Дождь. Не мелкий осенний дождичек, а настоящий, осенний ливень – монотонный, настырный, барабанивший по карнизу и заливавший грязными потоками стекла их кухни на четвертом этаже. Марина вытирала последнюю чашку, стараясь заглушить этим механическим движением тревожное предчувствие, сковавшее живот еще с утра. Оно материализовалось в знакомом, ненавистном звуке – скрежете ключа, неумело тыкающегося в замок. Не Сережа. Сережа аккуратен и никогда не возвращался с работы в три часа дня. Это мог быть только…
– Аллооо, хозяевааа! – оглушительно рявкнул хриплый голос из прихожей, тут же заглушенный грохотом упавшей вешалки. Запах ворвался в кухню раньше гостя – густой, въедливый, сладковато-кислый коктейль из перегара, дешевого пива и немытого тела. – Где народ? Тетя Маринааа! Племяш! Неужели все на работу, как дурачки?!
В дверном проеме, едва удерживая равновесие, предстал Борис. Брат Сергея. Лицо – красно-багровое, одутловатое, глаза мутные, но с наглым, вызывающим блеском. Мятая куртка висела на одном плече, в руке болталась полупустая бутылка пива «Жигулевское», капли с горлышка пачкали только что вымытый пол.
– Боря, – Марина поставила чашку так резко, что фарфор звякнул о стеклянную столешницу. Голос ее звучал ровно, но внутри все сжалось в ледяной ком. – Сережи нет. На работе. Максим в школе. Ты… что случилось? Опять?
– Случилось-то? – Борис фыркнул, громко глотнул пива. Пена осталась на небритой щеке. – Случилось, дорогая моя невестка, что мой железный конь – та самая легендарная «шестерка»! – он сделал широкий, размашистый жест, едва не уронив бутылку, – приказала долго жить! Движок застучал. А мне ж завтра в глушь! В деревню! К теще! Дело горит! Срочняк, как говорится!
Он ввалился на кухню, грузно плюхнулся на стул. Запах перегара стал плотным, почти осязаемым. Марина машинально открыла форточку. Холодный, влажный воздух ворвался, смешиваясь с тяжелой атмосферой.
– Так что, – Борис поставил бутылку прямо на чистую скатерть, оставив мокрый круг, – выручай, как родная! Дашь свою «девятку» покататься? Денек-другой! Ну, на недельку максимум! Верну в целости и сохранности! С полным баком 92-го! Честное… – он икнул, – …буржуинское!
Марина почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Их машина. Не роскошь, конечно, но их кровная, семейная «девятка». Верная, трудяга. Ее свобода: до работы, до школы, до поликлиники с Максимом, до рынка за продуктами. И Борис за рулем… Вечно пьяный. Вечно заляпанный проблемами. Вечно возвращающий вещи битыми или не возвращающий вовсе.
– Боря, – начала она, с усилием выдавливая слова сквозь ком в горле, – машина… она не в форме. Тормоза… барахлят. Я сама еле справляюсь, езжу только по городу. А в область, по таким дорогам… Да и погода… – она кивнула в окно на хлещущий дождь.
– Да брось ты! – Борис махнул рукой, брызги слюны долетели до Марины. – Я ж не слепой! Вижу – стоит, блестит! Я ж асс водила! Как божий одуванчик за рулем! Просто съездить да вернуться! Помоги, а? Своя же кровь! Не чужой!
– Нет, Борис, – Марина покачала головой. Твердо. Без колебаний. – Не могу. Рисковать машиной не буду. И… – она посмотрела ему прямо в мутные глаза, – …рисковать тобой тоже. Ты не в состоянии сесть за руль. Посмотри на себя. Ты еле на ногах стоишь.
– Чегооо?! – Борис приподнялся, опершись руками о стол. Налитые кровью глаза сузились до щелочек. – Не в состоянии? Я?! Да я хоть сейчас гонку выиграю! Лучше тебя с твоими «тормозами»! Не дашь? Родному брату мужа?! Да ты кто такая вообще?! Зазналась?!
– Не дам, Борис, – повторила Марина, отступая на шаг к коридору. Ее рука инстинктивно потянулась к крючку, где висели ключи. – Иди, проспись. Потом поговорим. Если будет о чем.
– Ах так! – Он встал, стул с грохотом опрокинулся. – Значит, по-хорошему не понимаешь? Фиг с тобой! Ключи где? Тут? – Он шагнул к прихожей, пошатываясь. – Сам возьму! Мне ж срочно! Теща ждет!
