— Выглядишь потрясающе. Как будто мы не в театр собираемся, а на вручение какой-нибудь премии.
Пётр стоял в дверях спальни, прислонившись к косяку, и смотрел, как Вера поправляет перед зеркалом тёмно-синее шёлковое платье. Оно струилось по её фигуре, ловя тусклый свет вечерней лампы, и на мгновение ему показалось, что они снова те, кем были лет десять назад — беззаботные, лёгкие, принадлежащие только друг другу. В его руке лежали два билета на нашумевшую премьеру, два прямоугольника плотного картона, которые были пропуском в другой мир. Мир без быта, без рутины, мир, где на пару часов можно было забыть обо всём.
Вера улыбнулась своему отражению, а через него — ему. Она действительно давно так себя не чувствовала. Последние месяцы слились в один бесконечный день, состоящий из работы, домашних дел и… Оли. Но сегодня она запретила себе об этом думать. Сегодняшний вечер принадлежал только им.
— Премия за терпение и выносливость, — усмехнулась она, подхватывая с туалетного столика маленькую сумочку. — Ты вызвал такси? Не хочу опоздать к третьему звонку.
— Уже ждёт внизу. Можем…
Его фразу оборвал короткий, настойчивый треск дверного звонка. Не тот, которым пользуются желанные гости, а тот, которым сообщают о срочности, почти о катастрофе. Они переглянулись. На лице Веры предвкушение сменилось знакомой тревогой. Пётр сжал билеты в кулаке так, что острый уголок впился ему в ладонь. Он уже знал, кто там. Знал безошибочно.
Вера открыла дверь. На пороге, как всегда, была буря. Оля, её младшая сестра, ввалилась в прихожую, подталкивая вперёд двух своих детей, Сашку и Машку. Она говорила быстро, сбивчиво, не давая вставить ни слова, её глаза бегали по сторонам, избегая встречаться со взглядом Петра.
— Верочка, спасай! У меня форс-мажор, дело жизни и смерти! Буквально на пару часиков, я тебя умоляю! Только ты можешь помочь! Я мигом, честное слово, даже не заметите, как я вернусь!
Она пронеслась по коридору, как смерч, оставив за собой шлейф дешёвых духов и двоих ошарашенных детей. Прежде чем Вера успела произнести хоть слово, Оля уже выскочила за дверь, бросив через плечо: «Телефон может быть недоступен, не теряйте!», и её шаги застучали по лестнице. Дверь захлопнулась.
Пару часиков. Вера знала цену этим «пару часиков». Она посмотрела на своих племянников, которые уже осваивали территорию, стаскивая с себя куртки и бросая их на пол. Потом её взгляд переместился на Петра. Он стоял неподвижно, всё так же сжимая в руке билеты. Его лицо было лишено всякого выражения, оно стало похоже на маску, вырезанную из камня. Он ничего не сказал. Просто прошёл в гостиную и положил билеты на журнальный столик. Они легли рядом с программой театра, которую он принёс накануне. Два мёртвых свидетельства их несбывшегося вечера.
Час превратился в два. Два — в четыре. Дети, освоившись, превратили квартиру в филиал игровой площадки. Липкие следы от сока на полированном столе, визг мультяшных героев из телевизора на полной громкости, бесконечные споры о том, чья очередь играть в планшет. Вера металась между ними, пытаясь навести порядок, накормить, успокоить. Пётр сидел в кресле и молча наблюдал за этим хаосом. Каждые полчаса он набирал номер Оли. И каждый раз механический голос отвечал ему, что абонент находится вне зоны действия сети.
Оля явилась, когда стрелки часов давно перевалили за десять. Весёлая, раскрасневшаяся, от неё пахло чужими духами и вином. Она впорхнула в квартиру с той же лёгкостью, с какой её покинула.
— Ой, ну вы тут справились, я знала! — прощебетала она, собирая сонных детей. — Верочка, ты золото! Я у тебя в неоплатном долгу! Завтра позвоню!
