— Димочка, сынок, это я… — голос в телефонной трубке был слабым, надтреснутым, исполненным вселенской скорби.
Дима, сидевший за кухонным столом и листавший на ноутбуке предложения по ипотеке, весь подобрался. Он бросил быстрый, почти виноватый взгляд на жену. Света стояла у плиты, спиной к нему. Она не оборачивалась, но её спина вдруг стала идеально прямой, а нож, которым она резала овощи для рагу, стал стучать по разделочной доске заметно резче и злее. Оба знали этот голос. Этот голос всегда означал одно — сейчас из их семейного бюджета, который они с таким трудом сшивали из двух зарплат, снова выдернут несколько крупных купюр.
— Мам, привет. Что случилось? У тебя голос такой… — Дима старался говорить бодро, но получалось плохо.
— Да что может случиться, сынок, всё по-старому. Давление опять подскочило, голова кружится, в глазах темнеет. Врач выписал новые таблетки, а они стоят, будто их из золота делают. Я на цены посмотрела, и мне ещё хуже стало. Вот, сижу, доедаю последнюю картошку, больше и нет ничего. Не знаю, как до пенсии дотянуть… — Тамара Семёновна сделала мастерскую паузу, полную страдальческого молчания.
Стук ножа о доску прекратился. Света повернула голову и посмотрела прямо на мужа. В её взгляде не было мольбы или упрёка. Там был холодный, концентрированный гнев и вопрос, который она не произносила вслух: «Ты опять на это поведёшься?»
Дима отвёл глаза. Он не мог смотреть на жену. Чувство вины перед матерью и чувство стыда перед Светой разрывали его на части.
— Мам, ну что ты такое говоришь. Ты же знаешь, мы всегда поможем. Я сейчас тебе переведу немного, купишь всё, что нужно.
— Ой, сыночек, да неудобно же… Вы сами молодые, вам нужнее… — запричитала Тамара Семёновна, но в её голосе уже отчётливо слышались нотки облегчения и торжества.
— Ничего не неудобно. Всё, мам, жди, — коротко бросил Дима и нажал отбой.
Он не сразу поднял голову. Он сидел, уставившись на погасший экран телефона, будто собираясь с силами. Света положила нож на столешницу. Звук лёгкого металлического щелчка в наступившей тишине прозвучал как выстрел. — Опять? Дима, опять? Удивительная пунктуальность у её приступов. Ровно через неделю после нашей зарплаты. Можно часы сверять.
— Свет, прекрати, — устало произнёс он. — Она моя мать. Она одна. Кому ей ещё звонить, если не мне?
— Звонить и просить — это одно. А устраивать этот спектакль с последней картошкой — совсем другое, — Света подошла к столу и села напротив. — Мы откладываем на первый взнос. Мы отказываем себе в отпуске, в новой одежде, во всём. Каждая копейка на счету. А твоя мама одним звонком откатывает нас на месяц назад. Десять тысяч в прошлый раз, пятнадцать — за месяц до этого. На «лекарства», которые никто никогда не видел.
— Она пожилой человек! У неё действительно могут быть проблемы со здоровьем! — Дима уже начинал злиться, потому что чувствовал свою неправоту.
— Пожилой — не значит нелживый. Я не верю ни единому её слову, Дима. И ты в глубине души тоже не веришь. Ты просто не хочешь себе в этом признаться, потому что тебе проще отправить ей деньги и купить себе спокойствие на пару недель. Только ты покупаешь его за счёт нашего будущего.
Он ничего не ответил. Он молча взял в руки телефон, отвернулся от неё, открыл банковское приложение. Его пальцы быстро забегали по экрану. Света смотрела на его сутулую спину, на то, как он сосредоточенно вбивает сумму, и чувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Это была не просто очередная ссора. Это было предательство. Тихое, будничное, совершённое парой кликов в смартфоне.
На экране Диминого телефона вспыхнуло уведомление: «Перевод выполнен». Он положил телефон на стол и, так и не посмотрев на жену, поднялся.
— Я пойду пройдусь.
Он ушёл, оставив её одну на кухне. Воздух не был тяжёлым — он стал разреженным, пустым, как будто из него выкачали не только кислород, но и все невысказанные слова, доверие и близость. Света осталась сидеть за столом, глядя на забытый им ноутбук с открытой страницей ипотечного калькулятора. Цифры на экране казались насмешкой. Она поняла, что спорить бесполезно. Слова больше не работали. Нужны были факты. Железные, неопровержимые доказательства, которые можно будет швырнуть ему в лицо. И она их найдёт. Во что бы то ни стало.