Марина, сердце колотясь как птица в клетке, метнулась вперед, встав между ним и коридором. Выставила руку, преграждая путь.
– Не смей! – вырвалось у нее, голос сорвался на визг. – Не подходи к ключам! Уходи отсюда! Сейчас же!
– Отвали! – Борис грубо отшвырнул ее руку. Сила у пьяного была звериная. Марина едва удержалась, вцепившись в косяк. Его дыхание, густое, спиртовое, горячее, било ей в лицо. – Это не твоя машина! Это Сережина! И моя! Общая! Я брат! Имею право!
В этот момент щелкнул замок входной двери. На пороге замер Сергей. Лицо его, усталое после смены, помрачнело мгновенно. Сумка с инструментом грохнулась на пол. Он одним взглядом окинул сцену: жена, бледная, прижавшаяся к косяку, брат, пышащий злобой и перегаром, опрокинутый стул, бутылка на столе.
– Боря? – голос Сергея был глухим, опасным. – Ты опять? Что на этот раз?
– Серега! Родной! – Борис мгновенно перестроился. Наглость сменилась жалобной истерикой. – Пришел как нельзя вовремя! Вразуми свою… царицу! Моя тачка заглохла! Насмерть! А мне завтра к теще в деревню! Дело первой важности! Прошу у нее машину на пару деньков! А она – ни в какую! Ключей не дает! Ведет себя, будто это ее личный лимузин! Да еще и оскорбляет! Говорит, я пьяный! Ну чуть-чуть принял… для храбрости! Ты же знаешь, как я за рулем!
Сергей сглотнул. Видно было, как в нем борются усталость, раздражение, привычное чувство вины перед «кровью» и досада на жену, которая «не понимает» и «усложняет». Он снял куртку, повесил, медленно, выигрывая время.
– Марин… – начал он, и в его тоне уже зазвучали знакомые Марине нотки уступчивости, готовности сдаться под натиском «родственного долга». – Может, и правда? Боре правда надо. Он же недалеко. Вернет быстро. Он же не дурак.
Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Опять. Всегда так. «Родня». «Неудобно». «Он же брат». А ее машина? Ее страх? Ее право на безопасность? На защиту их общего имущества?
– Сергей, – сказала она, глядя ему прямо в глаза, стараясь говорить четко, несмотря на дрожь в коленях, – он пьян. Смотри. Запах. Глаза. Речь. Он еле стоит. Ты представляешь его за рулем? В такую погоду? По проселку? И машина… помнишь, как он вернул соседский мопед в прошлом году? С погнутым крылом, без зеркала и с пустым баком? И сосед Иван Петрович до сих пор нас косится? Нет. Ключи я не дам. Ни при каких условиях. Это безрассудство.
– Марин, ну что ты драматизируешь… – Сергей потер переносицу, избегая ее взгляда. – Боря же говорит – срочно! Ну подвези его сама до автовокзала завтра… или…
– Я не подвезу! – перебила Марина, голос ее окреп. – И ключей не дам. Точка. Он должен уйти. Сейчас.
– Слышишь?! – взвизгнул Борис, тыча грязным пальцем в Марину. – Слышишь, как она с тобой разговаривает?! А?! Это же твоя машина тоже! И моя! Родная кровь! Она не имеет права тут хозяйничать!
Сергей помрачнел. Усталость и раздражение перевесили. Особенно этот вызов при брате. Он шагнул к Марине, его фигура казалась вдруг больше, массивнее.
– Ладно, Марина, – сказал он, и в его голосе появились металлические нотки приказа. – Хватит капризов. Дай ключи Боре. Он взрослый человек, разберется. Не позорься.
Он протянул руку мимо нее, прямо к крючку в коридоре. К тому самому, где висели ключи с потрепанным брелоком-машинкой – подарок Максима на прошлый день рождения. Марина, не раздумывая, рванулась назад, опередила его и сдернула ключи первой. Спрятала за спину. Сердце колотилось где-то в горле.
– Нет, – выдохнула она. – Не дам.
Сергей замер. Его рука повисла в воздухе. Лицо налилось густой кровью. Усталость испарилась, сменившись чистой, неконтролируемой яростью от неповиновения. Особенно при свидетеле.
– Как это НЕ ДАМ машину? – взревел муж. Голос его грохнул, как удар грома, заглушив шум дождя и лифта в подъезде. – Это же ОБЩЕЕ имущество! Ты что, забыла?! Куплено в браке! Значит, и мое! И я имею право решать! Отдай ключи! Немедленно! Боре надо!
