— Олечка, солнышко, у меня для тебя новость – просто огонь! Представляешь, мои приезжают! На целых две недели, в отпуск! — Сергей влетел в кухню, где Ольга заканчивала мыть посуду после ужина, сияя так, будто только что выиграл в лотерею миллион. Он подхватил жену, чуть не выбив из ее рук тарелку, и закружил в неуклюжем подобии танца.
Ольга с трудом удержала равновесие и тарелку. «Мои» — это означало его маму, Галину Ивановну, сестру Светлану с ее мужем-тюфяком и двумя их неугомонными отпрысками. Вся эта шумная, бесцеремонная компания в их скромной «двушке». На две недели. Перспектива вырисовывалась такая, что у Ольги внутри все похолодело. Она почувствовала, как тугой узел зарождается где-то в районе солнечного сплетения, предвещая долгие дни ада. Но на лице она постаралась изобразить подобие радостного удивления, хотя получилось, скорее всего, нечто похожее на гримасу человека, которому случайно наступили на ногу.
— Да ты что? — голос ее прозвучал чуть выше, чем обычно, от внутреннего напряжения. — Вот это… сюрприз. А когда они… осчастливить нас собираются?
— Да уже завтра утром! Поезд в девять приходит, я их встречу! — Сергей был полон энтузиазма и совершенно не замечал застывшего выражения на лице жены. — Представляешь, как здорово будет! Все вместе, по-семейному! Мама так давно не была, Света с детьми… Они так по тебе соскучились!
Ольга сомневалась насчет «соскучились». Галина Ивановна, женщина властная и привыкшая, чтобы все вертелось вокруг нее, вряд ли скучала по невестке, которую считала недостаточно хорошей партией для своего «золотого» Серёженьки. Света, вечно недовольная и сравнивающая все и вся с тем, «как у мамы», скорее всего, предвкушала возможность в очередной раз продемонстрировать свое превосходство. А дети… Дети просто были стихийным бедствием, маленькими разрушителями, для которых не существовало слова «нельзя».
— Да, конечно… здорово, — выдавила из себя Ольга, лихорадочно соображая, куда разместить всю эту ораву и как пережить предстоящие две недели, не сойдя с ума. Надежда на помощь мужа была призрачной. Сергей любил свою родню слепой, всепрощающей любовью и считал, что их присутствие само по себе – праздник, не требующий никаких дополнительных усилий, особенно с его стороны.
Утро следующего дня превратило их тихую квартиру в филиал цыганского табора, смешанного с вокзальной площадью. Сначала в прихожую, занимая все свободное пространство, ввалились многочисленные чемоданы, сумки, баулы и пакеты, будто родственники собирались переезжать на ПМЖ, а не гостить две недели. Затем появились и сами гости. Галина Ивановна, полная и румяная, с видом генеральши, инспектирующей вверенные ей войска, сразу же окинула квартиру критическим взглядом. Света, поджав губы, процедила что-то вроде «ну, здравствуй, Оля», и тут же принялась командовать мужем, который, как обычно, молча таскал вещи. Двое ее детей, мальчик лет семи и девочка пяти, вырвавшись из-под контроля, с визгом и гиканьем понеслись исследовать «новые территории», не обращая внимания на робкие попытки Ольги их остановить.
— Оленька, а что это у тебя тут так… компактненько? — пробасила Галина Ивановна, проходя в гостиную и плюхаясь на диван с таким видом, будто делала великое одолжение. — Серёженька, помнится, говорил, квартира просторная. Ну, да ладно, в тесноте, да не в обиде, как говорится. Главное, чтобы душевно было.
Ольга проглотила комок, подкативший к горлу. «Компактненько» — это они еще не видели спальню, куда предстояло запихнуть ее, Сергея, Галину Ивановну и, возможно, кого-то из детей. Сергей же, расплывшись в счастливой улыбке, суетился вокруг родни, предлагая чай, кофе, раскладывая их вещи и совершенно не замечая, как меняется лицо его жены.
— Мам, ну что ты, отличная квартира! — бодро возразил он. — Нам с Олей хватает. Главное – вы приехали! Проходите, располагайтесь, как дома!
