— И это продолжается без остановки!
Сергей не ворвался в квартиру, он внёс в неё своё тело, как вносят таран перед ударом в ворота. Дверь закрылась за ним с глухим, тяжёлым щелчком, который, казалось, поглотил все звуки города за пределами их апартаментов на семнадцатом этаже. Он бросил на кожаный пуф в прихожей дорогой портфель, и тот упал с мягким, но увесистым стуком. Ключи от машины легли на стеклянную консоль с резким, злым звоном. Его телефон, зажатый в руке, не переставая вибрировал — короткие, настойчивые толчки, словно внутри билось пойманное в банку насекомое.
Марина сидела на огромном дизайнерском диване в гостиной, поджав под себя ноги. На коленях лежал планшет, по экрану которого она лениво водила пальцем с идеальным миндальным маникюром. Она оторвала взгляд от светящегося прямоугольника лишь тогда, когда Сергей прошёл мимо, распуская на ходу узел галстука.
— Что-то случилось на работе? — её голос был ровным и спокойным, как гладь бассейна в безветренный день. В нём не было ни тревоги, ни участия, лишь вежливое любопытство, с которым спрашивают о погоде.
Сергей остановился посреди комнаты. Он посмотрел на панорамное окно, за которым начинал темнеть город, затем на жену. Её спокойствие, её отстранённость в этот момент казались ему оскорбительными. Он поднял свой вибрирующий телефон, демонстрируя тёмный экран, на котором вспыхивали уведомления.
— Случилось. Твои родители случились. Опять. Я ехал от офиса до дома сорок минут, и за это время твой отец позвонил мне восемь раз. Восемь, Марина! А твоя мать прислала мне штук двадцать сообщений. Одно другого краше.
Он начал ходить по комнате — не метаться, а именно ходить. Размеренными, тяжёлыми шагами, словно солдат, отмеряющий периметр своего последнего рубежа обороны. Желваки на его скулах перекатывались под кожей.
— Я сказал твоему отцу «нет». Одно простое, короткое слово. Он позвонил днём, бодрый такой, весёлый. «Серёжа, зятёк, — он всегда так говорит, когда ему что-то нужно, — мы тут с ребятами, с друзьями юности, решили встретиться. Посидеть, шашлычка пожарить. У вас же дача на выходных пустует? Мы бы там аккуратненько». Я ответил, что не пустует. Что мы с тобой собирались поехать. Помнишь? Мы же обсуждали, что надо газон в порядок привести.
Он остановился и посмотрел на неё. Марина пожала плечами.
— Ну, обсуждали. Можно было и на следующих выходных поехать.
Её ответ был той искрой, которой не хватало для пожара. Сергей горько усмехнулся.
— Можно было. Конечно, можно было. Мои планы — это же так, мелочи. Их всегда можно подвинуть. Но дело не в этом! Дело в том, что последовало за моим отказом. Ты бы слышала, что началось. Как будто я не в поездке на дачу отказал, а почку отказался отдать! Телефон начал плавиться. Сначала обиженное «Ну как же так, мы на тебя рассчитывали». Потом пассивная агрессия от твоей мамы: «Видимо, мы вам мешаем. Старики только в тягость». А закончилось всё почти прямыми обвинениями в том, что я чёрствый, неблагодарный эгоист, который не уважает старших!
Он снова заходил по комнате. Его голос не срывался на крик, но в нём была сталь. Это была холодная, сдерживаемая ярость человека, чьё терпение лопнуло окончательно и бесповоротно.
— Я целый день на совещаниях, решаю проблемы, от которых зависят миллионные контракты. Я прихожу домой, чтобы отдохнуть. В свой дом! А что в итоге? Я должен выслушивать этот бред, потому что двум взрослым людям захотелось побухать с друзьями на чужой территории, а им вежливо сказали «нет»!
Он замолчал, ожидая от неё реакции. Поддержки, понимания, хотя бы кивка. Но Марина отложила планшет, и на её красивом лице отразилась лишь тень лёгкого недовольства.
— Серёжа, ну перестань. Они просто обиделись. По-человечески их можно понять, они так хотели… Что тебе стоило просто согласиться? Это же несложно.
Её слова — «Что тебе стоило просто согласиться?» — повисли в дорогом, кондиционированном воздухе гостиной. Они не были злыми или язвительными. Они были сказаны с той лёгкой, почти детской непосредственностью, с какой говорят о вещах очевидных и несущественных. И именно эта лёгкость ударила по Сергею сильнее, чем все гневные тирады её родителей. Он перестал ходить. Он замер посреди комнаты и медленно повернул к ней голову. Он смотрел на неё долго, несколько секунд, и в его взгляде больше не было горячего гнева. Там зарождалось что-то иное — холодное, оценивающее, чужое.