Вечер не принёс мира. Он принёс густую, вязкую тишину, которая заполнила собой всю квартиру. Дима вернулся через час, так и не посмотрев на Свету, прошёл в комнату и уткнулся в телевизор. Они ужинали молча. Двигались по квартире как два призрака, случайно оказавшиеся в одном пространстве, старательно избегая смотреть друг на друга. Света чувствовала, как между ними растёт стеклянная стена — холодная и прозрачная, но абсолютно непробиваемая. Спорить больше не имело смысла. Он сделал свой выбор. И теперь ей нужно было сделать свой.
После ужина, убрав посуду, она села на диван с телефоном. Не для того, чтобы кому-то писать или звонить. Ей просто нужно было занять руки и глаза, утопить неприятные мысли в бесконечной, бессмысленной ленте чужой жизни. Мелькали фотографии с детских утренников, отчёты о покупке новой машины, снимки еды из модных ресторанов. Всё это казалось далёким и нереальным. Она бездумно листала, пока не наткнулась на яркую аватарку Вики, Диминой племянницы. Подпись гласила: «Наконец-то море! Турция, мы скучали!»
Света механически открыла фотоальбом. Первая фотография: Вика в купальнике на фоне лазурного моря. Вторая: вид с балкона отеля на бассейн. Третья: стол, заставленный тарелками с едой из системы «всё включено». Четвёртая: Вика с подругами, все смеются и держат в руках высокие бокалы с разноцветными коктейлями. Света уже собиралась пролистнуть дальше, но что-то зацепило её взгляд. На заднем плане, за столиком у самого бассейна, сидела компания женщин постарше. Одна из них, в ярком цветастом сарафане, запрокинула голову и хохотала так заразительно, что, казалось, этот смех можно было услышать даже через фотографию.
Палец Светы замер над экраном. Она медленно, двумя пальцами, увеличила изображение. Качество было отличным. Лицо женщины приблизилось, стало чётким, до малейшей морщинки у глаз. Сомнений не было. Это была Тамара Семёновна. Её «бедная, больная» свекровь. Загорелая. Отдохнувшая. Сжимающая в руке бокал с оранжевым напитком, украшенным долькой апельсина. Она не выглядела больной. Она выглядела абсолютно, ослепительно счастливой.
Холод, острый и чистый, как осколок льда, вонзился Свете под рёбра. Она пролистала дальше. Вот Тамара Семёновна позирует в обнимку с Викой на фоне заката. А вот она, пританцовывая, идёт по пляжу. Ложь была такой наглой, такой всеобъемлющей, что перехватывало дыхание. Все эти месяцы жалоб, все эти «последние картошки» и «дорогие лекарства» — всё это было оплатой вот этого самого отдыха, этого смеха и этих коктейлей. Оплатой из их кармана. Из их несбывшейся ипотеки.
В этот самый момент в комнате зазвонил телефон Димы. Он вздрогнул, оторвавшись от телевизора. Света посмотрела на экран его телефона, лежавшего на журнальном столике. На нём светилось одно слово: «Мама».
Дима схватил телефон.
— Алло, мам? Что-то ещё случилось? В трубке послышались звуки, похожие на сдавленные рыдания. Света видела, как напряглось и побледнело лицо её мужа. — Что? Как упала? Мама, успокойся, объясни толком!
Света поднялась с дивана. Она не сводила глаз с мужа, который уже вскочил на ноги и мерил шагами комнату.
— Какая операция? Срочно?.. Господи, да сколько нужно?! — его голос дрогнул от паники.
Тамара Семёновна на том конце провода, очевидно, разыгрывала лучшую партию в своей жизни. Но Света больше не слышала её жалоб. Она видела перед глазами только её смеющееся, загорелое лицо на фоне турецкого бассейна.
Она подошла к Диме. Он был так поглощён разговором, что даже не заметил её. Она не вырвала телефон. Она просто протянула руку и взяла его из его ослабевшей ладони. Дима ошеломлённо посмотрел на неё, не в силах произнести ни слова. Света поднесла трубку к своему уху. Рыдания свекрови мгновенно прекратились.
— Тамара Семёновна? — голос Светы был спокойным и ровным. До ужаса спокойным. — Не волнуйтесь. Деньги будут. Я сама всё привезу.