Он шагнул к ней, крупный, разъяренный. Его тень накрыла ее. Борис за его спиной ехидно захихикал, подливая масла в огонь.
– Давай, Серег! Покажи, кто в доме хозяин! А то баба совсем на шею села! – подзуживал он.
Марина отступила на шаг, прижавшись спиной к холодному корпусу холодильника. Ключи впивались в ладонь. В голове пронеслась карусель ужасных картинок: их «девятка» перевернутая в кювете, синяя мигалка «скорой»… Борис на больничной койке… или в тюрьме… Или – он, пьяный, сбивает ребенка… Исковерканная жизнь чужих людей… Их квартира под залог… Слезы подступили, но она их сглотнула. Нет. Не сейчас. Не перед ними.
– Общее имущество? – ее голос, к ее собственному удивлению, прозвучал хрипло, но с ледяной четкостью. – Да, общее. Значит, и решения должны быть ОБЩИМИ. А не так, что ты орешь – и я должна подчиниться! И не так, что твой пьяный брат может вломиться сюда и требовать наше добро, как свое личное! НЕТ! И никогда!
– Отдай ключи! – рявкнул Сергей, уже не слыша слов. Он сделал выпад, пытаясь схватить ее за руку, сжатую в кулак за спиной. – Сейчас же!
Марина рванулась в сторону. В глазах потемнело. Она метнулась к окну, к звенящему от ударов капель стеклу. Дождь хлестал по карнизу с удвоенной силой.
– Не подходи! – крикнула она, задыхаясь. – Я… я выброшу их! Клянусь! Лучше в грязь под окном, чем ему в пьяные руки!
Она резко, со всей силы, дернула ручку старой деревянной форточки. Она со скрипом открылась. Холодный, мокрый ветер ворвался в кухню, закружил бумажки на столе. Марина высунула руку с ключами в проем. Дождь тут же застучал по металлическому брелку, по ее пальцам. Холодные капли били в кожу.
– Марин! Ты с ума сошла?! – заорал Сергей, застыв как вкопанный. Весь его гнев разом сменился шоком. Он понял – она не блефует. Борис ахнул, отпрянув.
– Эй, тетка! Ты чего, рехнулась?! Это ж ключи! От машины! – завопил он, внезапно протрезвевший от неожиданности.
– Да! Ключи! От НАШЕЙ машины! – крикнула Марина в форточку, но обращаясь к ним, к этому кошмару в ее кухне. Голос ее звенел от адреналина и невероятной решимости. – И я не позволю ему угробить ее! И себя! И нас всех! Если ты, Сергей, считаешь, что «общее имущество» – это зеленый свет для любого твоего спившегося родственника, то у меня для тебя новость! Это не так! Я – РАВНАЯ часть этого «общего»! И мое «НЕТ» весит ровно столько же, сколько твое «ДАЙ»! Хочешь помочь брату? Отвези его сам! Найми такси! Купи ему билет на автобус! Заложи свой сварочный аппарат! Но мою машину – машину, на которой Максима в больницу возим, на которой я на работу езжу, которую мы копили три года! – ЕЕ я НЕ ОТДАМ! Понял?! Никогда!
Тишина. Глубокая. Давящая. Прерываемая только воем ветра в форточке, стуком дождя по подоконнику и тяжелым, хриплым дыханием Бориса. Сергей стоял, сжав кулаки до побеления костяшек, глядя то на жену с мокрой рукой, застывшей в проеме, то на брата, который вдруг съежился, потеряв всю свою наглую браваду. Осознание абсурдности и опасности ситуации медленно проникало сквозь пелену гнева.
– Ты… ты совсем крыша поехала, – прошипел Сергей, но уже без прежней силы. В голосе слышались растерянность, стыд и капля чего-то, похожего на уважение к ее отчаянной решимости. – Закрой… форточку. Тут ребенок живет, сквозняк.
– Сначала он уходит, – указала Марина подбородком на Бориса. Ключи в ее руке были ледяными. – И ты ему вызываешь такси. Сейчас же. До его дома. И чтобы я его больше сегодня не видела.
Сергей замер на мгновение. Потом, не глядя на брата, тяжело вздохнул и судорожно полез в карман за телефоном. Его пальцы дрожали.
– Ладно, Борь… – он буркнул, отворачиваясь. – Собирайся. Вызову машину. До дома довезут.