— Несложно, — повторил он тихо, словно пробуя слово на вкус. — Ты права. Это было бы несложно. Я мог бы просто сказать «да», и все были бы довольны. Твой отец получил бы поляну для пьянки с друзьями, твоя мать получила бы повод для гордости перед подругами — «а наш-то зятёк…», а я… я бы просто купил ещё один вечер тишины. Не так ли?
Марина слегка нахмурилась. Она не улавливала смены его тона, не понимала, куда он клонит.
— Ну, если ты так ставишь вопрос… Зачем всё усложнять?
И тут плотину прорвало. Но это был не тот горячий поток возмущения, что кипел в нём пять минут назад. Это был селевой поток из холодной ярости и внезапно обретённой ясности.
— Как принимать от меня деньги и разные подарочки, так твоим родителям это нравится, а как я один раз им отказал в поездке в наш загородный дом, так всё, враг народа?!
Он сделал шаг к ней. Не угрожающий, а просто сокращающий дистанцию. Он хотел видеть её глаза. — Давай-ка вспомним. Поездка в Италию на юбилей твоей мамы, где она всем рассказывала, что это её сын подарил, скромно умалчивая, что сын — это я. Чья кредитка оплачивала тот банкет в тосканском ресторанчике? Или, может, новый внедорожник для твоего отца? Потому что его старая машина «стала подводить», и ему неудобно ездить на рыбалку. А как насчёт тех трёхсот тысяч, которые я им дал прошлой зимой, когда у них внезапно «сломался котёл»? Я потом случайно узнал от твоего же двоюродного брата, что никакого котла не было. Они просто закрыли свой очередной неудачный кредит.
Он говорил ровно, почти без эмоций, перечисляя факты, как аудитор, зачитывающий отчёт о растратах. Каждый пункт был гвоздём, который он методично вбивал в крышку их семейного благополучия.
Марина смотрела на него, и на её лице появилось то самое выражение, которое он так ненавидел в её родителях — смесь обиды и недоумения. — Серёжа, при чём тут это? Это же совсем другое. Это были подарки. Ты сам хотел сделать нам приятное.
— Я хотел сделать приятное тебе, — отчеканил он. — Я думал, что делая хорошо твоим родителям, я делаю хорошо своей жене. Я думал, мы — команда, семья. И это нормально — поддерживать друг друга. Но теперь я вижу, что это была не поддержка. Это был билет. Плата за вход.
И в этот момент у него в голове всё окончательно встало на свои места. Он посмотрел на неё — на её идеальное лицо, на дорогую домашнюю одежду из шёлка, на планшет последней модели в её руках. Он посмотрел на обстановку вокруг: на картины современных художников, на мебель, заказанную у миланского дизайнера, на сам воздух этой квартиры, который стоил как годовой бюджет небольшого города. И он понял. Она никогда не была на его стороне. Она была неотъемлемой частью той, другой стороны. Самым дорогим и самым желанным пунктом в их общем прейскуранте. Она была не просто их дочерью. Она была их главным проектом, их главным активом.
Он увидел в её чертах не любимую женщину, а точную, отполированную до блеска копию её матери. Та же потребительская логика, та же неспособность понять, что мир не вращается вокруг их желаний, та же уверенность, что всё вокруг им должны просто по факту их существования.
— Они хотели, — повторил он её же слова, но уже с другим, горьким смыслом. — Они хотели дачу. Мама хотела в Италию. Папа хотел джип. А ты, Марина? Ты чего хочешь?
Вопрос был риторическим. Он уже знал ответ. Она хотела, чтобы всё это продолжалось. Чтобы золотой дождь не прекращался, чтобы все капризы — и её, и её семьи — исполнялись по щелчку пальцев. А он… он был просто инструментом. Удобным, безотказным банкоматом с функцией мужа. До сегодняшнего дня.
Вопрос — «Ты чего хочешь, Марина?» — упал между ними, как камень в глубокий колодец. Ответа не последовало. Вместо этого Марина медленно, почти грациозно, встала с дивана. Она расправила складки на своей шёлковой пижаме и посмотрела на мужа с выражением холодного, царственного упрёка. Словно это не он был доведён до точки кипения, а она — оскорблена его невоспитанностью.
