— Картошка сегодня особенно удалась. Прямо как в детстве, — Стас с аппетитом подцепил на вилку румяный кружок и отправил в рот, довольно прикрыв глаза. — И котлеты эти твои… волшебство.
Лена улыбнулась. Не дежурной, уставшей улыбкой после рабочего дня, а по-настоящему тепло. Ей нравились эти вечера. Только они вдвоём на их небольшой, но уютной кухне. За окном сгущались синие ноябрьские сумерки, а здесь горел тёплый свет, пахло жареной курицей и укропом, и на мгновение казалось, что все проблемы остались где-то там, за пределами их маленького мирка.
— Старалась, — она аккуратно отрезала кусочек котлеты, и из неё на тарелку вытекло ароматное масло. — Знаешь, я сегодня снова пересчитывала. И прикидывала по ценам на квартиры. Если ещё немного подкопить, то к лету, наверное, уже сможем смотреть варианты.
Она говорила о деньгах, которые оставила ей бабушка. Это была не просто сумма на банковском счёте. Это был последний привет из её детства, последнее материальное проявление бабушкиной любви. Каждый раз, думая об этих деньгах, Лена видела не цифры, а морщинистые, тёплые руки, которые пекли самые вкусные в мире пирожки, и лукавые глаза, которые смотрели на неё с выцветшей фотографии на комоде. Они со Стасом сразу решили, что это их общий билет в новую жизнь. В просторную двухкомнатную квартиру, где будет место и для детской, и для их собственного угла.
— Да, было бы здорово, — кивнул Стас, задумчиво пережёвывая. Он отложил вилку и посмотрел на Лену. — А ведь это она как будто знала… Бабушка твоя. Хотела, чтобы у тебя было что-то своё, надёжное. Чтобы ты увереннее себя чувствовала.
Лена благодарно посмотрела на него. Он понимал. Он чувствовал то же, что и она. Это было важно. Важнее всего.
Стас помолчал ещё немного, глядя в тарелку, а потом вдруг поднял глаза, и в них зажёгся какой-то новый, деятельный огонёк.
— Кстати, о хорошем. У Ирки же скоро день рождения. Тридцатник, юбилей. Я вот всё думаю, что бы ей такое подарить…
Ирка, его младшая сестра, была темой деликатной. Вечно порхающая по жизни стрекоза, меняющая работы и ухажёров, постоянно жалующаяся на нехватку денег и жестокость мира. Лена относилась к ней нейтрально, как к неизбежному погодному явлению.
— Ну, подари ей сертификат в спа, она любит такое, — предложила Лена, возвращаясь мыслями к планам на квартиру.
Стас отмахнулся, словно она предложила подарить имениннице связку воздушных шариков.
— Да ну, сертификат… Это всё мелочи. Тут нужен подарок, чтобы прям… ух! Чтобы она запомнила. Чтобы это реально изменило её жизнь к лучшему. Она же вечно на этих маршрутках трясётся, на такси последние деньги тратит.
Он наклонился через стол, его лицо приняло заговорщическое и одновременно восторженное выражение, какое бывает у детей, придумавших гениальную шалость. Его голос понизился до доверительного полушёпота.
— Лен, слушай. А давай… — он сделал эффектную паузу, — а давай мы ей на твои деньги машину купим? А? Представляешь? Не новую, конечно, какую-нибудь простенькую, подержанную. Чтобы ездила. Представляешь её лицо? Она же с ума сойдёт от счастья! Вот это будет подарок!
Вилка в руке Лены замерла на полпути ко рту. Тепло от еды, которое несколько секунд назад уютно разливалось по телу, мгновенно испарилось, сменившись ледяным холодком в животе. Она смотрела на его сияющее, абсолютно искреннее лицо и не могла понять. Это какая-то глупая, неуместная шутка? Проверка? Или он действительно это сказал?
Она медленно опустила вилку на тарелку. Металлический звук о фаянс прозвучал в наступившей тишине оглушительно.
— Ты в своём уме? — спросила она. Голос был ровным, почти спокойным, но в нём уже звенел металл.
Стас даже не понял, что произошло. Улыбка сползла с его лица, сменившись недоумением. Он искренне не понимал её реакции.
— А что такого? Деньги же есть. Ирке бы очень помогло. Мы же семья, должны помогать друг другу. Что тебе, жалко, что ли?
