— Людочка, борщ сегодня опять не такой, как я готовлю, — голос Нины Павловны, свекрови, прозвучал в небольшой кухне сразу после первой же ложки. Он не был громким, но обладал той особой, въедливой интонацией, которая безошибочно била Людмиле по нервам.
Свекровь сидела за столом, чинно поджав губы, и с видом эксперта-дегустатора изучала содержимое своей тарелки. Её визиты, ставшие в последнее время неприятно частыми, всегда начинались примерно одинаково – с кулинарных замечаний.
Людмила, стоявшая у плиты и вытиравшая руки о передник, лишь едва заметно стиснула зубы. Она снова, уже в который раз, пыталась угодить. Нашла в старой маминой тетрадке рецепт, потратила полутра на рынке, выбирая мясо и свежайшие овощи. Варила, помешивала, пробовала – ей самой результат показался более чем достойным. Но Нина Павловна, очевидно, придерживалась иного мнения.
— Немного пресноват, Людочка, и свеклы, кажется, маловато. Цвет не тот, понимаешь? Не такой насыщенный, рубиновый. Вадик мой любит, чтобы борщ был погуще, понаваристее.
Вадим, муж Людмилы и единственный сын Нины Павловны, тут же оторвался от своей тарелки и согласно кивнул, с энтузиазмом подхватывая материнскую критику.
— Да, мам, ты права. У тебя он всегда такой, знаешь, основательный. А тут… ну, неплохо, конечно, Люда старалась, — он бросил на жену быстрый, как бы извиняющийся взгляд, — но не то. Совсем не то. Люда, ну ты прислушайся к маме, она же плохого не посоветует. У неё опыт какой!
Людмила молча поставила на стол хлебницу. «Опыт» Нины Павловны был её вечным козырем, которым она побивала любые попытки Людмилы проявить собственную кулинарную индивидуальность. Каждый раз, когда Люда готовила что-то новое или пыталась внести изменения в привычные рецепты, следовала одна и та же реакция: сравнение с «маминым» вариантом, разумеется, не в пользу невестки.
И Вадим, её любимый муж, неизменно принимал сторону матери, даже не пытаясь защитить жену или хотя бы проявить нейтралитет. Он словно и не замечал, как больно ранят её эти бесконечные придирки.
— И котлеты у тебя, Людочка, сегодня суховаты, — продолжила Нина Павловна, с некоторым усилием прожевав кусочек. — Вадику нужно более сочное, понимаешь? Он же у меня мужчина, ему силы нужны. Может, ты их передержала на сковородке?
Или фарш был недостаточно жирный? Я вот всегда добавляю немного свиного сальца, прокрученного через мясорубку, и обязательно булочку, размоченную в молоке. Тогда они получаются – пальчики оближешь!
— Да, Люд, котлеты и правда могли бы быть посочнее, — авторитетно подтвердил Вадим, отодвигая тарелку. — У мамы они просто тают во рту. Ты попробуй в следующий раз сделать, как она говорит. Это же несложно.
Людмила почувствовала, как к горлу подступает знакомый комок. Несложно? Ей было несложно встать в шесть утра, чтобы приготовить мужу свежий завтрак и собрать обед на работу.
Ей было несложно после своей основной работы бежать по магазинам, а потом до позднего вечера стоять у плиты, стараясь, чтобы всё было вкусно и разнообразно. Но, видимо, все её усилия были напрасны. Она всё равно оставалась «не такой», «хуже, чем мама».
Она пыталась. Честное слово, пыталась. Первые месяцы после свадьбы она с энтузиазмом расспрашивала Нину Павловну о её фирменных рецептах, записывала, старалась в точности всё повторить. Но даже тогда результат не устраивал свекровь. То «соли многовато», то «перца не хватает», то «консистенция не та». Постепенно Людмила поняла, что дело не в её кулинарных способностях.
Дело было в чём-то другом, в этом вечном, негласном соревновании, которое Нина Павловна вела с ней за право называться «лучшей хозяйкой» и, возможно, за внимание и любовь собственного сына.
После обеда, пока Вадим с матерью обсуждали какие-то свои семейные новости в гостиной, Людмила убирала со стола на кухне. Её руки двигались механически, а в голове роились горькие мысли. Сколько ещё она сможет это терпеть? Эту вечную критику, это снисходительное похлопывание по плечу от мужа, это ощущение собственной неполноценности, которое так умело культивировала в ней свекровь.