И они расположились. Сразу и по-хозяйски. Сумки были небрежно брошены посреди комнат, верхняя одежда свалена на единственное кресло в прихожей. Дети уже успели опрокинуть вазу с цветами (к счастью, пластиковую и без воды) и измазать зеркало в коридоре чем-то липким. Света, усевшись рядом с матерью, уже начала тихим голосом что-то ей нашептывать, бросая на Ольгу оценивающие взгляды. Ольга чувствовала себя экспонатом в кунсткамере, который разглядывают со всех сторон, выискивая недостатки. Она пошла на кухню ставить чайник, ощущая спиной тяжелые взгляды и понимая, что эти две недели превратятся для нее в персональный ад на земле. А муж… муж, как всегда, будет считать, что все просто замечательно и «по-семейному».
— Оленька, а что это у тебя кастрюлька такая… неказистая? — голос Галины Ивановны, пропитанный плохо скрываемым пренебрежением, донесся с дивана, где она возлежала, словно падишах на мягких подушках, уже третий день подряд. — Супчик-то, может, и ничего, но вот аромат из такой посуды… не тот, знаешь ли. У нас дома, помнится, эмалированные были, немецкие еще, вот в них навар так навар!
Ольга, помешивавшая этот самый супчик на маленькой, заставленной грязной посудой кухне, едва не выронила половник. Каждый день начинался и заканчивался подобными «ценными указаниями» и сравнениями не в ее пользу. Прошло всего три дня с момента прибытия «дорогой родни», а ее двухкомнатная квартира уже напоминала поле битвы после нашествия Мамая. Вещи были разбросаны повсюду: носки мужа Светланы сиротливо выглядывали из-под дивана, детские игрушки, липкие от чего-то сладкого, хрустели под ногами в самых неожиданных местах, а на журнальном столике, который Ольга с таким трудом отмыла вчера вечером, уже красовалась свежая коллекция кружек с недопитым чаем и кофейных разводов.
Дети, семилетний Витя и пятилетняя Машенька, носились по квартире с энергией атомного реактора, их крики и визг не смолкали ни на минуту. Они уже успели разрисовать фломастерами новые обои в коридоре, которые Ольга и Сергей клеили всего полгода назад, и чуть не устроили потоп в ванной, решив искупать плюшевого медведя. Муж Светланы, молчаливый и безучастный ко всему происходящему увалень, большую часть времени проводил, уткнувшись в телефон, или спал на раскладушке в детской, которую теперь делил с Галиной Ивановной. Сама же Света, удобно устроившись рядом с матерью, либо смотрела бесконечные сериалы, либо обсуждала с ней последние сплетни из жизни их общих знакомых, попутно отпуская едкие замечания в адрес Ольги.
— А ты, Оленька, чего такая замученная? — участливо, но с явным подвохом в голосе, спрашивала Света, когда Ольга, выбиваясь из сил, пыталась приготовить обед на всю ораву. — Не высыпаешься, что ли? Вот мама у нас всегда была как пчелка, все успевала, и дом блестел, и мы накормлены, и сама всегда при параде.
Сергей на все это реагировал с олимпийским спокойствием. Когда Ольга, доведенная до отчаяния очередным «подвигом» племянников или язвительным замечанием свекрови, пыталась вечером тихонько ему пожаловаться, он лишь отмахивался.
— Ну, Оль, ну что ты начинаешь? Они же в гостях, приехали отдохнуть. Неудобно же им сейчас какие-то претензии предъявлять. Потерпи немного, скоро уедут, — говорил он, уютно устраиваясь перед компьютером, чтобы «расслабиться» после работы в своих танчиках, пока Ольга продолжала намывать горы посуды и готовить ужин на следующий день.
Терпение Ольги истощалось с катастрофической скоростью. Она чувствовала себя не хозяйкой в собственном доме, а бесплатной прислугой, обязанной удовлетворять все прихоти этих бесцеремонных «гостей». Она вставала раньше всех, чтобы успеть приготовить завтрак, потом бежала на работу, а вечером, возвращаясь в ставший уже привычным бедлам, снова вставала к плите, мыла, стирала, убирала, выслушивая бесконечные жалобы и критику. Галина Ивановна постоянно сетовала на то, что Серёженька похудел, что Ольга его плохо кормит, что в доме «не чувствуется женской руки». Света вторила матери, рассказывая, какие пышные пироги пекла их мама и как идеально она вела хозяйство.
Апогеем стал момент, когда Галина Ивановна, попробовав Ольгин борщ, сморщила нос и заявила: — Нет, Оленька, это не борщ. Так, свекольная водичка. Вот у меня борщ был – ложка стояла! И мясо кусками, а не эти твои огрызки. Серёженька такой бы и есть не стал, он у меня к настоящей еде приучен.