«Жалко?»
Это простое слово ударило Лену под дых сильнее, чем любая пощёчина. Оно было настолько нелепым, настолько чудовищно неуместным в этой ситуации, что на несколько секунд у неё перехватило дыхание. Он сидел напротив, всё с тем же выражением искреннего недоумения на лице, и ждал ответа. Он действительно не понимал. Не понимал, что только что одной фразой взял и растоптал память о её бабушке, их общие планы, её доверие — всё сразу. Он просто взял и обесценил всё, что для неё было свято, превратив это в банальный вопрос жадности.
Она медленно выпрямилась на стуле. Кухонный стол, который минуту назад был центром их маленькой вселенной, теперь казался барьером, разделившим их на два враждующих лагеря. Аромат ужина вдруг стал приторным и тошнотворным.
— Какое отношение твоя сестра имеет к деньгам, которые мне оставила бабушка? Она мне кто? С какой стати я буду покупать ей с них машину, Стас?!
Она произнесла его имя так, будто впервые видела человека перед собой и пыталась запомнить, как его зовут. Это было не вопросительное «Стас?», а утвердительное «Стас.», как точка в конце предложения. В конце их прежних отношений.
До него наконец начало доходить. Не правота её слов, нет. До него дошло, что его гениальный план встретил сопротивление. Лицо его начало багроветь.
— Лена, ты чего начинаешь? Мы же семья. Ирка — моя сестра, значит, и твоя семья тоже. Что за тон, как будто я у тебя последнее отбираю? Мы же для неё хотим сделать хорошо!
— «Мы»? — Лена горько усмехнулась. — Не было никаких «мы». Было твоё предложение, на которое ты почему-то ждал моего автоматического согласия. Моя семья — это моя бабушка, которая горбатилась на двух работах, чтобы у меня в жизни был старт! Она твою Ирку в глаза ни разу не видела! Это её деньги, понимаешь? Её! Не твои и даже не наши общие для разбазаривания на подарки!
Котлета на его тарелке остывала, покрываясь белёсой плёнкой застывшего масла. Ужин был безвозвратно испорчен.
— Вот оно что… — протянул он, и в его голосе зазвучали обвинительные нотки. — Значит, как ипотеку гасить и квартиру побольше смотреть, так деньги «наши», а как моей родной сестре помочь, так сразу «твои» и «бабушкины»? Не ожидал я от тебя такой мелочности. Такой жадности.
Это слово снова прозвучало в воздухе. Жадность. Теперь оно было не вопросом, а приговором. И этот приговор окончательно сорвал с Лены остатки самообладания.
— Жадность? — она рассмеялась, но смех был резким, лающим. — Это ты называешь жадностью? А я это называю попыткой пристроиться к чужому! Ты ведёшь себя как прихлебатель, Стас! Хочешь за мой счёт решать проблемы своей сестры и выглядеть щедрым благодетелем! Легко быть добрым за чужие деньги, да? Может, нам ещё и твоим родителям ремонт в доме сделать? А что, деньги же есть!
Он вскочил со стула, опрокинув стакан с компотом. Тёмная липкая жидкость растеклась по белоснежной скатерти, впитываясь в неё уродливым бурым пятном.
— Ты совсем с ума сошла? Моих родителей сюда не приплетай! Я просто хотел сделать хороший поступок! А ты всё свела к деньгам и оскорблениям!
— А это и есть деньги! — крикнула она, тоже поднимаясь. — Это не просто бумажки! Это годы жизни моей бабушки! Это наше будущее жильё! Это то, что ты сейчас пытаешься спустить на прихоть своей инфантильной сестрицы!
Они стояли друг напротив друга через стол, на котором остывал их последний мирный ужин. Уютная кухня превратилась в ринг. И оба понимали, что прозвучал гонг, и бой только начинается.
Крики повисли в воздухе и медленно оседали, как пыль после взрыва. Стас тяжело дышал, его грудь вздымалась. Он всё ещё стоял, опираясь костяшками пальцев на стол, и смотрел на тёмное пятно от компота на скатерти, словно оно было доказательством её неправоты. Он ждал, что она продолжит кричать, спорить, доказывать. Но Лена молчала.