Нина Павловна вошла на кухню как раз в тот момент, когда Людмила заканчивала мыть посуду. Она окинула помещение цепким взглядом, который, казалось, способен был обнаружить пылинку даже в самом тёмном углу.
— Людочка, а ты полочки давно протирала? — спросила она, проведя пальцем по поверхности навесного шкафчика. На её пальце, разумеется, остался едва заметный след. — Пыльновато, дорогая. Порядок в доме – это же лицо хозяйки. Вадик привык, что у меня всегда идеальная чистота.
Людмила замерла с полотенцем в руках. Это была последняя капля. Не борщ, не котлеты, а эта вот пылинка на полке, эта очередная шпилька, брошенная с видом ангельского участия. Она почувствовала, как внутри неё что-то оборвалось. Словно туго натянутая струна, которая наконец лопнула.
— А вы, Нина Павловна, кажется, специально ищете, к чему бы ещё придраться, — слова сорвались с языка Людмилы прежде, чем она успела их обдумать.
Голос её, к собственному удивлению, прозвучал не просительно или оправдывающе, а неожиданно резко, с нотками металла, которых раньше в нём не было. Она повернулась к свекрови, и взгляд её был прямым и холодным. Полотенце так и осталось зажатым в её руке, как последний бастион обороны.
Нина Павловна на мгновение замерла, её рука с воображаемой пылинкой так и повисла в воздухе. Такого отпооргра она явно не ожидала. Обычно Людмила либо молча глотала её замечания, либо пыталась неуклюже оправдываться, что только раззадоривало свекровь.
Сейчас же в глазах невестки свекровь увидела что-то новое, незнакомое – усталость, перешедшую в глухое раздражение, готовое вот-вот выплеснуться наружу.
— Что ты себе позволяешь, Люда? — в голосе Нины Павловны прорезались удивлённо-обиженные нотки. — Я ведь из лучших побуждений. Просто хочу, чтобы у вас в доме был порядок, чтобы Вадику было комфортно. Он же мой сын, я о нём беспокоюсь.
В этот момент на кухню, привлечённый изменившейся интонацией, вошёл Вадим. Он вопросительно посмотрел сначала на мать, потом на жену.
— Что тут у вас происходит? Мам, Люда, вы чего?
— Да вот, сынок, — тут же переключилась на него Нина Павловна, принимая вид оскорблённой добродетели, — хотела Людочке по-хорошему сказать, что пыль на полках нужно протирать почаще. А она… она так со мной разговаривает, будто я ей враг какой-то.
Людмила перевела взгляд на мужа. В её глазах была немая мольба: «Ну хоть сейчас, хоть раз, пойми меня, поддержи». Но Вадим, как всегда, выбрал самый простой для себя путь – путь наименьшего сопротивления материнскому авторитету.
— Люда, ну что ты в самом деле? — укоризненно произнёс он. — Мама же просто замечание сделала, по-доброму. Ну, протёрла бы пыль, и всё. Зачем сразу так реагировать? Она же не со зла.
«Не со зла», — мысленно повторила Людмила, чувствуя, как внутри неё нарастает волна холодного бешенства. Ей вдруг стало так обидно, так горько от этого вечного мужниного непонимания, от его слепоты и глухоты к её чувствам, что слова Нины Павловны отошли на второй план.
Главным раздражителем сейчас был он, её муж, который раз за разом предавал её в этих мелких бытовых стычках, всегда выбирая сторону матери.
— Да, Вадик, я просто хотела как лучше, — подхватила Нина Павловна, почувствовав поддержку сына. Она снова обрела уверенность и решила развить успех. — И рубашки твои, кстати, Люда, сегодня опять не погладила. Воротничок замят, и манжеты… Я Вадику всегда так гладила, чтобы ни одной складочки, чтобы воротничок стоял, как у гвардейца. Мужчина должен выглядеть опрятно, это же его лицо.
Вадим тут же повернулся к жене, на его лице отразилось живейшее участие к проблеме собственных рубашек.
— Да, Люда, мама права. Посмотри, — он оттянул воротник своей рубашки, — видишь, вот здесь немного не так. У мамы всегда получается идеально. Ты, наверное, утюг недостаточно нагреваешь или без пара гладишь? Мама всегда сбрызгивает водой, так лучше разглаживается.
Людмила смотрела на них – на самодовольное лицо свекрови и на сосредоточенно-озабоченное лицо мужа, с таким вниманием изучавшего свой воротник, будто от этого зависела судьба мира. И ей вдруг стало смешно. Горько, истерично смешно.