И она снова исчезла, оставив после себя разгром и тяжёлый, пропитанный раздражением воздух. Пётр дождался, пока щелчок замка внизу подтвердит, что она ушла окончательно. Потом он медленно поднялся с кресла и повернулся к Вере. Она стояла посреди гостиной, уставшая, растрёпанная, в своём красивом, но теперь совершенно неуместном шёлковом платье.
Он не кричал. Он говорил тихо и раздельно, и от этого его слова впивались в сознание, как осколки стекла.
— Хватит. Твоя сестра больше не получит от нас ни копейки и не будет использовать наш дом как бесплатную детскую комнату. Если ты сама не можешь сказать ей «нет», то это сделаю я. Мне надоело смотреть, как она вытирает об тебя ноги, — заявил муж жене после того, как её сестра в очередной раз без предупреждения привезла своих детей на часик и исчезла на весь день. — Это был последний раз. При следующем же её звонке, с любой просьбой, ты отказываешь. Категорически. Либо трубку возьму я и выскажу всё, что думаю о ней и её образе жизни. После этого можешь считать, что сестры у тебя больше нет. Выбирай, Вера. Или твоя семья — это мы, или ты — бесплатное приложение к своей сестре.
Последующие дни не были наполнены криками или спорами. Напротив, в квартире воцарилась тишина, но это была не умиротворяющая тишина отдыха, а густая, давящая тишина ожидания. Она оседала на мебели, пропитывала воздух, делала обычные бытовые звуки — щелчок чайника, скрип паркета — оглушительно громкими. Пётр больше не поднимал эту тему. Он не упрекал, не напоминал. Он просто был. Его присутствие стало материальным воплощением ультиматума. Он сидел в своём кресле с книгой, но Вера чувствовала его взгляд, даже когда он не смотрел в её сторону. Он ждал.
Вера жила как на иголках. Каждый телефонный звонок заставлял её вздрагивать. Она начала бояться собственного телефона, который лежал на столе, словно маленькое чёрное устройство, готовое в любой момент взорвать их хрупкий, натянутый до предела мир. Она прокручивала в голове слова Петра, пытаясь найти в них лазейку, смягчающее обстоятельство. «Ни копейки… не будет использовать наш дом…». Возможно, он имел в виду только крупные, наглые просьбы? Может быть, речь шла только о деньгах и детях? Она цеплялась за эту мысль, как утопающий за соломинку, потому что полное и безоговорочное «нет» сестре казалось ей чем-то немыслимым, актом чудовищного предательства.
Проверка на прочность не заставила себя долго ждать. Телефон зазвонил в среду днём, когда Пётр работал из дома. На дисплее высветилось «Оля». Сердце Веры ухнуло куда-то вниз. Она посмотрела на мужа. Он оторвался от ноутбука и поднял на неё глаза. В его взгляде не было угрозы, только спокойное, беспристрастное наблюдение. Он просто ждал, что она будет делать.
— Да, Оль, — Вера постаралась, чтобы её голос звучал ровно, и отошла к окну, поворачиваясь к Петру спиной, словно это могло скрыть её капитуляцию.
— Верочка, привет! Слушай, выручай, у меня тут завал на работе, а мне нужно срочно забрать заказ из пункта выдачи, он сегодня последний день хранится. Там ничего тяжёлого, просто коробка. Он совсем рядом с вашим домом, тебе буквально пять минут дойти. Ты же моя палочка-выручалочка!
Голос сестры был привычно щебечущим и напористым, в нём не было и тени вины за сорванный вечер в театре. Для Оли тот инцидент уже перестал существовать, стёрся, как ненужный файл. Вера на секунду закрыла глаза. Это же ерунда. Не деньги. Не дети. Просто забрать коробку. Пять минут. Отказать в таком — значит спровоцировать скандал на пустом месте, выглядеть сумасшедшей эгоисткой. Пётр не может быть настолько непреклонным. Он поймёт. Это не то, о чём он говорил. Это просто маленькая сестринская услуга.
— Хорошо, — выдохнула она почти шёпотом. — Адрес скинь.
— Спасибо, золотце! Я знала, что на тебя можно положиться!
Вера положила трубку и обернулась. Пётр уже не смотрел на неё. Он снова уткнулся в свой ноутбук. Неужели пронесло? Неужели он не придал этому значения? Робкая надежда затеплилась в её душе. Она быстро оделась, схватила сумку и уже у самой двери услышала его спокойный голос, не отрывающийся от экрана.
