— Кофе остынет, Егор.
Он медленно перевёл взгляд от грязного, радужного развода на окне на мать. Тамара Павловна сидела напротив, прямая, как аршин, в своём добротном драповом пальто, которое она не сняла даже в душном, пропитанном запахом пережжённых зёрен помещении. Дешёвый кожзам диванчика под ней протестующе скрипнул. Вся её поза выражала крайнюю степень нетерпения и неодобрения — и к этому кафе с его липкими столиками, и к нему, её сыну, который заставил себя ждать целых семь минут.
— Я слушаю, мам. Ты сказала, что дело срочное.
Егор сделал глоток чуть тёплой, горькой бурды, которую здесь называли кофе. Он знал, что сейчас начнётся. Такие внезапные вызовы на нейтральную территорию всегда означали одно: его младшая сестра Ксения снова что-то натворила, и он, как старший брат, как единственный мужчина в их неполной семье после смерти отца, должен был разгребать последствия. Это был ритуал, повторявшийся с удручающей регулярностью последние лет десять.
— У Ксюши беда. Большая беда, — Тамара Павловна поджала свои тонкие, всегда недовольные губы. Её узловатые пальцы, унизанные старыми, ещё советскими золотыми кольцами, нервно теребили застёжку массивной сумки. — Она может остаться на улице. Понимаешь ты это? Без крыши над головой. Настоящей, холодной улице.
Егор молча смотрел на неё. Он не спрашивал, как и почему. Он знал ответ заранее. Сценарий всегда был один и тот же, менялись лишь имена и декорации. В прошлый раз это был «перспективный бизнес-партнёр», которому нужны были деньги на «выгодную партию товара из Китая». Перед ним — «жених из Германии», которому не хватало на оформление документов. Сейчас, видимо, на арену вышел новый герой.
— Её этот… Виталик, — мать выплюнула имя с таким отвращением, будто оно было чем-то липким и дурно пахнущим. — Уговорил её взять кредит. Крупный. Сказал, на открытие своего дела, автомастерской. Обещал горы золотые, говорил, что через полгода всё вернёт с процентами и они сыграют свадьбу. А чтобы дали такую сумму, нужен был залог.
Она сделала паузу, в упор глядя на сына своими выцветшими, но цепкими, как у хищной птицы, глазами. Она ждала его реакции, его участия, его вздоха сочувствия. Но Егор молчал, и его лицо было непроницаемым, как камень.
— Она заложила квартиру, Егор. Свою однокомнатную. Ту, что от отца осталась. А этот проходимец взял деньги и исчез. Просто испарился. Телефон выключен, в соцсетях заблокировал. Теперь звонят из банка, потом придут описывать имущество. Её выкинут на улицу через месяц.
Он допил свой кофе. Горечь напитка смешивалась с привычной, тупой горечью в груди. Он вспомнил, как три года назад он лично закрывал её долг по микрозаймам, отдав все деньги, отложенные с Мариной на первый взнос по ипотеке. Вспомнил, как его жена тогда молча смотрела на него, и в её глазах было больше понимания, чем упрёка. Они начали с нуля. Снова.
— И чего ты от меня хочешь? — спросил он ровно, без эмоций, ставя пустую чашку на блюдце. Звук фарфора о фарфор показался неестественно громким.
Тамара Павловна подалась вперёд, её голос обрёл металл и напор, тот самый голос, которым она отдавала приказы всю его жизнь.
— Что я хочу? Я хочу, чтобы ты спас сестру! Ты её брат! Ты должен взять кредит, закрыть её долг. У тебя работа хорошая, официальная, тебе дадут без проблем. Это твой долг!
— У меня ипотека, мама. У меня жена и ребёнок. У меня свой долг, который я буду выплачивать ещё пятнадцать лет.
И тут плотину прорвало. Лицо матери исказилось. Это была не просьба о помощи, это был ультиматум.
— Это же твоя сестра, сынок, ты должен её обеспечивать, а семья твоя перебъётся, пока у Ксюши такие проблемы!
— Но…
— Марина твоя не развалится, посидит на хлебе и воде, ничего страшного! А Ксюша — это кровь родная! Ты не можешь её бросить!