— Если Вадику нужны идеальные воротнички, как у гвардейца, — процедила она, стараясь, чтобы голос не дрожал от подступающего гнева, — то, может быть, ему стоит попросить свою маму их гладить? У неё это, очевидно, получается гораздо лучше.
Или, на худой конец, Вадим уже достаточно взрослый мальчик, чтобы научиться гладить свои рубашки самостоятельно. Говорят, это несложно, если утюг достаточно нагреть и сбрызгивать водой.
На кухне повисла напряжённая тишина. Вадим уставился на жену с открытым ртом, словно не веря своим ушам. Нина Павловна побагровела. Такого откровенного выпада она не ожидала даже после первого «звоночка» с пылью.
— Да ты… ты что себе позволяешь? — задохнулась она от возмущения. — Ты ещё будешь указывать моему сыну, что ему делать? Да я всю жизнь о нём заботилась, каждую пылинку с него сдувала, а ты… Ты неблагодарная! Я тебя в свой дом приняла, как родную, стараюсь научить уму-разуму, а ты мне такое заявляешь!
— Нина Павловна, ваш дом – это там, где вы живёте, — спокойно, но твёрдо ответила Людмила, чувствуя, как отступает страх и на его место приходит какая-то злая, отчаянная решимость. — А это – мой дом. И я здесь хозяйка. И я буду решать, как мне гладить рубашки и когда протирать пыль.
А если моего мужа что-то не устраивает, он всегда может высказать свои претензии мне лично, а не жаловаться маме, как маленький мальчик.
— Люда, прекрати! — вмешался наконец Вадим, голос его был уже не укоризненным, а откровенно недовольным. — Ты переходишь все границы! Как ты разговариваешь с моей матерью? Она старше тебя, она желает нам добра!
— Добра? — Людмила невесело усмехнулась, глядя прямо на мужа. — Вадим, ты действительно считаешь, что постоянные придирки, унижения и сравнения – это добро? Ты хоть раз задумался, каково мне всё это выслушивать изо дня в день? Или тебе просто удобно, что есть мама, которая всегда знает, «как надо», и жена, которая должна молча всё это терпеть?
Градус напряжения достиг той точки, когда простой спор грозил перерасти в полноценный скандал. Людмила чувствовала, как дрожат у неё руки, но не от страха, а от сдерживаемой ярости. Она понимала, что сейчас наговорит много лишнего, но остановиться уже не могла. Слишком долго она молчала, слишком много накопилось. И первая искра, брошенная свекровью, разгоралась в пламя.
— Мало того, что неблагодарная, так ещё и дерзкая! — Нина Павловна, оправившись от секундного замешательства, перешла в наступление с новой силой. Её лицо приобрело цвет перезрелой свеклы, а голос, до этого пытавшийся сохранять нотки обиженной добродетели, теперь откровенно звенел от гнева. — Ты совершенно не ценишь заботу, Люда!
Не ценишь того, что я пытаюсь из тебя сделать нормальную жену для моего сына! Вадик привык к определённому уровню комфорта, к определённому отношению. А ты что? Ты же его совсем запустила! Он похудел, осунулся! Наверное, и кормишь его кое-как, раз уж даже элементарные котлеты приготовить не можешь, как следует!
Людмила слушала этот поток обвинений, и внутри неё что-то окончательно перегорело. Та последняя ниточка терпения, за которую она так долго цеплялась, с треском лопнула. Она посмотрела на Вадима, который стоял, растерянно переводя взгляд с матери на жену, и в его глазах не было ни тени поддержки, только испуг и желание, чтобы всё это поскорее закончилось, желательно без его активного участия.
И это малодушное молчание мужа стало тем катализатором, который высвободил всю накопившуюся в Людмиле ярость.
Она резко развернулась, кухонное полотенце, всё это время бывшее в её руке, с силой полетело на стол, сбив стоявшую там солонку. Соль белой дорожкой рассыпалась по клеёнке.
— Всё! Хватит! — закричала Людмила, и её голос, сорвавшийся на верхние ноты, заполнил маленькую кухню, заставив и Нину Павловну, и Вадима вздрогнуть.
— Что? Да как ты сме…
— Если вам не нравится, как я кормлю и забочусь о вашем сыне, то забирайте его назад, а меня оставьте в покое!