— Ты действительно думаешь, что дело было в театре?
Вопрос ударил её под дых. Она замерла с рукой на дверной ручке. Он не повысил голоса, не посмотрел на неё. Он просто констатировал факт её полного, тотального непонимания. Дело было не в билетах. Не в детях. Не в деньгах. Дело было в принципе. В том, что она снова, при первой же возможности, позволила сестре продавить себя, поставив её удобство выше достоинства собственной семьи.
Вера ничего не ответила. Она молча вышла из квартиры, и её поход в пункт выдачи превратился в похоронную процессию. Она шла забирать чужую коробку, а на самом деле хоронила последние остатки доверия между ней и мужем. Когда она вернулась, Пётр сидел на кухне и пил чай. Он не спросил её ни о чём. Он просто вёл себя так, будто её не было в комнате. Холодное, вежливое отчуждение было хуже любого скандала. Пропасть между ними, которая обозначилась в субботу, теперь углубилась и начала заполняться льдом. И Вера с ужасом поняла, что Пётр больше не будет её предупреждать. Он просто ждёт следующего, более серьёзного повода, чтобы выполнить своё обещание. И этот повод обязательно появится.
Неделя прошла в ледяном, стерильном молчании. Пётр не упрекал, не напоминал о своём ультиматуме. Он просто вычеркнул Веру из своего эмоционального поля. Они жили в одной квартире, как вежливые, но абсолютно чужие друг другу люди. Он готовил себе кофе, не предлагая ей, уходил на работу, бросив короткое «пока», возвращался и садился за свой ноутбук. Вера пыталась пробить эту стену, заводила разговоры о погоде, о новостях, но натыкалась на односложные ответы, которые убивали любую беседу в зародыше. Это было хуже, чем скандал. Скандал означал бы, что ему не всё равно. Это же было безразличие. Холодное, выверенное, как хирургический инструмент. Он больше не спорил с ней, он просто наблюдал за её агонией.
Оля, не встретив отпора после истории с коробкой, очевидно, решила, что инцидент с театром был случайной вспышкой гнева Петра, которая благополучно погасла. Она взяла паузу, чтобы усыпить бдительность, а потом нанесла главный удар. Телефон зазвонил в субботу утром. Пётр сидел в гостиной и читал, Вера была на кухне. Увидев имя сестры на экране, она похолодела. Она инстинктивно шагнула в коридор, чтобы муж не слышал разговора, но тут же поняла всю тщетность этой попытки. Стены в их квартире были тонкими, а слух у Петра — отменным.
— Верочка, привет! Ты сидишь? Сядь! У меня новость — бомба! — голос Оли звенел от восторга. — Помнишь, я говорила, что мечтаю на море, в Египет? Так вот, мне сейчас подруга скинула горящую путёвку, ты не представляешь! Отель пять звёзд, всё включено, вылет послезавтра! Скидка семьдесят процентов! Это знак судьбы, понимаешь? Шанс, который бывает раз в жизни!
Вера молчала, чувствуя, как ледяная змея страха начинает медленно ползти вверх по позвоночнику. Она знала, что за этим фейерверком эмоций последует. Это была классическая прелюдия Оли перед очередной просьбой. Сначала — создание иллюзии уникальной возможности, затем — небольшая, но непреодолимая проблема.
— Но есть один нюанс, — голос сестры стал чуть тише, заговорщицки-доверительным. — Оплатить нужно сегодня до вечера. А у меня вся сумма будет только через неделю, когда премию дадут. Вер, мне не хватает совсем немного. Одолжи, а? Я с первой же получки всё до копейки отдам. Ты же знаешь, я всегда отдаю. Пожалуйста! Это мой единственный шанс отдохнуть за три года, я так вымоталась…
Вера прислонилась к стене. Ловушка захлопнулась. Отказать — значит стать в глазах сестры монстром, который из зависти разрушил её единственную мечту. Согласиться — значит нажать на спусковой крючок ружья, которое Пётр уже неделю держал приставленным к их браку. Она попыталась выкрутиться, найти нейтральный путь.