Ольга молча сглотнула обиду, чувствуя, как внутри закипает волна ярости. Она посмотрела на Сергея, ища поддержки, но тот лишь виновато улыбнулся и попытался перевести разговор на другую тему. В этот момент Ольга поняла, что помощи ждать неоткуда. Она была одна против этого сплоченного клана, для которого она всегда будет чужой, «не такой». И с каждым днем эта мысль все сильнее укреплялась в ее сознании, вытесняя остатки надежды на мирное сосуществование. Курорт «все включено» за ее счет продолжался, и конца этому видно не было.
Неделя тянулась, как резиновая, каждый день похожий на предыдущий кошмарный сон, из которого Ольга никак не могла выбраться. Квартира, некогда ее уютное гнездышко, превратилась в эпицентр хаоса и душевного дискомфорта. Воздух был пропитан запахом чужих вещей, несвежего белья и какой-то общей неухоженности, несмотря на титанические усилия Ольги хоть как-то поддерживать порядок. Она двигалась по квартире, как заведенный механизм: поднять, протереть, помыть, приготовить, снова поднять, снова протереть. Ее собственные желания, ее усталость, ее мнение – все это было отодвинуто на самый дальний план, невидимое и неслышимое для благодушного Сергея и его царственной родни.
Вечером шестого дня этого затянувшегося «отпуска» Ольга, с трудом передвигая ноги после работы и последующей вахты у плиты, поставила на стол большое блюдо с котлетами. Она старалась, правда старалась. Купила хорошее мясо, добавила лук, немного вымоченного в молоке хлеба, как любил Сергей. Аромат, казалось, был неплох. Но Света, лениво ковырнув котлету вилкой, скривила свои и без того тонкие губы.
— Оль, котлеты твои, конечно, съедобные, спору нет, — протянула она с видом искушенного ресторанного критика, — но суховаты, вот честно. Пресноваты даже. Вот у мамы – это да, котлеты так котлеты! Сочные, пышные, просто тают во рту! Пальчики оближешь!
Галина Ивановна, сидевшая во главе стола, тут же авторитетно кивнула, словно только и ждала этой реплики.
— Да, да, Света права, — поддакнула она, отправляя в рот кусок Ольгиной «суховатой» котлеты и тщательно пережевывая. — Серёженька в детстве такие сухие и не ел бы, он у меня к хорошему привык, к сочному, к домашнему. Я всегда с душой готовила, с любовью. Видимо, не всем это дано.
Ольга замерла с тарелкой в руках. Эти слова, брошенные так небрежно, с полным отсутствием такта, ударили по ней сильнее, чем если бы ее физически толкнули. Внутри что-то оборвалось. Не злость даже, а какое-то ледяное, абсолютное понимание того, что это – предел. Дальше терпеть было некуда и незачем. Она молча поставила тарелку на стол, села и уставилась в одну точку, не видя и не слыша ничего вокруг. Еда застревала в горле. Все звуки – чавканье, звяканье вилок, беззаботный смех детей, обсуждавших, кто больше котлет съест, – слились в один невыносимый гул.
Она досидела до конца ужина, как в тумане. Потом механически убрала со стола, перемыла горы посуды, вычистила плиту. Ни Галина Ивановна, ни Света даже не пошевелились, чтобы помочь. Они, насытившись, вновь переместились на диван, к телевизору, где уже начинался их любимый сериал. Муж Светланы, как обычно, уткнулся в телефон. Дети, перевозбужденные, носились по комнатам, периодически натыкаясь на мебель и заливаясь то смехом, то плачем.
Ольга закончила свои дела на кухне, когда уже стемнело. Она чувствовала себя выжатой, как лимон, но внутри горел холодный, яростный огонь. Она ждала. Ждала Сергея. Он пришел с работы около девяти, как обычно, уставший, но в предвкушении ужина и отдыха. Войдя в квартиру, он привычно споткнулся о разбросанные детские ботинки, поморщился, но ничего не сказал.
— Оль, привет! А что у нас на ужин вкусненького? — бодро спросил он, направляясь на кухню.
Ольга стояла в коридоре, бледная, с плотно сжатыми губами. Ее вид был настолько необычен, что даже Сергей, обычно не замечавший нюансов ее настроения, слегка насторожился.