— Люда, ты хоть думаешь, что…
— Забирайте своего Вадика к себе под крылышко, Нина Павловна, где ему будут гладить рубашки до хруста и готовить «правильные» котлеты! А я больше не собираюсь участвовать в этом бесконечном соревновании, кто из нас лучшая мамочка для вашего сорокалетнего дитятки!
Я не собираюсь всю жизнь выслушивать, что я всё делаю неправильно, не так, как его идеальная, непогрешимая родительница! — не дала она закончить мужу его недовольственную фразу.
Наступила оглушительная пауза. Нина Павловна смотрела на невестку широко раскрытыми глазами, её лицо выражало смесь шока и праведного негодования. Вадим застыл, как соляной столб, не в силах произнести ни слова. Он никогда не видел Люду такой. Его тихая, покладистая, всегда старающаяся угодить жена вдруг превратилась в разъярённую фурию.
— Да как… как ты смеешь так разговаривать со старшими?! — наконец обрела дар речи Нина Павловна, её голос дрожал от возмущения, но уже не от того, что было раньше, а от осознания, что ситуация вышла из-под её контроля. — Я же тебе добра желаю! Я жизнь прожила, я знаю, как лучше для моего сына, для вашей семьи!
— Добра?! — переспросила Людмила, и в её голосе зазвучал откровенный, злой сарказм. — Вы называете добром эти бесконечные уколы, это постоянное унижение, это ваше стремление превратить меня в свою бледную копию?
Вы не добра мне желаете, Нина Павловна, вы просто не можете смириться с тем, что ваш сын вырос и у него появилась своя жизнь, своя женщина, которая, о ужас, может иметь собственное мнение и не всегда совпадает с вашим! Вы хотите невестку-служанку, которая будет беспрекословно выполнять все ваши указания и боготворить вас за мудрые советы! Но я не такая! И никогда такой не буду!
Она перевела пылающий взгляд на Вадима, который всё ещё стоял, не зная, как реагировать.
— А ты, Вадим? — её голос стал немного тише, но от этого не менее жёстким. — Тебе нравится такая жизнь? Тебе нравится быть между двух огней? Или тебе просто удобно, что есть мама, которая всегда решит, как правильно, и жена, на которую можно свалить всю вину за то, что её «правильно» не совпадает с твоими представлениями о комфорте, впитанными с молоком матери?
Если тебе так нужна мамочка, которая будет вытирать тебе сопли и следить, чтобы воротничок был идеально наглажен, – скатертью дорога! Возвращайся к ней! Живите душа в душу, обсуждайте мои недостатки и радуйтесь, какая я никчёмная хозяйка и жена!
Скандал разгорелся с новой, невиданной силой. Слова, которые Людмила так долго держала в себе, теперь вырывались наружу неконтролируемым потоком, сметая все преграды. Она чувствовала опустошение, но одновременно и какое-то странное, горькое облегчение от того, что наконец-то высказала всё, что накипело.
Она больше не хотела быть «хорошей девочкой», «понимающей невесткой», «терпеливой женой». Она хотела быть собой. И если её «собой» не устраивало этих двух людей, то это были их проблемы, а не её. Мосты были сожжены, и назад дороги, кажется, уже не было.
— Ах ты, змея! — наконец прошипела Нина Павловна, её лицо исказилось такой злобой, что Людмила невольно отшатнулась. Исчезла даже видимость оскорблённой матери; теперь перед ней была разъярённая самка, защищающая своего единственного, пусть и великовозрастного, отпрыска. — Пригрели на груди! Обхаживали! А она, оказывается, с гнильцой!
Моего Вадика захомутала, в дом к нему пришла, а теперь ещё и порядки свои устанавливать вздумала! Да кто ты такая, чтобы мне, матери, указывать? Я его родила, я его вырастила, ночей не спала, а ты… ты просто приживалка!
Вадим, до этого момента стоявший истуканом, наконец-то подал голос. Но не тот, на который в глубине души всё ещё могла надеяться Людмила. Не голос мужчины, готового защитить свою жену или хотя бы попытаться найти компромисс. Голос его был полон обиды и растерянности, но направлены они были исключительно на Людмилу.
— Люда, ты что несёшь? Совсем с ума сошла? Это же моя мама! Как ты можешь так говорить? Она… она всю жизнь для меня старалась! А ты… ты просто неблагодарная! Вечно всем недовольна! Что бы мама ни сказала, всё тебе не так! Может, это в тебе проблема, а не в нас?
