— Кстати, я сегодня оплатила курсы вождения. В понедельник первое занятие, — сказала Лена, помешивая чай в своей чашке. Она не смотрела на мужа, её взгляд был сосредоточен на маленьком водовороте, который ложка создавала в фарфоре.
Кирилл медленно опустил вилку на тарелку. Звук металла о керамику получился слишком громким в тишине кухни. Он дожевал кусок мяса, проглотил и только потом поднял на неё глаза. Его лицо не выражало злости, скорее — снисходительное недоумение, какое бывает у взрослого, когда ребёнок говорит очередную глупость.
— Зачем? — спросил он ровным тоном, будто обсуждал покупку нового сорта сыра. — У нас же есть машина, и я тебя всегда вожу, куда нужно. Хочешь в торговый центр — пожалуйста. К подруге — без проблем.
— Ты не всегда можешь, Кирилл. И я не хочу быть проблемой. Мне часто нужно по работе мотаться по городу, а дёргать такси или тебя — неудобно. Да и вообще, это полезный навык. Я давно хотела.
— Давно хотела, — он повторил её слова, но с другой интонацией, пробуя их на вкус и находя его неприятным. — А посоветоваться с мужем? Мы ведь теперь семья, Лена. Такие решения, тем более связанные с деньгами, мы должны принимать вместе. Или я что-то путаю?
— Я ни с кем не советовалась, я приняла решение и поставила тебя в известность, — спокойно поправила она, делая небольшой глоток. — Деньги я откладывала со своих премий, так что из семейного бюджета ничего не взято. Я не вижу здесь предмета для совместного обсуждения.
Кирилл почувствовал, как внутри начинает закипать глухое раздражение. Вот оно. Снова. «Я приняла решение». Эта её спокойная, непробиваемая уверенность в собственной правоте выводила его из себя куда сильнее, чем если бы она кричала или спорила. В её манере держаться он отчётливо видел школу её матери, Валентины Петровны, — женщины с таким же стальным взглядом и мнением по любому поводу. Он надеялся, очень надеялся, что после свадьбы Лена изменится, осядет, поймёт, что теперь центр их маленькой вселенной — это он, её муж, глава семьи. А она, казалось, лишь укрепилась в своём своеволии.
— То есть, твои деньги — это не семейный бюджет? — он немного повысил голос, переходя в наступление. — Хорошо, давай так. А ты подумала, что женщина за рулём — это постоянный стресс? Аварии, подставы на дорогах. Я буду за тебя переживать. Тебе это надо? Сиди дома, занимайся уютом. Зачем тебе эти гонки?
— Кирилл, я не в гонках собираюсь участвовать, а ездить за продуктами и на встречи с клиентами. И я не считаю, что вождение — это исключительно мужская прерогатива. Двадцать первый век на дворе.
— При чём тут век? — он начал терять терпение. — При чём тут век, когда речь идёт о нормальном укладе в семье! Жена должна быть за мужем. За его спиной. А не решать всё сама, будто его и нет вовсе! Я для тебя кто — сосед по квартире, которого нужно просто информировать о своих планах?
Лена поставила чашку на стол и наконец посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было вызова, только усталость.
— Я выходила замуж за партнёра, а не за начальника, которому нужно писать докладные записки о своих желаниях. Я не сделала ничего плохого. Я просто хочу научиться водить машину. Это всё.
Он встал из-за стола. Разговор зашёл в тупик, и он это чувствовал. Давить на неё было бесполезно — она тут же закрывалась в этой своей вежливой, но абсолютно глухой броне. Спорить — означало слушать её логичные, выверенные аргументы, которые только больше его бесили. И в этом всём, в каждом её слове, в каждом спокойном жесте, он видел её мать. Это она, Валентина Петровна, вложила в неё эту заразу — эту уверенность, что женщина может всё сама. Что ей не нужно ничьё разрешение.
Злость, не найдя выхода здесь, требовала другой цели, более податливой. И он её нашёл. Корень проблемы был не в Лене. Корень был там, в квартире на другом конце города, где сейчас, скорее всего, такая же «самостоятельная» женщина учила его жену, как правильно игнорировать мужа.