Она медленно, с какой-то отстранённой грацией, села обратно на стул. Движение было плавным, выверенным, будто она не была участницей этого уродливого скандала, а наблюдала за ним со стороны. Она посмотрела на Стаса, и в её взгляде не было больше ни гнева, ни обиды. Там было что-то гораздо хуже — холодное, анализирующее любопытство. Так энтомолог смотрит на насекомое, приколотое булавкой к бархату. Она изучала его покрасневшее, искажённое злобой лицо, его сжатые кулаки, его позу загнанного в угол зверя, и видела перед собой не мужа, а совершенно постороннего, неприятного ей человека.
— И что теперь? Молчать будем? — наконец выдавил он. Тишина давила на него, она была громче любых криков.
Лена чуть склонила голову набок.
— А разве есть о чём говорить? Ты всё сказал. Я тебя услышала.
Его это взбесило ещё больше. Её спокойствие было оскорбительным. Он хотел борьбы, эмоций, спора, в котором он мог бы победить, задавив её авторитетом или упорством. А она просто исключила его из диалога, вынесла свой вердикт и закрыла дело. Он почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. В этом поединке он проигрывал. И тогда он сделал то, что делают люди, когда их собственные аргументы исчерпаны — он решил позвать на помощь.
— Ясно, — процедил он сквозь зубы, выдёргивая из кармана джинсов телефон. — С тобой разговаривать бесполезно. Есть люди, которые меня поймут.
Его пальцы нервно тыкали в экран. Лена смотрела на это с тем же ледяным спокойствием. Она уже знала, кому он звонит. Это был его последний, самый грязный приём, который он приберегал для особых случаев. Подключить «тяжёлую артиллерию». Свою маму.
— Мам, привет. Да нет, не сплю… — он отошёл к окну, инстинктивно поворачиваясь к Лене спиной, создавая альянс против неё. — Мы тут с Леной… разговариваем. Да. Я тебе зачем звоню… Помнишь, я про Иркин день рождения говорил? Я тут придумал…
Лена не слушала его слов. Она слышала их и раньше, в других, менее значительных спорах. Она слышала эту жалобную интонацию обиженного мальчика, эту тонкую манипуляцию, когда факты искажаются, а чужие слова подаются в нужной, уродливой трактовке. Она смотрела на его спину, на напряжённые плечи, на то, как он жестикулировал свободной рукой, жалуясь в трубку на собственную жену.
— …Нет, ты представляешь? Она считает, что Ирка недостойна! Что это деньги только её! Прихлебателем меня назвала! Да, прямо так и сказала… Что я на чужое зарюсь…
В этот момент для Лены всё встало на свои места. Это был не просто глупый порыв её мужа. Это была позиция всей его семьи. Они — единый, сплочённый организм. А она — чужеродный элемент. Придаток с полезным ресурсом в виде наследства. И сейчас их клан в лице её мужа и свекрови решал, как этим ресурсом правильнее распорядиться. Мужчина, за которого она выходила замуж, которому доверяла, с которым собиралась строить будущее, только что, на её глазах, превратился в сына своей матери, жалующегося на строптивую невестку.
Он говорил ещё пару минут, кивая каким-то словам, которые звучали на том конце провода. Лена больше не смотрела на него. Она смотрела на остывшую котлету в своей тарелке. Ужин, который она готовила с любовью, теперь казался ей отвратительной насмешкой. Она молча встала, взяла свою тарелку и тарелку Стаса и вывалила их содержимое в мусорное ведро. Звук упавшей в ведро еды заставил его обернуться.
— …Да, мам, я поговорю с ней ещё. Давай, пока, — торопливо бросил он в трубку и нажал отбой.
Он повернулся к ней, и на его лице была смесь праведного гнева и уверенности. Он получил поддержку, его позиция была одобрена. Теперь он был готов продолжить бой с новыми силами.
— Мама в шоке от тебя, — начал Стас, и в его голосе звучала сталь, закалённая материнским одобрением. Он сделал шаг вперёд, снова становясь хозяином положения. — Она сказала, что ты просто не понимаешь, что такое настоящая семья. Что нужно быть…
Он не договорил. Лена, не сказав ни слова, развернулась и вышла из кухни. Её движение было таким спокойным и целенаправленным, что Стас на мгновение опешил. Он ожидал слёз, криков, мольбы — чего угодно, только не этого тихого, демонстративного ухода. Он остался один посреди кухни, с недосказанной фразой на губах, чувствуя себя глупо. Что это значит? Она пошла в спальню, чтобы демонстративно лечь спать? Решила его игнорировать? Он усмехнулся. Детский сад.
