— Серёж, я смотрела выписку. Платёж по ипотеке снова вырос.
Голос Ирины был ровным, лишённым всякого тепла, как у диктора, зачитывающего прогноз погоды. Она не отрывала взгляда от экрана ноутбука, где горели красным неприятные цифры. В комнате было почти тихо, только слышалось настойчивое, монотонное пощёлкивание клавиш под её пальцами да едва различимый шелест, с которым большой палец Сергея скользил по экрану смартфона. Он лежал на диване, подложив под голову подушку, и синеватый свет от гаджета отбрасывал на его лицо мертвенные, неживые блики.
Он не ответил. Только издал неопределённый горловой звук, что-то среднее между мычанием и вздохом. Это означало, что он слышал, но тема ему неинтересна. Ирина на мгновение замерла, её пальцы застыли над клавиатурой.
— Ты меня слышишь? Твоей зарплаты в этом месяце не хватит даже на то, чтобы закрыть коммуналку и интернет. Я уже не говорю про еду или кредиты. Их два, если ты забыл. И ещё долг моей маме, который ты очень убедительно просил три года назад на «горящий бизнес-проект».
На слове «ты» она сделала едва заметное, но твёрдое ударение. Это сработало. Сергей оторвал взгляд от телефона, и на его лице проступило выражение ленивого, сытого раздражения. Так смотрит кот, которому мешают дремать на солнечном пятне.
— Опять ты за своё. Ну началось. Я думал, у нас будет спокойный вечер.
— У нас не может быть спокойного вечера, Сергей, потому что через неделю нам нужно внести почти сто пятьдесят тысяч рублей, а у нас их нет. Точнее, они есть у меня. Снова. Я тяну всё это в одиночку.
— Ну так и радуйся, что у тебя такая хорошая работа. Я за тебя рад, честно, — он снова уткнулся в телефон, давая понять, что аудиенция окончена. Это было его излюбленным приёмом: обесценить проблему, перевести её в шутку и сделать вид, что ничего не происходит. Но на этот раз Ирина не отступила.
— Мне не нужна твоя радость. Мне нужен партнёр. Муж. Человек, который решает проблемы, а не создаёт их. Твоя работа в офисе «спокойная и без нервов», но она не приносит денег, достаточных для жизни, которую мы ведём.
Вот это его задело. Он сел на диване, отбросив телефон в сторону. Подушка упала на пол.
— А кто тебя заставлял брать такую ипотеку? Кто хотел квартиру в этом районе? Ты! Тебе всегда всего мало! Вечно тебе нужно больше, лучше, дороже. Меня вот всё устраивает. У меня есть работа, есть крыша над головой, есть что поесть. Что ещё нужно для счастья?
Он развёл руками, изображая искреннее недоумение. Но в его глазах не было недоумения. Там был холодный, злой расчёт. Он видел перед собой не жену, а функцию, ресурс, который почему-то начал давать сбои и качать права.
— Если тебе мало денег, милая моя, значит, сама ищи себе более высокооплачиваемую работу, потому что меня всё устраивает! И то, что я мужик, не значит, что я должен тебя обеспечивать!
— Серёж, а ты не…
— Сейчас равноправие, дорогая. Ты же сама за него всегда топила. Ну вот, наслаждайся.
Он встал, произнося эту тираду с какой-то издевательской, поучающей интонацией. Каждое слово было как плевок. Он подобрал с пола подушку, небрежно бросил её обратно на диван и, не глядя на жену, направился на кухню с уверенной походкой победителя, одержавшего верх в очередном бессмысленном споре. Он был абсолютно уверен, что сейчас она, как обычно, поостынет, повздыхает и пойдёт дальше пахать, потому что она ответственная и правильная.
На кухне раздался характерный щелчок открываемой дверцы холодильника, а затем громкое, торжествующее «пш-ш-ш» пивной банки. Ирина всё так же сидела перед ноутбуком. Она не смотрела ему вслед. Её взгляд был прикован к экрану, но видела она уже не цифры. Она видела свою жизнь с предельной, отвратительной ясностью. На её лице не было ни обиды, ни гнева. Только холодное, спокойное выражение хирурга, который только что поставил окончательный диагноз и теперь обдумывает план предстоящей операции. Без эмоций. Только чистая, выверенная техника.