— Понятно, — бросил он, направляясь в коридор. — Всё с тобой понятно.
— Ты куда? — спросила Лена ему в спину.
Кирилл уже натягивал куртку, грубо дёргая замок.
— Поеду к первоисточнику! — злобно ответил он, хватая со столика ключи от машины. — Поговорю с человеком, который научил тебя так «уважать» собственного мужа. Может, твоей маме удастся объяснить мне, в чём я не прав
Дверь в квартиру тёщи Кирилл открыл своим ключом, не утруждая себя звонком. Он не собирался разыгрывать вежливость там, где, по его мнению, начинался корень всех его семейных проблем. Он вошёл в коридор не как гость или родственник, а как ревизор, пришедший с внезапной и неприятной проверкой. Из кухни доносился едва уловимый аромат свежих овощей и тихий, ритмичный стук. Он, не снимая куртки, прошёл прямо туда.
Валентина Петровна стояла спиной к нему у разделочного стола. Она, казалось, совершенно не заметила его появления. В её руках был большой кухонный нож, которым она методично, с выверенной до миллиметра точностью, нарезала болгарский перец на идеально ровные полоски. Сначала красный, потом жёлтый. Её движения были спокойными, почти медитативными, и это демонстративное спокойствие мгновенно взвинтило Кирилла.
— Я хочу, чтобы вы мне кое-что объяснили, Валентина Петровна, — начал он громко, намеренно грубо, чтобы она не могла сделать вид, что не слышит.
Тёща не обернулась. Лишь на мгновение её рука с ножом замерла в воздухе, а затем продолжила своё дело с той же невозмутимой скоростью. Тук-тук-тук — отбивал нож по деревянной доске.
— Объяснили, что именно вы сделали с Леной? — продолжил он, подходя ближе. — Что вы вложили ей в голову? Она ведь была нормальной девушкой, когда мы встречались. А теперь… теперь она совершенно неуправляемая!
Он ждал реакции: возмущения, удивления, чего угодно. Но женщина продолжала шинковать овощи, складывая их в большую стеклянную миску. Эта тишина была хуже любого крика. Она обесценивала его гнев, превращала его в пустой звук.
— Она сегодня заявила, что пошла на курсы вождения! — выплюнул он, будто сообщал о каком-то страшном преступлении. — Просто поставила перед фактом! Ни слова, ни совета, ничего! Будто меня и нет! А ведь я её муж! Я глава семьи, или это для вас пустые слова?
Стук ножа прекратился. Кирилл счёл это маленькой победой. Но Валентина Петровна просто взяла со стола огурец и начала нарезать его на такие же безупречно ровные, тонкие кружочки.
— Это ведь ваша школа, да? — Кирилл уже почти кричал, размахивая руками. — Это вы её научили, что мнение мужа — это так, фоновый шум? Что можно делать всё, что взбредёт в голову? Я думал, после свадьбы она остепенится, станет женой, хозяйкой! А она что? Она мне про двадцать первый век рассказывает! Про партнёрство! Какое к чёрту партнёрство, когда один в семье должен быть главным?
Он обошёл стол, чтобы заглянуть ей в лицо. Валентина Петровна мельком взглянула на него — холодным, абсолютно безразличным взглядом — и снова сосредоточилась на своей работе. В её глазах не было ни страха, ни вины. Только лёгкая брезгливость, как будто на её чистую кухню залетела назойливая муха.
Это окончательно вывело его из себя. Его слова, его праведный гнев, его мужская позиция — всё это разбивалось о её молчаливое презрение. Он чувствовал себя идиотом, который орёт на каменную стену. Она унижала его, даже не произнеся ни слова.
— Вам смешно, да? Вы добились своего! Вырастили себе подобную — своевольную, дерзкую, которая ни в грош не ставит мужчину! Вы специально её такой сделали, чтобы она никогда не была счастлива в браке? Чтобы сломать мою семью?