— Выйдем, — тихо, но твердо сказала она.
— Куда выйдем? Что случилось? — Сергей недоуменно посмотрел на нее.
— На лестницу, — так же тихо, но с непреклонной решимостью в голосе ответила Ольга и, не дожидаясь его, открыла входную дверь и шагнула на площадку.
Сергей, пожав плечами, последовал за ней, закрыв за собой дверь. Тусклый свет лампочки на лестничной клетке освещал ее лицо, делая его еще более строгим и решительным. Она повернулась к нему. В ее глазах не было слез, не было истерики. Только холодная, концентрированная ярость, которая пугала больше любого крика.
— Значит так, дорогой мой, — прошипела она, и в этом шипении было столько накопившейся боли и злости, что Сергей невольно отступил на шаг. — Ты меня внимательно слушаешь. Очень внимательно…
— Допустим!
— Если завтра же стадо твоей родни не уберётся восвояси, то ты сам окажешься на улице! Ты меня уяснил?!
Сергей опешил. Он смотрел на жену так, будто видел ее впервые. Такой Ольги он не знал. Это была не его тихая, покладистая Оля, которая всегда старалась сгладить углы и угодить всем. Это была фурия, готовая смести все на своем пути.
— Оля, ты… ты что такое говоришь? — растерянно пробормотал он. — Как… как так можно? Это же мои родные… мама, сестра… гостеприимство… мы же семья…
— Это не гости, Сергей! — перебила она его ледяным тоном. — Это саранча, которая сожрала мой покой, мое здоровье и мое терпение! Они превратили мой дом в свинарник, а меня – в бесплатную обслугу! И ты, ты все это время делал вид, что ничего не происходит! Так вот, я тебе даю выбор. Очень простой выбор. Или они. Или я. Решай. Но учти, второго шанса и второго предупреждения не будет.
Сергей смотрел на ее непреклонное лицо, на сталь в ее глазах, и до него медленно, но неотвратимо начало доходить: она не шутит. Это не очередная женская истерика, которую можно переждать или задобрить цветами. Это – ультиматум. Жесткий и окончательный. И выбор, который ему предстояло сделать этой ночью, мог разрушить либо его отношения с родней, либо его семью.
Сергей, бледный как полотно, с осунувшимся за одну ночь лицом, вошел в гостиную, где его семейство уже начинало утренние ритуалы – Галина Ивановна командовала Светой по поводу заварки чая, а дети с воплями делили пульт от телевизора. Он откашлялся, привлекая внимание.
— Мам, Света… тут такое дело, в общем… — начал он, и голос его предательски дрогнул, выдавая всю тяжесть предстоящего разговора. — Оля… она… в общем, она просит, чтобы вы… ну… сегодня уехали.
Наступила тишина, настолько густая, что, казалось, ее можно было резать ножом. Галина Ивановна медленно повернула голову, ее лицо, еще минуту назад выражавшее утреннее благодушие, начало наливаться нездоровым румянцем. Света застыла с чайником в руке, ее брови поползли вверх.
— Что значит «просит»? — ледяным тоном переспросила Галина Ивановна, отчеканивая каждое слово. — Ты что такое говоришь, сынок? Она нас выгоняет? После всего, что мы… — Она что, совсем с ума сошла, эта твоя Оля? — взвилась Света, забыв про чайник. — Мы ей что, мешаем? Приехали в гости, как порядочные люди, а она…
— Она сказала, что если вы не уедете, то… то я тоже должен буду уйти, — с трудом выдавил из себя Сергей, чувствуя себя последним предателем.
Ночь для него превратилась в ад. После ультиматума Ольги он метался между ней, непреклонной и холодной, как айсберг, и своей родней, которую теперь предстояло «обрадовать». Уговоры, мольбы, попытки воззвать к ее здравому смыслу и родственным чувствам разбивались о стену ее ледяного спокойствия. Она просто смотрела на него, и в ее взгляде не было ничего, кроме презрения и усталости.
Реакция родни была предсказуемой. Возмущение, обида, обвинения в адрес «неблагодарной невестки, которая возомнила о себе невесть что». Галина Ивановна несколько раз хваталась за сердце, театрально охая, Света сыпала язвительными комментариями, перемежая их с причитаниями о том, «какую змею Серёженька пригрел на груди». Муж Светы, как обычно, молчал, но в его глазах читалось осуждение. Дети, почувствовав общее напряжение, притихли, но и их взгляды были полны недоумения и обиды.