— Оль, я не знаю… Сейчас сложно с деньгами. И сумма, наверное, большая…
— Да что ты, сестрёнка! Для вас это не деньги! Я же не навсегда прошу, а в долг! — напор в голосе Оли усилился. Она почувствовала слабость. — Вера, мы же сёстры! Неужели ты позволишь своей родной сестре упустить такой шанс из-за какой-то формальности? Что скажет Пётр? Да не нужно ему ничего говорить! Сделаем это нашим маленьким секретом.
— Я не могу без него решать такие вопросы, — пролепетала Вера, понимая, что произносит роковые слова.
— Что?! — в голосе Оли прорезался металл. — Ты теперь у мужа разрешения спрашиваешь, чтобы помочь сестре? Он что, посадил тебя на цепь? Вера, очнись! Я прошу не для себя, я прошу у своей сестры!
Загнанная в угол, Вера сделала то, что делала всегда, — попыталась оттянуть неизбежное. Она произнесла фразу, которая не была ни согласием, ни отказом, фразу, которая была топливом для надежд Оли и смертным приговором для её семьи.
— Я посмотрю, что можно сделать. Я тебе перезвоню.
Она нажала отбой и медленно повернулась. Пётр стоял в дверях гостиной. Он не читал. Он всё слышал. Каждое её слово, каждую жалкую попытку увернуться. Он молча смотрел на неё, и в его глазах было нечто худшее, чем гнев. Там было презрение.
— Значит, «посмотришь, что можно сделать»? — тихо, почти без интонации спросил он. — Ты ведь даже не понимаешь, что ты сейчас сказала. Ты не сказала ей «нет». Ты сказала ей: «Дави дальше, я почти сломалась».
— Это не так! Я не согласилась! — её голос сорвался. — Ты дала ей надежду. А это именно то, на чём она паразитирует, — он медленно подошёл к ней, и Вера невольно вжалась в стену. — Ты слишком слаба, чтобы отказать ей, и слишком труслива, чтобы пойти на открытый конфликт со мной. Поэтому ты врёшь ей и врёшь мне. Но этот спектакль окончен.
Он не кричал. Он говорил так спокойно, что от этого становилось страшно. Он протянул руку.
— Дай мне телефон.
— Зачем? — прошептала Вера, прижимая аппарат к груди.
— Дай. Мне. Телефон, — повторил он, разделяя слова. Это был не вопрос. Это был приказ.
Её пальцы разжались сами собой. Он взял телефон, посмотрел на её окаменевшее лицо и убрал его в свой карман.
— Раз ты не можешь решить эту проблему, её решу я. И тебе это не понравится.
Прошло три часа. Три часа абсолютной, звенящей пустоты. Вера не находила себе места. Она бродила по квартире, как привидение, из угла в угол, не в силах ни сесть, ни сосредоточиться на чём-либо. Её телефон лежал в кармане Петра — чёрный прямоугольник, ставший символом её бессилия. Пётр же был воплощением спокойствия. Он не сидел без дела, не смотрел в одну точку в ожидании. Он достал с полки старые папки с документами, выписки из банка, и что-то методично просматривал, делая пометки на листе бумаги. Он не готовился к скандалу. Он готовил отчёт. Он подводил итоги. И от этой его деловитой холодности Вере становилось по-настоящему жутко.
Когда в дверь позвонили, коротко и властно, Вера подпрыгнула. Это была Оля. Она не стала дожидаться ответа, пришла лично — выбивать долг, давить на жалость, устраивать представление. Вера бросилась к двери, чтобы перехватить её, смягчить удар, попытаться что-то объяснить, но Пётр поднял руку, останавливая её.
— Я открою.
Он встал и пошёл в прихожую. Вера осталась стоять посреди гостиной, словно пригвождённая к полу. Она слышала, как щёлкнул замок.
— Вера, что происходит? Почему ты не отвечаешь? Ты издеваешься? — голос Оли, возмущённый и требовательный, ворвался в квартиру раньше неё самой.
Но на пороге она увидела не сестру, а Петра. Он стоял, перегородив ей дорогу, спокойный и непроницаемый, как гранитная скала.
