, не вставая.
— Рабочий. А у тебя?
— Придумал новую идею. Серию видеороликов. О мужской самоидентичности. Пока в черновике. Но концепция мощная. Очень современная. В стиле арт-хаус.
Я кивала. Готовила еду. Отвечала на письма. Переводила деньги. Убирала квартиру. Стирала рубашки.
Мои руки были заняты постоянно. Он — искал себя. Уже второй год подряд. И я всё чаще думала: а может, он уже нашёл? Просто это и есть его путь — ничего не делать?
Иногда он ночью обнимал меня и шептал:
— Без тебя я бы не справился. Ты мой двигатель. Моё всё.
А я в ответ:
— Мы вместе. Всё получится.
И верила. Но трещина росла. Незаметно, исподволь. Она была как еле слышный скрежет, который мешает спать.
Как песок в одежде. Я делала вид, что не чувствую. Что не замечаю. Что всё нормально. Что это временно.
Потом был тот вечер. Он стоял в дверях кухни и сказал:
— Нам нужно поговорить. Я принял решение.
Я продолжала разбирать чеки. Складывала их по категориям: продукты, транспорт, коммуналка, непредвиденные расходы. В голове я уже рассчитывала, хватит ли на конец месяца.
— Говори.
— Машина. Моя уже развалюха. Я нашёл вариант. В хорошем состоянии. Салон чистый. Не стыдно ездить. Считаю, пора обновиться.
— Хорошо. Ты берёшь кредит?
Он фыркнул:
— Ты же знаешь, мне его не одобрят. У тебя стабильная зарплата, нормальная история. Ты могла бы поднажать. Взять на себя. Я пока поищу подработку. Потом как-нибудь отдад.
— Или не отдашь.
Он вздохнул:
— Вика, мне стыдно ездить на этой ведёрке. Я мужчина. Ты же хочешь, чтобы я чувствовал себя мужчиной? Либо я уйду, если не купим.
Я встала. Медленно. Посмотрела на него. И в первый раз за долгое время сказала вслух то, что уже месяцами крутилось в голове:
— Ты не чувствуешь себя мужчиной, потому что не зарабатываешь. Потому что я содержу нас.
Потому что ты стал декорацией в моей жизни, а не партнёром. И ты хочешь машину — за мой счёт. С ультиматумом. А знаешь, что? Ты уже выбрал.
Он ничего не ответил. Просто развернулся и ушёл в комнату. Громко хлопнул дверью. Потом долго шумел ящиками.
А я позвонила Даше.
— Он сказал, что либо я беру кредит на машину, либо развод, — выдохнула я.
— Он тебе всерьёз сказал, что не может быть мужчиной без машины? А быть мужчиной, сидя у тебя на шее два года — это норм?
Потом мы пили чай с Леной. И она сказала:
— Ты строила дом. А он — зеркало. Которое даже не отражает тебя, а просто смотрит, удобно ли ему. И ещё просит, чтобы ты его протёрла.
На следующее утро я вызвала мастера. Заменила замки. Собрала его вещи. Вытащила чемодан к двери. Протёрла пыль. Закрыла окна. Вернуться в квартиру он уже не смог.
Он звонил. Кричал. Писал. Уговаривал. Потом обвинял. Потом снова уговаривал.
Я молчала. Потому что не было смысла объяснять тому, кто никогда не слушал.
Прошло три месяца. Я переехала. Маленькая квартира, скромная, но моя. Без дивана-лежанки в центре, без кислого запаха немытых кружек. С утра я варила себе кофе, смотрела в окно и чувствовала: впервые за долгое время — я не устаю просыпаться.
Я сдала на права. Долго. С ошибками. С нервами. Но сдала. Купила себе подержанную серебристую машину. Когда села в неё впервые, заплакала. Не от грусти. От свободы. От права быть собой.
Я начала ездить по выходным к родителям. Просто потому что могу. В супермаркет — не с тяжеленными сумками, а с багажником. На работу — не на автобусе, а под музыку. Я научилась парковаться в узких дворах, запоминать маршруты, менять щётки и масло. Я снова стала собой. Я вспомнила, что значит быть не «поддержкой», а центром своей жизни.
Однажды вечером на вечеринке у коллег я столкнулась с мужчиной. Высокий, простой. Мы разговорились. Он предложил подвезти.
— Спасибо, но у меня своя, — сказала я, улыбнувшись.
Когда я завела двигатель и выехала с парковки, поняла:
Я не банкомат. Я не платформа для чужих поисков. Я не фоновый ресурс. Я человек. Я женщина. Я — водитель своей жизни. И если кто-то хочет быть рядом, он должен идти в ногу. А не висеть на зеркале заднего вида.
Прошло четыре года.