— Перестань нести чушь, Серёжа. Ты просто устал и злишься. Давай закончим этот бессмысленный разговор.
— Нет, — сказал он. И в этом простом «нет» было больше окончательности, чем во всех его предыдущих гневных тирадах. Он больше не был злым. Он был спокойным. Это было спокойствие хирурга, который определил местоположение опухоли и теперь берёт в руки скальпель. — Мы его только начали. Самый важный разговор за все наши восемь лет.
Он подошёл к бару, налил в стакан немного воды и сделал один глоток. Его движения были точными и неторопливыми. Он больше не размахивал руками, не повышал голоса. Он нашёл точку опоры, и этой точкой была его собственная, внезапно обретённая правота.
— Я сейчас всё понял, Марин. Как в кино, знаешь, когда герою показывают всю его жизнь в быстрой перемотке. Я вспомнил, как дарил тебе на нашу первую годовщину твой первый «Мерседес». Помнишь твою реакцию? Ты не обняла меня. Ты сначала обошла машину по кругу, провела пальцами по капоту, заглянула в салон. И только потом, с вежливой улыбкой, сказала «спасибо». Я тогда списал это на шок. А это был не шок. Это была оценка. Оценка актива.
Марина скрестила руки на груди. Её лицо оставалось непроницаемым, но в глазах появилось что-то новое — настороженность. Она поняла, что привычные методы манипуляции — обиженное молчание или снисходительное увещевание — больше не работают.
— Ты стал жестоким, — произнесла она.
— Я стал зрячим, — поправил он её. — Я вспомнил нашу поездку в Париж. Ты хотела тот номер в «Георге V» с видом на Эйфелеву башню. Когда оказалось, что он занят, и нам предложили другой, чуть поменьше, ты не разговаривала со мной весь вечер. Не потому, что ты так любишь архитектуру. А потому, что это был не высший класс. Не тот уровень, который можно потом небрежно упомянуть в разговоре с подругами. Твоя любовь всегда измерялась в звёздах, каратах, лошадиных силах и квадратных метрах.
Он поставил стакан на полированную поверхность барной стойки. Звук был отчётливым и резким. — Я понял свою функцию в вашей семье. В твоей семье. Моя задача — генерировать ресурс. Обеспечивать бесперебойную работу конвейера по исполнению желаний. Говорить «да». И не отсвечивать, когда речь заходит о моих собственных планах или потребностях. Потому что потребности банкомата никого не интересуют. Главное, чтобы он исправно выдавал купюры.
До неё наконец начало доходить. Не смысл его отдельных упрёков, а весь масштаб катастрофы. Её мир, такой стабильный и предсказуемый, давал трещину. — Это абсурд. Я твоя жена. Я люблю тебя.
Сергей посмотрел на неё так, будто видел впервые. Он усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли веселья. — Нет. Не любишь. Ты любишь то, что я тебе даю. Комфорт. Статус. Возможность не думать о завтрашнем дне. Возможность содержать своих родителей, которые, судя по всему, так и не научились жить по средствам. Ты любишь бренд «Сергей Соколов», а не самого человека. Ты вышла замуж не за меня, а за мой потенциал. И должна отдать тебе должное — ты и твои родители разглядели его очень рано. Прекрасная инвестиция. И она окупилась с лихвой.
Он подошёл почти вплотную. Она не отступила, но он видел, как напряглась вся её фигура. Она всё ещё пыталась сохранить лицо, но её оборона рассыпалась на глазах. — А я был идиотом. Я покупал это всё. Я думал, что так и выглядит семья. Что это и есть любовь — когда ты готов положить к ногам женщины весь мир. А оказалось, что женщина просто ждала, когда ты это сделаешь, чтобы составить опись и выставить счёт.
Он замолчал, давая ей возможность что-то сказать. Но она молчала. Все её заготовленные фразы и уловки оказались бесполезны. Он вскрыл её суть, и возразить ей было нечего.
— Я понял. Наконец-то. Я для вас — не член семьи. Я даже не человек. Я — проект. Удачный стартап, который приносит стабильный доход. Так вот. Этот проект закрывается. Прямо сейчас.
Слова «этот проект закрывается» прозвучали не как угроза, а как констатация факта. Они не оставили пространства для спора или переговоров. Это было решение, принятое и утверждённое в высшей инстанции — в его собственном, прозревшем сознании. Марина смотрела на него, и впервые за весь вечер на её лице отразилась настоящая, неподдельная эмоция. Не обида, не гнев, а страх. Чистый, животный страх человека, у которого из-под ног выдергивают землю.