Звук открываемой пивной банки с кухни был похож на едкий смешок, на точку, поставленную в конце его уничижительной речи. Ирина медленно, с каким-то даже ритуальным спокойствием, закрыла крышку ноутбука. Экран погас, и вместе с ним погасли красные цифры долгов, перестав гипнотизировать её своей неотвратимостью. Она посидела так несколько секунд, глядя на тёмную глянцевую поверхность, в которой смутно отражалось её собственное лицо — лицо незнакомого, предельно собранного человека. Внутри неё не было ни бури, ни пустоты. Там была тишина операционной перед началом сложнейшего вмешательства.
Она встала, и её движения были плавными и точными, лишёнными всякой суеты. Первым делом она направилась в спальню, к большому шкафу-купе, чья зеркальная дверь отразила её стройную, напряжённую фигуру. Она сдвинула створку. Левая половина шкафа была его территорией. Аккуратные стопки джинсов и свитеров, ряд футболок, развешанных по цветам — он любил порядок в вещах, если этот порядок не требовал от него усилий. Наверху, на антресоли, лежали две большие спортивные сумки, которые он использовал для редких поездок к своей матери. Ирина встала на цыпочки и сняла их.
Она не швыряла его одежду. Она брала каждую вещь, аккуратно складывала и укладывала в сумку. Вот его любимая серая толстовка с капюшоном, в которой он проводил все выходные. Вот несколько почти новых рубашек, купленных для корпоративов, на которые он так не любил ходить. Вот стопка футболок с дурацкими принтами, которые он считал верхом остроумия. Она работала без эмоций, как работник прачечной, сортирующий бельё. Её пальцы машинально ощущали фактуру ткани — мягкий хлопок, грубый деним, скользкий полиэстер спортивной формы. Она не вспоминала, куда он ходил в этих вещах, не думала о моментах, связанных с ними. Она просто освобождала пространство. Физически. Метр за метром.
Когда первая сумка была набита до отказа, она застегнула молнию и принялась за вторую. Нижнее бельё, носки, домашние штаны. Всё методично, слой за слоем, пока полка не опустела. Затем она прошла в гостиную. Его «уголок» выглядел как памятник инфантилизму. Игровая приставка на полке под телевизором. Она аккуратно отсоединила все провода — блок питания, кабель HDMI — и смотала их, закрепив резиночкой. Приставка, два геймпада, диски с играми — всё это отправилось в большую картонную коробку из-под бытовой техники, которую она достала с балкона. Туда же полетела коллекция пивных кружек с логотипами, занимавшая целую полку на стеллаже.
Самым тяжёлым оказался ящик с инструментами. Большой, пластиковый, полный молотков, отвёрток, гаечных ключей. Он им почти не пользовался, но очень гордился самим фактом его наличия. Ирина с кряхтением подняла его. Этот ящик был символом его несостоявшейся роли «хозяина в доме», и сейчас его вес казался ей особенно ощутимым. Она поставила его у входной двери. Последним штрихом стали его вещи в ванной: зубная щётка, бритва, флакон одеколона, запах которого теперь казался ей удушливым и чужим. Всё это она сгребла в небольшой пакет.
Она вынесла всё на лестничную площадку. Две набитые сумки, тяжёлая коробка с приставкой и кружками, ящик с инструментами. Она расставила их аккуратно у стены, рядом с их дверью, создав своего рода инсталляцию уходящей жизни. Затем она вернулась в квартиру, закрыла дверь, повернула ключ в замке — один оборот, второй. Громкие, сухие щелчки прозвучали как выстрелы. И, наконец, она протянула руку к массивному металлическому засову, который они установили для дополнительной безопасности. С тяжёлым скрежетом толстый стальной штырь вошёл в паз дверной коробки. Операция была завершена. Ирина обернулась и посмотрела на свою квартиру. Воздух в ней сразу стал другим. Чистым. И дышать стало удивительно легко.