В этот момент что-то внутри Егора щёлкнуло. Окончательно и бесповоротно. Весь многолетний груз ответственности, вины и долга, который она взваливала на него с самого детства, просто рассыпался в пыль. Он посмотрел на её искажённое гневом лицо, на её вцепившиеся в сумку руки, и не почувствовал ничего. Пустота.
Он молча полез во внутренний карман куртки. Тамара Павловна на мгновение замерла, её глаза жадно блеснули в ожидании, что он достанет кошелёк, начнёт считать, прикидывать. Но он вытащил лишь одну, помятую сторублёвую купюру. Он аккуратно разгладил её на столе и пододвинул к матери.
— На кофе тебе хватит, — его голос прозвучал глухо и окончательно. — Это последняя финансовая помощь от меня твоей дочери. Пусть учится жить по средствам. А моя семья перебиваться не будет. Никогда.
Он встал, не глядя на неё, застегнул куртку и пошёл к выходу. Он не слышал, что она кричала ему в спину. Он просто шёл сквозь гул кофемашины и бряцанье посуды, чувствуя, как с каждым шагом с его плеч спадает невидимый, но невыносимо тяжёлый груз. За его спиной, за липким столиком, осталась сидеть его мать, в одиночестве глядя на деньги, которые были не помощью, а приговором.
Воздух в их маленькой, но до блеска вычищенной квартире пах уютом. Пахло свежезаваренным чаем, детским порошком и чем-то неуловимо спокойным. Егор снял куртку, повесил её на крючок и прислушался. Из детской доносилось тихое сопение — их полугодовалый сын спал. Марина вышла из кухни, вытирая руки о полотенце. Она посмотрела на него вопросительно, её умные, ясные глаза сразу уловили перемену в его настроении.
— Ну что? — спросила она тихо, чтобы не разбудить ребёнка.
— Всё то же самое. Ксения, — коротко ответил он, проходя в комнату. Он опустился на диван, который они купили в кредит год назад, и устало провёл рукой по лицу. — Заложила квартиру отца ради очередного ухажёра. Тот с деньгами исчез. Мать требует, чтобы я взял кредит и всё погасил.
Марина села рядом. Она не стала ахать или причитать. Она просто положила свою тёплую ладонь на его плечо.
— И что ты сказал?
— Я сказал, что не буду. Что у нас своя семья. Оставил ей сто рублей на кофе и ушёл.
Он ждал её реакции. Облегчения, может быть, даже злорадства. Но Марина просто кивнула, и в её взгляде была тихая, непоколебимая поддержка. Она знала, чего ему стоил этот шаг. Оборвать пуповину, которую мать десятилетиями затягивала на его шее. В этот момент он любил её сильнее, чем когда-либо.
Острый, требовательный звонок в дверь прорезал тишину квартиры, как нож. Они оба вздрогнули. Егор знал, кто это. Знал ещё до того, как посмотрел в глазок. На лестничной клетке, раскрасневшаяся от гнева и быстрой ходьбы, стояла Тамара Павловна. Он открыл дверь.
Мать оттолкнула его плечом и прошла прямо в прихожую, не разуваясь, оставляя на чистом ламинате грязные следы от уличной слякоти. Её взгляд, как у ястреба, нашёл Марину, стоявшую в проёме комнаты.
— Я знала, что это ты! — прошипела Тамара Павловна, игнорируя сына. Её голос был низким и вибрировал от ярости. — Это ты его настроила! Промыла ему мозги!
— Здравствуйте, Тамара Павловна, — ровно ответила Марина, не сдвинувшись с места. Её спокойствие было лучшей защитой. — Проходите в комнату, не стойте в коридоре.
— Не указывай мне, где стоять в доме моего сына! Это всё твои штучки! Прибрала мужика к рукам, родила ему, чтобы привязать покрепче, и теперь от семьи отрываешь! Думаешь, я не вижу?
Егор шагнул вперёд, вставая между ними.
— Мама, прекрати. Это было моё решение. Марина здесь ни при чём.