— Что ты имеешь в виду? — её голос потерял свою бархатистость и стал тонким, почти незнакомым.
Сергей не ответил. Он молча развернулся и пошёл в прихожую. Его шаги по мраморному полу отдавались гулким, похоронным эхом в наступившей тишине. Марина, как будто очнувшись от оцепенения, двинулась за ним. Она шла нерешительно, на несколько шагов позади, словно боялась приблизиться.
Он остановился у стеклянной консоли, где утром небрежно бросил ключи. Его взгляд упал на вторую связку, лежавшую рядом. Изящный брелок от известного ювелирного дома, к которому был прицеплен единственный ключ с логотипом её белого кроссовера. Того самого, который он подарил ей на прошлый день рождения. Подарок, который она приняла как должное.
Он взял эти ключи в руку. Металл был холодным и тяжёлым. Он не стал их рассматривать, не стал ими играть. Он просто сжал их в кулаке и сунул в карман своих брюк. Этот жест, тихий и будничный, был более красноречив, чем любой крик. Он только что аннулировал один из главных символов её статуса, её независимости, оплаченной им.
Марина увидела это. Она застыла в дверях прихожей, её взгляд был прикован к его руке, исчезнувшей в кармане. — Что ты делаешь? Это мои ключи.
— Это были твои ключи, — спокойно поправил он, не поворачиваясь к ней. Его голос звучал ровно, как у диктора, зачитывающего сводку погоды. — А машина — моя. Как и эта квартира. Как и тот дом, из-за которого всё началось. Я просто забираю своё имущество.
Он повернулся к ней лицом. В его глазах не было ненависти. Там была пустота. Безразличие. Это было страшнее любой ярости. Он посмотрел на неё так, как смотрят на постороннего человека, случайно оказавшегося на твоей территории.
— Думаю, тебе пора.
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых плескалось отчаяние и непонимание. Её мозг, привыкший к совершенно другой реальности, отказывался обрабатывать происходящее.
— Куда? Куда мне пора? Это мой дом!
— Нет. Это мой дом, — отрезал он. — Ты была здесь гостем. Очень дорогим гостем, которому я по глупости позволил чувствовать себя хозяйкой. Но срок гостеприимства истёк. Вызывай такси, дорогая. И поезжай к родителям.
Эта фраза прозвучала как приговор. К родителям. Туда, в их уютный мирок вечных жалоб и неудовлетворённых амбиций. Туда, где его деньги были единственным источником их маленьких радостей.
— Но… как? У меня же… вещи… — она начала лепетать, впервые в жизни теряя контроль над ситуацией и словами.
— Вещи, — он обвёл взглядом дорогую обстановку прихожей. — Вещи мы поделим. Потом. Всё, что было куплено на мои деньги, останется здесь. Всё, что ты привезла из родительского дома восемь лет назад… Можешь забрать хоть сейчас. Кажется, это был один чемодан.
Жестокость его слов была хирургической. Он не просто выгонял её. Он методично, слой за слоем, снимал с неё всё то, что составляло её личность в последние годы. Он оставлял её голой. Не в физическом, а в социальном смысле.
Он достал из кармана телефон. Тот перестал вибрировать — видимо, у тестя с тёщей закончился запал или деньги на счету. Он разблокировал экран, открыл приложение такси.
— Какой адрес у твоих родителей? Улица Правды, дом пять? Я уже почти забыл. Давно не подвозил туда свои деньги.
Его пальцы быстро забегали по экрану.
— Такси будет через семь минут. Белый «Киа». Думаю, тебе стоит поторопиться. Надень что-нибудь. Хотя… можешь ехать и в этом. Это тоже мой подарок. Считай, последний.
Он положил свой телефон на консоль и посмотрел на неё в последний раз. Она стояла, вжавшись в дверной косяк, её идеальная маска раскололась, и под ней оказалось испуганное, растерянное лицо женщины, которая только что проиграла всё.
— Думаю, вам будет что обсудить с родителями, — произнёс он с ледяным спокойствием. — Например, как вы теперь будете жить без моих денег.
Он не стал дожидаться её ответа. Он развернулся и прошёл вглубь квартиры, в свой кабинет. Дверь за ним не хлопнула. Она просто закрылась, отрезая его от прошлой жизни. А в прихожей осталась стоять Марина, слушая, как внизу, на улице, подъезжает её будущее — белый «Киа» эконом-класса…