Света не поехала в банк. Она даже не поехала в их обычный супермаркет у дома. Её машина уверенно миновала яркие вывески знакомых магазинов и свернула на окраину района, к приземистому зданию из серого кирпича с одной-единственной надписью над входом: «Продукты». Это был дискаунтер самого низкого пошиба, место, куда люди приходят не за выбором, а за выживанием. Внутри пахло сырым картоном и дешёвым пластиком. Тусклые люминесцентные лампы гудели под потолком, бросая безжалостный свет на ряды полок.
Она не стала брать тележку. Ей хватило большой плетёной корзины. Света двигалась по магазину с холодной, хирургической точностью. Её взгляд скользил мимо ярких упаковок, мимо всего, что могло принести хоть какое-то гастрономическое удовольствие. Она искала другое. Она искала суть. Суть нищеты, о которой так любила рассказывать её свекровь.
Вот они — макароны. Не из твёрдых сортов пшеницы, в красивых пачках с итальянскими флагами, а сероватые, ломкие рожки в простом прозрачном пакете с криво наклеенной этикеткой. Она взяла самый большой пакет, килограмма на два. Дальше — крупы. Не отборный рис или гречка, а самая дешёвая перловка, в которой сквозь мутный целлофан проглядывали тёмные соринки. Пакет с крупой глухо стукнулся о пачку макарон в её корзине. И, наконец, в хлебном отделе она нашла то, что искала. Каменные, заветренные сухари, расфасованные в такие же безликие пакеты. Идеальное топливо для выживания. Больше ничего. Ни масла, ни сахара, ни чая. Только основа.
Расплатившись на кассе мятой купюрой и получив сдачу мелкими монетами, она сложила свои покупки в один большой пакет и вышла на улицу. Воздух после спертой атмосферы магазина показался свежим и чистым. Она не чувствовала ни злости, ни удовлетворения. Только холодную, звенящую правоту.
Дверь квартиры Тамары Семёновны ей открыли не сразу. Сначала послышалось шарканье тапочек, потом долгий щелчок замка. Свекровь стояла на пороге, опираясь на дверной косяк. На ней был старый халат, волосы растрёпаны, а на лбу картинно лежала рука. Она изображала страдалицу, только что оторванную от смертного одра.
— Светочка… Заходи… Я еле встала, — прошептала она, заглядывая Свете за спину, очевидно, высматривая заветный конверт или сумку с деньгами.
Света молча шагнула внутрь. Она не разулась. Она прошла прямо в глубь квартиры, в святая святых — на кухню. Тамара Семёновна, удивлённая таким нарушением ритуала, заковыляла следом. Её «больная» нога, кажется, беспокоила её гораздо меньше, чем содержимое пакета в руках невестки.
На кухне было чисто и уютно. Гораздо уютнее, чем можно было ожидать от жилища «нищей» пенсионерки. Света подошла к большому обеденному столу, покрытому свежей клеёнкой с ромашками. Тамара Семёновна остановилась в дверях, её взгляд был прикован к пакету. Ожидание смешивалось с плохо скрываемым нетерпением.
И тогда Света сделала это. Она не стала ничего вынимать. Она просто перевернула пакет и с резким, сухим шуршанием вывалила всё его содержимое прямо на стол. Серые макароны с дешёвым пластиковым стуком рассыпались по клеёнке, рядом с ними легла пыльная пачка перловки, а поверх всего этого унылого натюрморта с сухим треском упали каменные сухари.
Тамара Семёновна застыла. Её рука, только что прижатая ко лбу, безвольно упала вдоль тела. Маска страдалицы слетела с её лица, обнажив недоумение, переходящее в гнев. Она смотрела то на рассыпанные продукты, то на непроницаемое лицо Светы.
— Это… что такое? — прошипела она.
Света скрестила руки на груди. Её голос прозвучал ровно и отчётливо, каждое слово падало на стол, как ещё один сухарь.
— Если вы такая бедная и несчастная, как вы говорите, то питайтесь сухарями и водой, от нас денег вы больше не получите!
Тишина стала другой. Она перестала быть сочувствующей. Она стала обвиняющей. Лицо Тамары Семёновны побагровело.
— Да ты… Ты что себе позволяешь?! — она сделала шаг к столу, её актёрская хромота исчезла без следа. — Я сыну пожалуюсь! Он тебе устроит!
— Это единственное, чего вы заслужили после того, как годами вытягивали деньги из нашей семьи. Больше вы ничего не получите, — так же спокойно повторила Света.
Поняв, что спектакль окончен, а невестку не пронять, свекровь заметалась. Её лицо исказилось.
— Я… Это не то, что ты думаешь! Мне деньги были нужны… на другое! Подруге! Она умирала! А на море… на море меня Вика позвала, у неё путевка горела! Я не за свои деньги!