Утро было наполнено демонстративно громкими сборами. Чемоданы паковались с грохотом, вещи швырялись, будто Ольга лично их оскорбила. Каждое движение, каждый вздох Галины Ивановны и Светы были пропитаны немым укором и праведным гневом. Когда они, наконец, выстроились в прихожей, готовые к отбытию, Галина Ивановна бросила на Ольгу, стоявшую в дверях кухни с непроницаемым лицом, уничтожающий взгляд. — Ну, спасибо тебе, Оленька, за «гостеприимство», — процедила она сквозь зубы. — Не ожидали мы такого от тебя, не ожидали. Серёженька, бедненький, как же он с тобой живет…
Света фыркнула и, подхватив детей, демонстративно отвернулась. Они ушли, не попрощавшись, оставив за собой гнетущую тишину и ощущение тотального разгрома.
Ольга молча закрыла за ними дверь. В квартире стало непривычно тихо, но это была не та тишина, которая приносит умиротворение. Это была тишина перед бурей. Сергей стоял посреди гостиной, растерянный и подавленный. Он посмотрел на Ольгу, ожидая, что она, может быть, смягчится, скажет что-то. Но ее лицо оставалось каменным.
— Ну что, довольна? — не выдержал он, и в его голосе зазвучали обвиняющие нотки. — Выгнала мою мать, сестру с детьми! Разрушила все! Тебе это было нужно? Показать свою власть?
Ольга медленно повернулась к нему. Ее глаза сверкнули.
— Довольна? — переспросила она низким, совершенно спокойным голосом, от которого у Сергея по спине пробежал холодок. — Я не довольна, Сергей. Я в ярости. Я в ярости от того, что ты позволил превратить нашу жизнь, мой дом, меня саму в это посмешище. Ты называешь это «гостеприимством»? Я называю это унижением. Они приехали не в гости, они приехали на меня посмотреть, как на диковинного зверя в клетке, которого можно безнаказанно тыкать палкой и кормить отбросами!
— Оля, не преувеличивай! Они просто… они такие, какие есть! Это моя семья!
— Твоя семья? — Ольга усмехнулась, но смех этот был лишен веселья. — А я кто в твоей семье, Сергей? Прислуга? Аниматор? Мальчик для битья? Ты хоть раз за эту неделю подумал обо мне? О том, каково мне было выслушивать их бесконечные придирки, убирать за ними грязь, готовить на всю эту ораву, пока они лежали на диване и критиковали каждый мой шаг? Ты хоть раз заступился за меня? Хоть раз сказал им «хватит»?
Сергей молчал, отведя взгляд. Ему нечего было сказать. В глубине души он понимал, что она права, но признать это означало бы признать собственную слабость, собственное предательство.
— Ты выбрал, Сергей, — продолжила Ольга тем же ровным, безжалостным тоном. — Ты всегда выбирал их. Их комфорт, их мнение, их желания были для тебя важнее, чем мои чувства, наше спокойствие, наша семья. Ты думал, я буду терпеть это вечно? Думал, я позволю им и дальше вытирать об меня ноги, а ты будешь стоять в стороне и мямлить про «родственные узы»? Ошибаешься.
Она подошла к окну и посмотрела на опустевший двор.
— Знаешь, что самое страшное? Не то, что они такие. А то, что ты такой. Слабый. Бесхребетный. Ты не мужчина, Сергей, если не можешь защитить свою женщину, свой дом. Ты просто… приложение к своей мамочке и сестричке. Слова Ольги хлестали его, как пощечины. Он хотел возразить, крикнуть, что это неправда, что он любит ее, но слова застревали в горле.
Он видел перед собой чужую, холодную женщину, и понимал, что та Ольга, которую он знал, или думал, что знал, исчезла. Навсегда. — Я не знаю, как мы будем жить дальше, Сергей, — сказала она, не поворачиваясь. — Точнее, я знаю. Так, как раньше, мы жить уже не будем. Между нами теперь выжженная пустыня. И кто ее выжег – ты или твоя драгоценная родня – уже не имеет значения. Все кончено.
Она не плакала. Ее голос не дрожал. Это была констатация факта. Окончательная и бесповоротная. В квартире воцарилась тишина, но теперь она была другой. Это была тишина раскола, тишина взаимного отчуждения. Скандал завершился. И проигравшими в нем оказались все…