Сергей вернулся домой ближе к одиннадцати, насвистывая под нос какую-то незамысловатую мелодию из рекламы. Встреча с друзьями прошла отлично. Пара кружек пива в баре, разговоры ни о чём, жалобы на начальников и обсуждение футбола — всё это смыло остатки неприятного осадка от утреннего разговора с Ириной. Он чувствовал себя расслабленным и полным благодушного снисхождения. Ну, погорячилась жена, с кем не бывает. Женщины — эмоциональные существа. Сейчас он войдёт, она, конечно, будет дуться, сидеть с каменным лицом, но он обнимет её, скажет пару ласковых глупостей, и к утру всё забудется. Так было всегда.
Он легко взбежал на свой третий этаж, на ходу доставая из кармана ключи. Привычный звон металла в руке был успокаивающим. Вот он, хозяин положения, возвращается в свою крепость. Однако уже на подходе к двери его весёлое насвистывание оборвалось на полуноте. У стены, там, где обычно стоял только коврик для ног, громоздилась странная композиция. Две его раздутые спортивные сумки, большая картонная коробка, перевязанная скотчем, и сверху, как вишенка на торте, его массивный ящик с инструментами.
Первой реакцией было недоумение. Он замер, разглядывая эту инсталляцию. Может, соседи что-то выставили? Но нет, он безошибочно узнал свою старую сумку с эмблемой спортклуба и характерную царапину на крышке ящика. Мысли в голове путались. Это что, какой-то идиотский розыгрыш? Может, она решила сделать перестановку и временно вынесла его барахло? Бред какой-то.
Он подошёл к двери и вставил ключ в замок. Ключ легко повернулся в скважине, щёлкнули ригели. Но когда он нажал на ручку, дверь не поддалась. Она упёрлась во что-то твёрдое, не сдвинувшись ни на миллиметр. Засов. Внутренний засов. Его всегда раздражала эта мера предосторожности, казавшаяся ему паранойей, но сейчас он ощутил её стальную, непреклонную суть.
— Ир, открывай, — сказал он достаточно громко, ещё сохраняя остатки уверенности. — Ты чего удумала? Хватит дурачиться.
В ответ — ничего. Ни шагов, ни голоса, ни малейшего звука из-за двери. Будто квартира была нежилой. Эта тишина начала его злить.
— Ирина! Я не понял, что за цирк? Открой дверь!
Он постучал костяшками пальцев. Сначала сдержанно, потом сильнее. Гулкие, требовательные удары разнеслись по лестничной клетке. Тишина. Он почувствовал, как по шее поднимается горячая волна раздражения. Его выставляют идиотом. Он, глава семьи, стоит под дверью собственной квартиры, как нашкодивший подросток.
— Я сейчас выломаю эту дверь к чёртовой матери! — его голос сорвался на крик.
Он забарабанил в дверь уже не кулаком, а основанием ладони. Сильно, отчаянно, вкладывая в удары всё своё нарастающее бешенство. Дверь, обитая плотным дерматином, глухо отзывалась на его удары, но не поддавалась. Он навалился на неё плечом, раз, другой. Бесполезно.
Обессиленный и злой, он отступил на шаг, тяжело дыша. На лбу выступила испарина. Он посмотрел на свои вещи, потом снова на непроницаемую дверь. И в этот момент карман его джинсов завибрировал. Коротко, настойчиво. Он с трудом достал телефон. Сообщение от Ирины. Руки слегка дрожали, когда он открывал его. На экране горели короткие, рубленые фразы, набранные без единой эмоции, без единого знака препинания, кроме точек.
«Ты сказал тебя всё устраивает. Меня — нет. Теперь можешь жить спокойно и без нервов. Где-нибудь в другом месте».
Он перечитал сообщение дважды. Трижды. Слова, его собственные слова, сказанные всего несколько часов назад с такой лёгкой, презрительной усмешкой, теперь смотрели на него с экрана телефона, превратившись в приговор. Это была не истерика. Не женский каприз. Это был продуманный план. Холодный воздух лестничной площадки вдруг показался ледяным. Он поднял глаза на дверь. Это была уже не дверь его дома. Это была стена.