— Твоё решение? — взвизгнула Тамара Павловна, переводя свой горящий взгляд на него. — Да какое у тебя может быть решение, когда она тебе в уши дует день и ночь! Что она тебе наговорила про сестру? Что она дармоедка? Что она сама виновата? А ты, дурак, и уши развесил!
— Она наговорила мне, что у нас ипотека и маленький ребёнок. И это правда, — жёстко ответил Егор. — И что мои деньги принадлежат этой семье. Нашей семье. Моей и Марины.
Тамара Павловна презрительно скривила губы и снова посмотрела на невестку.
— Семья… Что ты вообще знаешь о семье? Кровь — вот это семья! А ты — чужой человек. Сегодня ты есть, завтра тебя нет. А сестра — она на всю жизнь! Её бросать нельзя! Это грех!
Марина сделала шаг вперёд, и теперь они стояли почти лицом к лицу. Её голос оставался таким же тихим, но в нём появилась сталь.
— Бросать — это оставлять в беде. А то, что делаете вы — это не помощь. Вы позволяете взрослой женщине вести себя как безответственный ребёнок и требуете, чтобы за её глупость платили другие. Егор закрывал её долги, когда мы ещё не были женаты. Он отдал наши общие деньги, когда мы копили на жильё. Хватит. Этот аттракцион невиданной щедрости закрыт.
— Ах ты… — выдохнула Тамара Павловна. Она искала самое обидное слово, но не находила, захлёбываясь собственным гневом. — Да кто ты такая, чтобы решать?! Он мой сын! И он будет помогать своей сестре!
Она сделала движение, будто хотела обойти Марину и пройти вглубь квартиры, но Егор положил ей руку на плечо. Крепко, но не грубо.
— Мама. Уходи.
Взгляд Тамары Павловны метнулся с одного лица на другое. Она увидела перед собой не сына и его жену. Она увидела монолит. Стену, которую ей не пробить. Её лицо на мгновение утратило свою ярость, на нём проступила холодная, расчётливая злоба.
— Хорошо. Я уйду. Но это не конец. Ты ещё прибежишь. Когда она придёт сюда сама, я посмотрю, как вы запоёте.
Два часа. Прошло ровно два часа с тех пор, как за матерью закрылась дверь. Эти два часа не были временем облегчения или покоя. Они были густыми и тяжёлыми, как не застывший бетон. Воздух в квартире, казалось, уплотнился, пропитался невысказанным напряжением. Марина молча убрала грязные следы, оставленные свекровью в прихожей, её движения были точными и лишёнными суеты. Это не была просто уборка. Это был акт восстановления контроля над своей территорией, безмолвное утверждение права на этот дом, на этот ламинат, на этот покой. Егор сидел на диване и смотрел, как она это делает. Он не предлагал помочь. Он понимал, что сейчас это было только её дело.
Они не разговаривали. Всё уже было сказано между ними — одним его решением в кафе и одним её поддерживающим взглядом. Теперь они просто ждали. Не было вопроса, если. Был только вопрос, когда. И когда раздался звонок в дверь, куда менее напористый и злой, чем материнский, а скорее жалобный и прерывистый, они оба поняли — время пришло.
Егор открыл. На пороге стояла Ксения.
Она была произведением искусства в жанре «трагическая жертва обстоятельств». Небрежно накинутый на плечи плащ, волосы, которые выглядели так, будто их долго трепал ветер отчаяния, и огромные, подведённые тёмным глаза, полные вселенской скорби. Она зябко куталась в плащ, хотя в подъезде было тепло, и смотрела на Егора так, будто он был её последней надеждой в этом жестоком мире. Марина, вышедшая в коридор, была удостоена лишь мимолётного, пренебрежительного взгляда. Она была декорацией.
— Егорушка… братик… — её голос был тихим, сдавленным, рассчитанным на то, чтобы вызвать приступ острой жалости. — Я… я не знала, к кому ещё идти. Мама сказала… она сказала, ты отказался…
Она сделала шаг в квартиру, и Егор отступил, пропуская её. Ксения прошла в комнату, остановилась посреди неё, растерянно оглядываясь, будто попала в чужой, незнакомый мир. Она нарочито не смотрела на дорогую плазму на стене, на новый детский комод, на уютный плед. Но её взгляд фиксировал всё, впитывал каждую деталь их благополучия, которое сейчас работало против них, служа контрастом для её трагедии.