Она врала отчаянно и неумело, путаясь в словах, как в паутине. Света молча смотрела на неё, не удостаивая её ложь даже кивком. И это молчание было страшнее любой ругани. Не выдержав, Тамара Семёновна бросилась к телефону, лежавшему на подоконнике. Её пальцы судорожно застучали по кнопкам.
— Сынок, твоя жена… она приехала и… унизила меня! Вышвырнула на стол какую-то дрянь, как собаке! — голос Тамары Семёновны звенел от праведного гнева, срываясь на высокие, визгливые ноты. Она говорила быстро, захлёбываясь словами, выстраивая картину чудовищной жестокости невестки. — Она меня обвиняет, говорит, что я всё вру! Ты слышишь, Дима?! Она издевается над твоей больной матерью!
Света не двинулась с места. Она достала из кармана джинсов свой телефон. Пальцы двигались по экрану быстро и точно, без малейшего промедления. Найти галерею. Выбрать нужные файлы. Фотография с хохочущей свекровью у бассейна. Фотография в обнимку с племянницей на закате. И вишенка на торте — короткое, десятисекундное видео, которое она успела скачать со страницы Вики, где Тамара Семёновна, полная сил и энергии, отплясывала под незамысловатый турецкий хит на пляжной дискотеке. Она выбрала контакт «Муж» и нажала «Отправить». Синяя галочка, подтверждающая доставку, вспыхнула почти мгновенно.
Всё это заняло не больше пятнадцати секунд. Всё это время Тамара Сemёновна продолжала свою гневную тираду, не замечая ничего вокруг.
— …ты должен приехать и поставить её на место! Я требую, чтобы она извинилась! Я этого так не оставлю! Димочка, ты меня слышишь? Алло!
На том конце провода на несколько секунд воцарилось полное молчание. Не то молчание, когда пропадает связь, а то, которое следует за ударом. Глухое, оглушённое молчание. А потом Света услышала голос мужа. Но это был не Дима. Не тот Дима, который полчаса назад паниковал из-за «операции» и чувствовал себя виноватым. Голос был ровный, металлический, лишённый каких-либо интонаций. Он был чужим.
— Мама. Я видел фотографии.
Всего три слова. Но они подействовали на Тамару Семёновну сильнее, чем если бы сын накричал на неё. Она замерла с открытым ртом. Краска гнева схлынула с её лица, оставив после себя нездоровую бледность.
— Какие… какие фотографии? — пролепетала она, её уверенность начала крошиться, как старая штукатурка. — Это всё она! Она тебе что-то подсунула! Это фотошоп! Клевета!
— И видео тоже фотошоп? — голос Димы стал ещё более жёстким и холодным. — Как ты танцуешь на пляже? Наверное, тоже после падения, для реабилитации?
Тамара Семёновна открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба. Аргументы кончились. Сценарий был разрушен. Она попыталась вернуться к проверенной тактике, её голос снова задрожал, но на этот раз от настоящей паники, а не от поддельного страдания.
— Сынок, это не так… Я могу всё объяснить…
— Не надо. Ничего не надо объяснять, — оборвал её Дима. В его голосе не было ни жалости, ни злости. Только опустошение и окончательность. — Ты врала нам. Годами. Ты тянула из нас деньги, пока мы считали каждую копейку. Ты играла на моих чувствах. Это был последний раз.
— Дима! Не смей так со мной!..
Но в ответ она услышала только короткие, равнодушные гудки. Он повесил трубку.
Тамара Семёновна медленно опустила руку с телефоном. Она смотрела на Свету, но взгляд её был пуст. В нём больше не было ни гнева, ни хитрости. Только тупое, животное неверие в произошедшее. Она проиграла. Проиграла всё.
А Света просто смотрела на неё. Ни слова упрёка. Ни тени торжества на лице. Просто смотрела, как рушится мир этой женщины. Потом она спокойно, без суеты, развернулась. Прошла через коридор к входной двери. Щёлкнул замок. Дверь открылась и закрылась. Ни хлопка, ни резкого движения. Просто и окончательно.
Тамара Сemёновна осталась одна. Посреди своей чистой, ухоженной кухни. Перед ней на столе, на яркой клеёнке с ромашками, сиротливо лежала горсть серых макарон и сухарей — памятник её собственной лжи. В руке она всё ещё сжимала телефон. Бесполезный кусок пластика, по которому ей больше никогда не ответит её сын. За окном шумел город, продолжалась жизнь, но в этой маленькой квартире она только что закончилась. Наступила абсолютная, бесповоротная тишина…