Людмила посмотрела на мужа. На его лице не было ни капли сочувствия к ней, только слепое обожание матери и детская обида на жену, посмевшую нарушить его привычный комфортный мирок, где мама всегда права, а жена должна быть тихой и услужливой. И в этот момент последняя капля тепла, ещё теплившаяся в её душе по отношению к нему, испарилась, оставив после себя ледяную пустоту.
— Проблема во мне, Вадим? — она усмехнулась, но смех этот был лишён веселья, он был полон горечи и презрения. — Да, конечно, проблема во мне. В том, что я не захотела быть вашей бесплатной прислугой и вечной ученицей на курсах «идеальной жены по версии Нины Павловны».
В том, что я посмела иметь собственное мнение и, о ужас, озвучить его. Ну что ж, если я такая проблема, то вам будет гораздо легче без меня.
Она обвела взглядом кухню, ставшую ареной этой уродливой семейной драмы. Рассыпанная соль, брошенное полотенце, напряжённые, искажённые злобой лица свекрови и мужа. Картина, достойная кисти какого-нибудь бытописателя пороков.
— Нина Павловна, вы совершенно правы, — продолжила Людмила неожиданно спокойным, почти безразличным тоном, отчего её слова прозвучали ещё более режуще. — Ваш сын действительно заслуживает лучшего.
Того, кто будет смотреть вам в рот, ловить каждое ваше слово и беспрекословно исполнять все ваши капризы. Того, кто будет считать верхом блаженства соответствовать вашим высоким стандартам. Я, к сожалению, на эту роль не гожусь. Таланта не хватило.
— Да ты… да ты просто завидуешь! — выкрикнула Нина Павловна, не находя других аргументов. — Завидуешь нашим отношениям с Вадиком! Завидуешь тому, что он любит свою мать!
— Завидовать? — Людмила медленно покачала головой. — Нет, Нина Павловна. Тому, что вы превратили своего сына в безвольное приложение к себе, завидовать невозможно. Мне его, скорее, жаль. Хотя, нет. Уже даже не жаль. Каждый выбирает свою дорогу сам. И Вадим свой выбор сделал давно.
Она повернулась к мужу. Её взгляд был холодным и отстранённым, будто она смотрела на совершенно чужого человека.
— Вадим, я думаю, нам больше не о чем разговаривать. Слова сказаны. Мосты сожжены. Ты слышал, что сказала твоя мама. Ты слышал, что сказала я. Пришло время сделать окончательный выбор, хотя, по-моему, ты его уже сделал. Поэтому будь добр, собери свои вещи. Те, которые первой необходимости. Остальное заберёшь потом. Ключи оставишь на тумбочке в прихожей.
Она говорила это ровно, без надрыва, без тени эмоций. Именно это спокойствие и окончательность в её голосе подействовали на Вадима сильнее, чем любой крик.
— Люда… ты… ты это серьёзно? — пролепетал он, его лицо вытянулось. — Ты меня выгоняешь? Из-за какой-то ссоры? Из-за мамы? — Не из-за какой-то ссоры, Вадим, — поправила его Людмила всё тем же ледяным тоном. — А из-за того, что эта «какая-то ссора» – это вся наша с тобой жизнь на протяжении последних лет.
Из-за того, что ты так и не понял, что семья – это «мы», а не «я и моя мама против тебя». Да, я это серьёзно. Более чем. И не я тебя выгоняю. Ты сам выбрал уйти, когда раз за разом выбирал не меня. Так что не надо сейчас изображать из себя жертву.
Нина Павловна попыталась снова вмешаться, что-то закричать про неблагодарность и жестокость, но Людмила остановила её одним только взглядом. Взглядом человека, которому больше нечего терять и который больше ничего не боится.
— А вас, Нина Павловна, я попрошу покинуть мою квартиру вместе с вашим сыном, — произнесла она чётко, разделяя слова. — Думаю, вы достаточно погостили. И достаточно «позаботились» о нашей семье. Результат, как говорится, налицо.
Она отступила от кухонного стола, давая им понять, что разговор окончен. На её лице не было ни следа сожаления, только холодная, отчуждённая решимость. Она чувствовала себя опустошённой, но вместе с тем и свободной. Свободной от вечных придирок, от унижений, от необходимости соответствовать чужим ожиданиям.
Эта свобода была горькой, но она была её. И никто больше не посмеет её отнять. Все трое стояли в этой маленькой кухне, ставшей полем последней битвы, и каждый понимал, что это конец. Окончательный и бесповоротный…