— Меня выгонят… на улицу. Ты представляешь? С вещами. Куда я пойду? — она повернулась к нему, и её губы задрожали ровно настолько, чтобы это выглядело искренне.
— Я всё знаю, Ксюша. Мама была здесь, — голос Егора был ровным, без тени сочувствия. Он уже прошёл этот этап в кафе.
— Она не так всё объяснила! Она была на эмоциях! Ты не понимаешь, Егор! Я любила его! Я верила ему! Он клялся, что это для нашего будущего, для нашей семьи… — она всхлипнула, прикрыв лицо ладонью.
И тут подала голос Марина. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди. Её голос был спокойным, почти безразличным, и от этого он резал сильнее ножа.
— Ксения, а как звали того, кто клялся в любви перед «выгодной партией из Китая»? Я забыла. А того, которому нужны были деньги на документы в Германию? У них у всех очень убедительные клятвы.
Ксения резко опустила руку. Маска трагедии треснула, и из-под неё выглянуло озлобленное, перекошенное лицо.
— А тебя никто не спрашивал! — выплюнула она в сторону Марины. — Ты всегда меня ненавидела! Завидовала, что я красивая, что у меня всегда поклонники! А ты — серая мышь, вот и вцепилась в моего брата, чтобы хоть кому-то быть нужной!
— Твои поклонники почему-то всегда обходятся твоей семье в круглую сумму, — невозмутимо парировала Марина. — Очень дорогая у тебя красота.
Ксения развернулась к Егору, её голос взлетел до визгливых нот.
— И ты позволишь ей так со мной говорить? С твоей родной сестрой?! Это она тебя настроила! Я знаю! Ты бы никогда меня не бросил! Ты всегда мне помогал! Что она тебе напела?! Что я тебе не чужая?!
— Она говорит правду, — отрезал Егор, и каждое его слово падало в тишину комнаты, как камень. — И она — моя семья. Так же, как и мой сын, который спит в соседней комнате. И я не позволю, чтобы из-за твоей вечной погони за красивой жизнью и лёгкими деньгами мой ребёнок чего-то лишался.
Это был удар под дых. Ксения замерла, её лицо исказилось уже не от горя, а от чистой, незамутнённой ненависти. Она обвела взглядом их двоих, их спокойные, решительные лица, их сплочённость. Она поняла, что спектакль провалился. И тогда она перешла к последнему оружию — к яду.
— Семья… — прошипела она, кривя губы в усмешке. — Какая у тебя семья? Загнал себя в ипотечную кабалу, живёшь от зарплаты до зарплаты ради пелёнок и этой… мегеры. И считаешь это жизнью? Ты просто трус! Боишься жить по-настоящему, рисковать! Променял свою кровь на это мещанское болото! Ну и сиди в нём! Сиди и прокисай! Только вы ещё пожалеете. Вы оба. Мама вам этого так не оставит
Последние слова Ксении ещё висели в воздухе, ядовитые и липкие, когда в замке входной двери отчётливо прозвучал скрежет поворачиваемого ключа. Этот звук был громче любого крика. Он был звуком вторжения, бесцеремонного нарушения границ, которые они только что пытались отстоять. Дверь распахнулась, и на пороге, как воплощение кары небесной, возникла Тамара Павловна. У неё был свой ключ. Она всегда считала, что имеет на это право.
Её взгляд мгновенно оценил диспозицию: заплаканная, но полная праведного гнева Ксения, и напротив — монолитная стена из Егора и Марины. Не нужно было ничего объяснять. Мать пришла не разбираться. Она пришла вершить суд.
— Я так и знала, — её голос был низким и рокочущим, как далёкий раскат грома. Она прошла в комнату, сняла пальто и демонстративно бросила его на кресло, занимая пространство, утверждая свою власть. — Я знала, что они тебя доконают, доченька.
Она полностью игнорировала Егора, обращаясь только к Ксении, но каждое слово было отравленной стрелой, нацеленной в Марину.