Осознание ударило не сразу. Сначала была горячая, животная ярость, которая искала выхода и не находила, разбиваясь о гладкую поверхность двери. Потом пришла холодная, липкая растерянность. Сообщение на экране телефона было не просто набором слов — это был протокол, выписка из решения, которое уже вступило в силу без права на апелляцию. Он медленно сполз по стене и сел на холодный кафельный пол лестничной площадки. Его вещи, аккуратно составленные рядом, выглядели как дешёвые декорации к спектаклю о его собственном крахе.
Гнев выгорел, оставив после себя только пепел и едкий запах поражения. Он попробовал другую тактику. Ту, что работала раньше. Он подполз к двери на коленях, словно кающийся грешник, и прижался к ней лбом.
— Ир… Ирочка, ну хватит. Давай поговорим. Мы же взрослые люди, — его голос был тихим, вкрадчивым, тем самым, который он использовал, чтобы выпросить прощение после очередной ссоры. — Я погорячился, ладно. Признаю. Ты тоже была не права. Но это же не повод… вот так. Открой, пожалуйста. Давай просто сядем и всё обсудим, как раньше.
Он ждал. В этой тишине был слышен только гул лифта где-то внизу и его собственное сбивчивое дыхание. Он попробовал снова, добавив в голос нотки жалости к самому себе.
— Ну куда я пойду посреди ночи? Ир, ты же не зверь. Просто открой. Я переночую на диване, а утром… Утром что-нибудь решим. Я обещаю. Я найду другую работу, хочешь? Прямо завтра начну искать. Только открой.
Он говорил в пустоту, его слова вязли в мёртвой тишине квартиры. Он уже почти отчаялся, когда из-за двери донёсся звук. Не голос, не шаги. Тяжёлый, скрежещущий скрежет металла о металл. Это сдвигался засов. Медленно, с усилием, будто его не открывали целую вечность. У Сергея на мгновение вспыхнула надежда. Сработало! Она сжалилась. Сейчас откроет, и он…
Дверь приоткрылась, но на пороге стояла не Ирина. Людмила Павловна, её мать. Та самая женщина, которой он три года не мог вернуть долг. Она не выглядела злой или расстроенной. На её лице застыло выражение глубочайшей, почти физиологической брезгливости, с какой смотрят на что-то грязное, что случайно прилипло к подошве. Она молча смотрела не на него, а куда-то сквозь него, будто он был пустым местом. В руке она держала обычный полиэтиленовый пакет-«майку».
Она молча протянула ему этот пакет. Сергей растерянно смотрел то на неё, то на пакет, не понимая, что происходит.
— Возьми, — её голос был абсолютно ровным, безэмоциональным, как у робота. — Ирина просила передать. Чтобы ты на работе голодным не остался.
Он машинально протянул руку и взял пакет. Внутри прощупывался тёплый контейнер с едой и что-то похожее на термос. Это было настолько абсурдно, настолько нереально, что он не мог произнести ни слова. Его, взрослого мужика, выставили из дома, а тёща выносит ему ужин в судочке, как непутёвому школьнику.
Людмила Павловна всё так же смотрела сквозь него. Её взгляд был холоднее зимнего ветра.
— А долг… можешь не возвращать, — добавила она с той же ледяной интонацией. — Считай это отступными. Платой за то, чтобы ты больше никогда не появлялся в её жизни.
И с этими словами дверь так же медленно и неотвратимо закрылась. Щёлкнул замок. И снова раздался тяжёлый, финальный скрежет засова, ставящего точку в его прошлой жизни. Сергей остался один на лестничной площадке. Он сидел на полу, среди своих сумок, и держал в руках этот унизительный пакет с ужином. Его не выгнали в скандале. Его не бросили в истерике. Его просто списали. Вычеркнули из сметы, выплатив жалкую компенсацию и позаботившись, чтобы он по дороге не умер с голоду. И в этой деловитой, продуманной до мелочей жестокости было что-то гораздо более страшное, чем любая ссора. Это было полное, окончательное и бесповоротное уничтожение…