— Оля, проходи. Я как раз хотел с тобой поговорить.
Его тон сбил Олю с толку. Она ожидала криков, обвинений, чего угодно, но не этого ледяного, почти дружелюбного приглашения. Она неуверенно шагнула внутрь, оглядываясь в поисках Веры.
— А где…
— Давай подсчитаем, сколько ты должна нашей семье, — перебил её Пётр, закрывая за ней дверь. Он проигнорировал её вопрос, словно Вера была невидимым предметом мебели. Он жестом указал ей на кресло в гостиной. В руке у него был тот самый лист бумаги, исписанный цифрами.
— Что ты несёшь? Какие счёты между родными людьми? — Оля начала приходить в себя, её голос снова обрёл привычные капризные нотки. — Именно между родными счёты должны быть самыми точными, — ровно ответил Пётр. — Давай вспомним. Сорок тысяч на «горящую» стиральную машину полтора года назад. Ты их отдала? Нет. Пятнадцать тысяч на летний лагерь для Сашки прошлым летом. Вернулись? Тоже нет. Я уже не говорю о бесчисленных «одолжи до зарплаты по пятьсот, по тысяче», которые никогда не возвращаются. Я не говорю о продуктах, которые ты постоянно берёшь из нашего холодильника, и о том, что наш дом ты давно воспринимаешь как бесплатный филиал детского сада.
Оля побагровела. Её лицо исказилось от возмущения. Она искала глазами Веру, свою вечную защитницу, свой живой щит.
— Верочка, скажи ему что-нибудь! Он с ума сошёл! Он считает копейки! Вера сделала шаг вперёд, открыла рот, но Пётр встал между ними, полностью загораживая её от сестры. Он посмотрел прямо в глаза Оле, и его тихий голос наполнился сталью.
— Хватит! Твоя сестра больше не получит от нас ни копейки и не будет использовать наш дом как бесплатную детскую комнату! Если ты сама не можешь сказать ей «нет», то это сделаю я! Мне надоело смотреть, как она вытирает об тебя ноги!
— Это ты её настраиваешь! Ты всегда меня ненавидел! — взвизгнула Оля, переходя к своему последнему оружию — обвинению. — Ты хочешь поссорить нас с сестрой!
— Я? — Пётр усмехнулся, но в его глазах не было и тени веселья. — Я просто называю вещи своими именами. Ты не просишь, ты требуешь. Ты не одалживаешь, ты берёшь безвозвратно. Ты не ищешь помощи, ты ищешь выгоду. Ты не сестра. Ты паразит.
Это слово повисло в воздухе. Оно было настолько точным и жестоким, что даже Оля на секунду замолчала, ошарашенная. Вера ахнула.
— Петя, не надо, пожалуйста… Но её слабый голос потонул в этой битве. Пётр её не слышал. Он повернулся к Оле, открыл входную дверь и спокойно сказал:
— Разговор окончен. Поищи себе другой источник финансирования. Этот дом для тебя закрыт.
Он стоял и ждал. Оля, поняв, что представление провалилось, что её чары больше не действуют, бросила на сестру взгляд, полный яда и ненависти, и выскочила на лестничную клетку. Пётр закрыл дверь. Щелчок замка прозвучал в тишине как выстрел.
Он повернулся к Вере. Она стояла посреди комнаты, бледная, окаменевшая, глядя на него широко раскрытыми глазами. В них был страх, шок и что-то ещё, чего она сама не могла понять. Пётр подошёл к ней, достал из кармана её телефон и положил его на стол.
— Ну вот и всё, Вера, — сказал он абсолютно ровным, лишённым всяких эмоций голосом. — Ты так боялась сделать выбор. Ты так хотела, чтобы всё решилось как-нибудь само собой. Поздравляю. Всё решилось. Тебе больше не придётся разрываться между мной и ею. Я сделал этот выбор за тебя.
Он не обнял её. Не утешил. Он просто развернулся и ушёл в спальню, оставив её одну посреди развалин её прежней жизни. Мост к сестре был сожжён дотла. Но впереди, вместо тёплой руки мужа, она ощущала лишь холодную пустоту…