Он перевёл дух, чувствуя, как колотится сердце. Он подошёл к последнему, самому главному аргументу. Сейчас он нанесёт удар, от которого она точно не сможет увернуться. Он заставит её испугаться, заставит действовать. Он видел, как её пальцы сжали рукоятку ножа чуть крепче, и решил, что пробил её броню.
Он набрал в грудь побольше воздуха, готовясь произнести то, что должно было стать решающим ударом, ядерным аргументом, после которого любая мать схватится за сердце и побежит умолять о пощаде. Его голос обрёл металлическую твёрдость, он говорил медленно, с расстановкой, чтобы каждое слово впечаталось в её сознание.
— Это вы виноваты, что моя жена меня не слушается! Вы привили ей эту жажду к свободе и «своё мнение»! Если так пойдёт и дальше, я просто с ней разведусь!
— Вот как?
— Да! Я терпел, я пытался её направить, сделать из неё настоящую женщину, но ваше воспитание оказалось сильнее. Так вот, я ставлю вас в известность. Вы слышали про развод? С меня этого хватит!
Он замолчал, ожидая эффекта. Он представил, как сейчас эта каменная женщина дрогнет, как её лицо исказится от страха при мысли, что её дочь останется одна, «разведёнка». Он давал ей шанс. Шанс спасти брак своей дочери, повлиять на неё, заставить подчиниться. Он ждал мольбы, обещаний, суеты.
Валентина Петровна медленно, с каким-то почти ритуальным спокойствием, положила нож на разделочную доску. Не бросила, а именно положила, параллельно краю стола. Затем она взяла кухонное полотенце, тщательно вытерла руки, словно смывая с них не только овощной сок, но и всю грязь его монолога. И только после этого она повернулась.
Кирилл невольно отшатнулся. Он ожидал чего угодно — слёз, гнева, паники. Но он не был готов к тому, что увидел. Тёща смотрела на него в упор. Её взгляд был не просто холодным, он был мёртвым, как арктический лёд, в котором навеки застыло одно-единственное чувство — безграничное, абсолютное презрение. Она смотрела на него не как на зятя или мужчину, а как на нечто мелкое, отвратительное, случайно попавшее в её чистое пространство.
— Разводись, — отчеканила она. Слово прозвучало не как ответ, а как выстрел. Короткий, сухой и окончательный.
Кирилл опешил. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но не нашёл слов. Его ультиматум, его грозное оружие, она не просто отразила — она схватила его и с усмешкой повернула против него самого.
— Ты думал, ты меня этим напугаешь? — продолжила она ровным, лишённым всяких эмоций голосом. Она не повышала его, и от этого её слова становились только тяжелее. — Ты думал, я брошусь тебе в ноги и буду умолять не оставлять мою девочку? Ты ошибся, мальчик. Моя дочь не вещь, которую нужно ломать под себя, и не собачка, которую можно приучить к команде «к ноге». Она человек. С головой, с желаниями и с характером.
Она сделала крошечный шаг в его сторону, и он инстинктивно попятился.
— А знаешь, почему ты так бесишься? Не потому, что она своевольная. А потому, что ты слабак. Настоящему, уверенному в себе мужчине сильная женщина рядом только в радость. Она его опора и партнёр. А слабые, закомплексованные мальчики вроде тебя ищут себе рабыню. Ту, на фоне которой можно казаться значительным. Тебе нужна не жена, Кирилл. Тебе нужно зеркало, которое будет постоянно твердить тебе, какой ты великий. А Лена — не зеркало. И уж точно не для такого, как ты, я её растила, который при малейшей трудности не может договориться с собственной женой и бежит жаловаться её маме.
Каждое её слово было как удар хлыста по его самолюбию. Она не спорила с ним. Она ставила ему диагноз. Холодный, точный и унизительный.
— Так что давай, разводись. Сделай ей этот подарок. Освободи её от необходимости жить с человеком, который её не уважает и боится. А теперь… — она указала подбородком на выход из кухни. — Проваливай из моего дома. И чтобы ноги твоей здесь больше не было.
Кирилл стоял, раздавленный и опустошённый. Весь его гнев испарился, оставив после себя лишь звенящую пустоту и жгучий стыд. Он был повержен. Полностью. Он не знал, что сказать, что сделать. В этот самый момент в коридоре тихо щёлкнул замок открываемой двери.