— Посмотри на неё, — Тамара Павловна ткнула в сторону невестки своим узловатым пальцем. — Сидит, как королева. В тепле, в уюте. Всё за счёт моего сына. Вцепилась в него, гнездо себе свила, а на его семью ей плевать. Что, довольна? Добилась своего? Разлучила брата с сестрой?
Марина молчала, её лицо было спокойным и непроницаемым. Эта выдержка бесила Тамару Павловну больше, чем любой ответ. Она развернулась к сыну.
— А ты! Ты что стоишь, как истукан? Отец бы в гробу перевернулся, если бы увидел, в кого ты превратился! В подкаблучника! Позволяешь какой-то пришлой девке оскорблять твою сестру, твою кровь! Она же ради тебя ночей не спала, когда ты болел! Она последнее яблоко тебе отдавала! А ты?! Ты ей что?!
Она набирала обороты, её голос креп, наполняясь праведной материнской яростью, которая, как она считала, давала ей право на всё.
— Что для тебя важнее — её новые сапоги или крыша над головой для Ксюши?! — Она сделала шаг к нему, её глаза горели фанатичным огнём. — Это же твоя сестра, сынок, ты должен её обеспечивать, а семья твоя перебъётся, пока у Ксюши такие проблемы!
Фраза прозвучала. Та самая, коронная. Оружие массового поражения, которое безотказно действовало годами. Тамара Павловна произнесла её с силой, с торжеством, ожидая, что сын сейчас сломается, опустит голову, как делал всегда.
Но Егор не опустил. Он медленно поднял на неё глаза, и в его взгляде не было ни вины, ни сомнений. Там была только холодная, выжженная пустыня.
— Ты права, мама. Совершенно права, — сказал он тихо, и эта тишина была страшнее крика. — Я должен. Должен был. Больше нет.
Он сделал два шага к двери. Протянул руку и вынул из замка ключ, оставленный Тамарой Павловной. Потом подошёл к креслу, взял её пальто и протянул ей.
— Что ты делаешь? — опешила она.
— Я провожаю вас, — его голос был абсолютно ровным. — Тебя и Ксению.
Ксения вспыхнула.
— Ты нас выгоняешь?! Из этого дома?!
— Из моего дома, — поправил Егор, глядя сестре прямо в глаза. — Из дома, за который плачу я. Из дома, где живёт моя жена и спит мой сын. И я больше не позволю вам приходить сюда с грязью на ботинках и в душе. Никогда.
Он подошёл к Ксении, взял её за локоть. Не грубо, но с той непреклонной силой, с которой сдвигают с места тяжёлый предмет. Его хватка была окончательной.
— Пусти! — зашипела Ксения, пытаясь вырваться. — Мама, скажи ему!
Но Тамара Павловна смотрела на сына так, будто видела его впервые. На незнакомого, холодного, чужого мужчину. Вся её уверенность, весь её праведный гнев разбились о его спокойствие. Она поняла, что проиграла. Не битву. Войну.
— Ты ещё пожалеешь, — выдохнула она, выхватывая у него пальто. — Ты останешься один! Она тебя бросит, и ты приползёшь к нам! На коленях!
— Нет, — сказал Егор, открывая входную дверь и выставляя их на лестничную клетку. — Квартира, которую ты, Ксюша, так легко отдала проходимцу, была отцовской. Он оставил её тебе, чтобы у тебя был свой угол. А я — его сын. И я делаю то, что он сделал бы сейчас. Я даю тебе возможность наконец-то повзрослеть. Или утонуть. Это уже твой выбор.
Он не стал дожидаться ответа. Он просто закрыл дверь, повернул замок и прислонился к ней спиной.
Из-за его спины доносились приглушённые вопли, проклятия, удары по двери. Потом всё стихло.
Марина подошла и молча взяла его за руку. В её ладони он почувствовал не жалость, а твёрдую уверенность. В этот момент из детской донёсся кряхтящий звук — просыпался сын. Их сын. Их настоящая семья.
Егор выпрямился. Ампутация прошла успешно. Болезненно, кроваво, но жизненно необходимо. Впереди была новая жизнь. Без них…