Из коридора донёсся тихий шорох. Потом ещё один. Он нахмурился, прислушиваясь. Он не мог понять, что это за звуки. Не было слышно хлопков дверцами шкафа или выдвигаемых ящиков. Просто какая-то тихая, методичная возня. Через минуту она вернулась.
В одной руке она держала его объёмную осеннюю куртку, в другой — его потёртые ботинки. Она подошла к столу и аккуратно положила ботинки на пол, рядом с его стулом. Затем перебросила куртку через спинку. После этого она вернулась в коридор и через несколько секунд снова вошла в кухню. В её руке были его ключи от машины и квартиры, и его пухлый кожаный кошелёк. Она положила их на стол поверх липкого пятна от компота. Связка ключей тихо звякнула.
Стас смотрел на эту инсталляцию, и его мозг отказывался обрабатывать информацию. Это походило на какой-то абсурдный перформанс.
— Что это такое? — спросил он, его голос был растерянным. Уверенность, которую он обрёл после звонка матери, испарилась без следа.
Лена села на свой стул напротив него. Она не скрещивала руки на груди, не принимала оборонительную позу. Она просто сидела, расслабленно и прямо, и смотрела на него.
— Это твои вещи, — ответила она ровным, бесцветным голосом. — Те, которые понадобятся тебе в ближайшие десять минут.
До него начало доходить. Медленно, как доходит боль после сильного удара.
— Ты… Ты что, выгоняешь меня? Из-за машины? Ты серьёзно?
Лена позволила себе лёгкую, почти незаметную усмешку.
— Нет, Стас. Не из-за машины. Машина — это просто лакмусовая бумажка. Ты только что звонил своей маме, чтобы пожаловаться на меня. Ты позвал её в нашу семью, чтобы она помогла тебе распорядиться моими деньгами. Ты показал мне, что для тебя нет «нас». Есть ты и твоя семья, а я — пришлый элемент с полезным активом. Ты сам всё решил. Я просто делаю выводы.
Он смотрел на неё, открыв рот. Он хотел что-то крикнуть, возмутиться, назвать её сумасшедшей, но слова застревали в горле. Её спокойствие парализовало его. В ней не было ничего от той женщины, с которой он прожил пять лет. Перед ним сидел чужой, холодный и абсолютно решительный человек.
— Ты хотел сделать своей сестре щедрый подарок, — продолжила она тем же ровным тоном, будто зачитывала условия договора. — Я не буду тебе мешать. Более того, я помогу тебе. Ты сейчас поедешь к ней. Думаю, у неё найдётся для тебя диван. Будете вместе радоваться твоему благородству.
— Ты с ума сошла… — прошептал он.
— Наоборот. Я никогда не была в более здравом уме, — она встала, взяла его куртку со спинки стула и протянула ему. — Раз тебе так важны подарки для сестры, иди к ней и живи. И ищи себе жену с наследством, которое можно разбазаривать. Моё, к сожалению, для этого не предназначено. У тебя пять минут на то, чтобы одеться и выйти за дверь.
Она не толкала его. Не кричала. Она просто стояла с протянутой курткой, и её взгляд был твёрже камня. В этом взгляде Стас прочитал свой приговор. Он понял, что это конец. Не очередной скандал, после которого они помирятся. Это была точка. Он медленно, как во сне, взял куртку. Взял со стола ключи и кошелёк. Молча обулся. Вся его напускная праведность, вся его уверенность рассыпались в прах. Он был раздавлен её ледяным спокойствием.
Когда он открыл входную дверь, он обернулся в последней, слабой надежде. Но она уже уходила обратно на кухню, не удостоив его прощальным взглядом. Дверь за ним закрылась с тихим щелчком. Лена осталась одна в квартире, наполненной запахом остывшего ужина. Она взяла скатерть с уродливым бурым пятном, скомкала её и бросила в мусорное ведро. В наступившей тишине не было ни боли, ни сожаления. Только чистота. И пустота…