Щелчок замка в коридоре прозвучал как выстрел стартового пистолета, объявляющего конец его забега. Кирилл медленно повернул голову. В дверном проёме стояла Лена. Она была в джинсах и простом свитере, в руке — ключи от квартиры. Её лицо было абсолютно спокойным, даже отрешённым. Она смотрела не на него и не на мать, а куда-то сквозь них, в самую суть произошедшей сцены, которую она, очевидно, застала.
В этот момент в Кирилле вспыхнула последняя, отчаянная надежда. Это его жена. Его Лена. Она сейчас увидит его, униженного её матерью, и в ней взыграет женская солидарность, супружеский долг. Она должна была встать на его сторону, возмутиться вмешательством в их семью. Он посмотрел на неё с мольбой, ожидая, что она подойдёт, возьмёт его за руку и скажет матери что-то вроде: «Мама, не лезь, мы сами разберёмся».
Но Лена не сдвинулась с места. Она молча перевела взгляд с оторопевшего мужа на свою мать, которая стояла у стола, прямая и несокрушимая, как статуя. Взгляды матери и дочери встретились на одно мгновение, и в этом безмолвном обмене информацией было всё — понимание, подтверждение и окончательное решение. Надежда в душе Кирилла угасла, сменившись ледяным предчувствием катастрофы.
Лена наконец шагнула вперёд. Она подошла к Кириллу, который всё ещё стоял посреди кухни, жалкий и потерянный. Она не стала ничего говорить, не стала задавать вопросов. Она просто взяла его за локоть. Её хватка была не сильной, но удивительно твёрдой, не допускающей ни малейшего сопротивления. Это было не прикосновение жены, а движение конвоира.
Молча, с тем же непроницаемым выражением лица, она повела его из кухни в коридор. Он шёл за ней как на автомате, не в силах сопротивляться, потому что вся его воля была сломлена несколько минут назад. Он чувствовал себя не мужчиной, которого выставляют из дома, а провинившимся подростком, которого ведут в угол. Она подвела его к входной двери, открыла её и мягко, но настойчиво подтолкнула его на лестничную клетку.
Он оказался в полумраке подъезда. Дверь не захлопнулась. Лена стояла на пороге, глядя на него.
— Лена… — прохрипел он, пытаясь собрать остатки своего достоинства. — Давай поедем домой. Мы… мы поговорим.
Она смотрела на него так, как смотрят на совершенно чужого человека. В её глазах не было ни злости, ни обиды, ни жалости. Там была пустота. Пустота на том месте, где раньше был он.
— Уходи, Кирилл, — сказала она тихо, но так, что каждое слово впилось в него острыми иглами.
И дверь закрылась. Он услышал, как внутри с отчётливым, финальным щелчком повернулся ключ в замке.
Он стоял на лестничной клетке несколько секунд, оглушённый. Холодный воздух подъезда отрезвил его, и на смену унижению пришла волна бессильной ярости. Он ударил кулаком по двери.
— Лена! Открой! Ты слышишь меня?! Мы не закончили!
В ответ — тишина.
— Ты не можешь так поступить! Открой дверь! Я твой муж!
Из-за двери донёсся её голос. Спокойный, ровный и абсолютно безжизненный.
— Нам не о чем говорить, Кирилл. Ты всё сказал моей маме.
Эти слова ударили сильнее, чем всё, что он услышал на кухне. Это был приговор, вынесенный им же самим. Он остался один. Изгнанный. Вычеркнутый.
А в квартире Лена прислонилась спиной к закрытой двери. Она не плакала. Она просто стояла, слушая удаляющиеся шаги мужа по лестнице. Валентина Петровна вышла из кухни. Она молча посмотрела на дочь, потом взяла со стола две тарелки.
— Салат будешь? — спросила она так, будто ничего не произошло.
Лена медленно выпрямилась, провела рукой по волосам и кивнула.
— Да, мам. Буду.
Конфликт был исчерпан. Проблема была устранена. Жизнь продолжалась…