– Да что ж это за родня такая… – заныл Борис, но уже без прежнего запала. Вид Марины у открытой форточки, готовая выбросить ключи под колеса проезжающих машин, подействовал на него лучше холодного душа. – Ключи от какой-то развалюхи пожалела… Совсем озверела…
– Иди, Борис, – жестко, сквозь зубы произнесла Марина, не убирая руку. – Пока я не передумала и не кинула их тебе в лоб.
Борис что-то невнятно пробормотал, но, пошатываясь, поплелся в прихожую, бормоча под нос ругательства. Сергей, набирая номер службы такси, стоял к ней спиной, плечи его были сгорблены. Марина медленно, будто через силу, вытащила руку. Ключи были мокрыми, холодными, тяжелыми. Она крепко сжимала их, чувствуя каждую бороздку на металле брелка. Дрожь, мелкая, предательская, пробегала по всему телу. Но она стояла.
Когда желтое такси, мелькнув фарами, унесло ворчащего Бориса в серую дождевую мглу, в квартире воцарилась тишина. Не просто отсутствие звуков, а тяжелая, звонкая тишина после бури. Сергей стоял посреди кухни, глядя в пол, на мокрый круг от бутылки и опрокинутый стул. Марина вытерла ключи кухонным полотенцем, стирая капли дождя и следы своего страха. Потом повесила их обратно на крючок. Звон металла о металл прозвучал невероятно громко в этой тишине, как финальный аккорд.
– Общее имущество… – сказал Сергей наконец, не поднимая головы. Голос был глухим, усталым. – Ты… права. Я… погорячился. Он… достал. И я… сорвался. По-старинке.
– «Общее» – не значит «бесхозное», Сергей, – тихо, но очень четко ответила Марина. Она чувствовала себя выжатой как лимон, но при этом невероятно… легкой. Как будто сбросила тяжелый рюкзак, который таскала годами. – И не значит, что твоя родня имеет на него больше прав, чем я. Или чем Максим. Борис – взрослый мужик. Алкоголик. Безответственный. Отдай ему машину – и мы ее либо не увидим, либо увидим смятой в лепешку. А потом будем годами расхлебывать последствия. Одолжения должны иметь границы. Особенно, когда они пахнут водкой и ведут к пропасти.
Сергей молча кивнул. Он подошел к окну, смотрел, как фары такси растворяются в серой завесе дождя. Его плечи были по-прежнему сгорблены.
– Просто… неловко, – пробормотал он. – Брат же. Кровь. Не чужие.
– Неловко будет объяснять сыну, почему у нас больше нет машины, – жестко сказала Марина. Она подошла к плите, включила чайник. Руки все еще слегка дрожали, но внутри была непоколебимая твердыня. – Или объяснять следователю, почему твой брат сбил человека. «Неловко» – не аргумент, когда на кону стоит все наше благополучие. Наша жизнь. Наше будущее. И даже его жизнь, как бы он этого не заслуживал.
Сергей обернулся. В его глазах была сложная, тяжелая смесь – стыд, глубокая усталость, остатки раздражения, но и… проблеск понимания. Смутное осознание, что ее «нет» было не капризом, а единственной разумной линией обороны.
– Ладно, – тяжело вздохнул он. – Ладно, Марин. Ты… ты права. Просто… не привык я. Что ты так… – он искал слово, – …решительно. Твердо.
– Привыкай, – сказала Марина просто. Она поставила на стол две чашки. Звук фарфора был удивительно мирным. – Потому что «общее имущество» – это значит, что у меня тоже есть голос. И право вето. Особенно когда это вето – единственный спасательный круг. Чай будешь? Крепкий.
Сергей молча кивнул, опускаясь на стул. Шипение закипающего чайника, бульканье воды, завывание ветра за окном – обычные, успокаивающие звуки заполнили кухню. Марина разливала чай. Ключи висели на своем месте. Мокрые от дождя, холодные, но целые и на своем месте. Как и ее воля. Она отстояла не только кусок металла на колесах. Она отстояла границу. Границу их общего мира, за которую нельзя было пускать хаос, безответственность и разрушение, даже под священным знаменем «крови» и «общего имущества». И это «нет», вырванное из горла страхом и годами молчаливого согласия, было самым ценным, самым личным приобретением этого бесконечного дождливого дня. Оно принадлежало только ей. Но оно защищало их всех. Залогом этого была мокрая, но не отданная связка ключей на крючке в прихожей.