Весна выдалась тёплой, щедрой и шумной. Улицы были залиты мягким солнцем, асфальт тёплый под подошвами, воздух пах черёмухой, свежей листвой и пылью, поднимающейся от велосипедов и машин. Я жила в новой, уютной квартире на шестом этаже, с окнами на рощу, которая каждое утро напоминала мне: мир движется. Работа приносила не только стабильный доход, но и уверенность в себе.
Я вела проекты, защищала бюджеты, проводила встречи, отстаивала своё мнение и не стеснялась говорить «нет». У меня был небольшой, но надёжный круг людей, которым я доверяла, и Сима — чёрная собака с белой грудкой, подобранная мною на парковке в ливень. Она тогда дрожала, как осиновый лист, а теперь спала у моих ног по вечерам и сторожила мой покой.
Я больше не говорила фраз «мы справимся». Я справлялась. Без кавычек, без пояснений, без плеча, на которое можно было бы упасть. Я шла — уверенно и одна. Точка.
И вот однажды, в пятницу, когда я собиралась на ужин с коллегами — мы отмечали завершение крупного квартального проекта — кто-то постучал в дверь. Не позвонил. Именно постучал. Тихо, настойчиво. Словно не в дверь, а в прошлое.
Я подошла. Посмотрела в глазок. И замерла.
Илья.
Стоял с поношенной сумкой через плечо. В том же чёрном пальто, только теперь оно выглядело чужим: висело мешком, воротник помят. Он сильно похудел, лицо стало вытянутым, глаза — чуть тусклее. Взгляд тот же — тот, в котором раньше была жажда смысла и идей, теперь стал сухим, будто выцвел. В нём не было вдохновения. Только ожидание. И расчёт.
Я приоткрыла дверь. Ровно настолько, чтобы он понял: внутрь звать не собираюсь.
— Привет, — сказал он, неуверенно улыбаясь. — Я… просто проходил мимо. Подумал… Может, мы могли бы поговорить? Я не надолго.
Я не отвечала. Ждала, что он скажет дальше. Пусть скажет всё.
— У меня сейчас… сложный период. Ну, ты понимаешь. Там… с деньгами, с жильём. Я подумал… вдруг у тебя есть возможность… просто на несколько дней. Переночевать. Пока не наладится. Я найду работу, честно. Устроюсь. Только немного времени.
Он говорил, а я смотрела на его ботинки — с разлохмаченным швом, на его пальцы — тонкие, обветренные, на сумку — ту же, с которой он однажды уходил. Я помнила её: сине-серая, со сломанной молнией. И поняла, что он не изменился. Он пришёл не ко мне. Он пришёл к воспоминанию обо мне. К той, что тащила, платила, прикрывала. К той, которой больше не было.
— Илья, — сказала я, спокойно, почти ласково. — Я тебе не враг. И не судья. Но ты пришёл не туда. Ты ищешь не крышу — ты ищешь подушку безопасности. А я больше не подушка.
Он замер.
— Я не прошу многого. Только на время. Я всё отдам. Поклянусь.
Я покачала головой.
— Ты не отдашь. И ты сам это знаешь. Ты снова станешь частью мебели — только теперь не в бабушкиной квартире, а в моей. И я больше не хочу, чтобы кто-то сидел на моём диване, если он не умеет сам стоять. Я живу здесь. Я выбираю. Я решаю. И мне хорошо одной.
Он молчал долго. Глаза метались, как будто искали лазейку. Что-то сказать. Убедить. Взять жалостью. Потом он произнёс:
— Ты изменилась. Стала жёсткой. Холодной.
Я чуть улыбнулась.
— Нет, Илья. Я просто перестала быть тёплым одеялом для тех, кто мёрзнет внутри, но не хочет разжечь огонь сам. Я устала гореть для тех, кто даже не пытался зажечь спичку.
Он кивнул. Медленно. Опустил взгляд. Повернулся. Спускался по лестнице вяло, будто с каждой ступенью становился всё легче — не от облегчения, а от того, что становился всё менее реальным. Как дым от костра, который давно погас.
Я закрыла дверь. Не захлопнула. А именно закрыла — спокойно, плотно, со щелчком замка. Не дрогнув. Без сожаления.
Вечером я сидела на балконе. В руках был бокал белого сухого, Сима лежала у моих ног, положив голову мне на колени. Ветер чуть трепал занавески, в городе гудели машины, где-то в соседнем доме звучала гитара. Я смотрела на небо, на облака, медленно тающие в закате, и думала: как хорошо быть в моменте. В своём.
Прошлое может вернуться. Может постучать. Может даже проситься в дом. Но только ты решаешь — открывать или нет.
А я — больше не спасаю.
Я — живу.
Я — выбираю. Себя.
