— Наконец-то свалили…
Замок входной двери щелкнул, отсекая гул лифта и удаляющиеся голоса, но тишина, наступившая в квартире, не принесла облегчения. Она была тяжелой, липкой и давила на уши сильнее, чем пьяный гогот, стоявший здесь последние две недели. Ольга стояла в прихожей, не снимая тапочек, и смотрела на грязную лужу, расплывшуюся на ламинате там, где стояли сапоги свекра. Рядом валялся фантик от конфеты — яркий, фольгированный, словно издевательский флаг, оставленный армией оккупантов после победного шествия.
В нос бил густой, спертый дух. Это был не просто запах неубранного жилища, а сложный букет из ароматов дешевого табака, которым пропитались шторы, кислого перегара, застоявшегося в углах, и специфического запаха давно не стиранной одежды, который привезли с собой родственники мужа. Даже распахнутые настежь окна не спасали: июльская жара лишь консервировала это амбре, превращая квартиру в душную газовую камеру.
Игорь, с шумом выдохнув, привалился спиной к двери и сполз вниз, ероша волосы. Он выглядел как человек, пробежавший марафон, но при этом пытающийся сохранить лицо.
— Ну, слава богу, — пробормотал он, вяло улыбаясь и стараясь не смотреть жене в глаза. — Отправили. Нормально же всё прошло, а? Душевно посидели напоследок. Батя, конечно, лишнего хватил, но он же от радости. Внуков повидал, сына…
Ольга медленно повернула голову. Её лицо было абсолютно спокойным, пугающе гладким, словно высеченным из мрамора, и только в уголках губ залегла жесткая складка. Она прошла в гостиную, перешагивая через разбросанные детали конструктора, которые, как мины, были раскиданы по всему коридору.
Комната напоминала поле битвы, где потерпели поражение чистота и здравый смысл. Диван, её любимый светло-бежевый диван, купленный всего полгода назад, теперь украшали жирные пятна от курицы и разводы пролитого сока. На журнальном столике, среди пепельниц, переполненных окурками, громоздилась гора грязной посуды с засохшими остатками еды. Кто-то, судя по всему, тушил сигарету прямо в тарелке с недоеденным пюре.
— Если хоть кто-то из твоей родни ещё хоть раз переступит порог нашего дома, то ты сам можешь смело собирать вещи и валить жить к ним в их клоповник!
Голос её звучал тихо, без истеричных нот, но в нём было столько холодной брезгливости, что Игорь моментально перестал улыбаться. Он отлип от двери и прошел в комнату, морщась, когда его носок прилип к полу — видимо, кто-то пролил здесь сладкую газировку и даже не подумал вытереть.
— Оль, ну перестань, — затянул он свою привычную песню, пытаясь придать голосу уверенности. — Чего ты начинаешь? Люди только за порог, а ты уже ядом плюешься. Это же семья. Родная кровь. Они к нам со всей душой, гостинцев привезли…
— Гостинцев? — переспросила Ольга, и её брови поползли вверх. — Ты про ту вонючую рыбу, которую твой папаша вывалил прямо на полированный стол без газетки? Или про три банки забродившего варенья, которые твоя мать торжественно вручила мне, поучая, что я совсем не умею вести хозяйство?
— Отец хотел как лучше! — Игорь повысил голос, чувствуя, как внутри закипает обида за родителей. — Это вяленый лещ, его отец сам ловил, старался! А ты нос воротишь. Слишком городская стала? Забыла, откуда сама вылезла?
— Я-то помню, Игорь. Поэтому и живу в чистоте, а не в свинарнике, в который твоя «родная кровь» превратила мою квартиру за четырнадцать дней, — она обвела рукой пространство, указывая на ободранный кусок обоев возле розетки. — Посмотри на это. Твой племянник решил, что стена — это отличный холст. А когда я сделала замечание, твоя невестка заявила, что я «дашу творческое начало ребенка». Творческое начало, Игорь! На итальянских обоях!
— Это дети! — рявкнул муж, падая в единственное уцелевшее кресло. — Им по пять и семь лет. Они живые, они бегают, играют. Что им, по стойке смирно стоять, чтобы царица Ольга была довольна? У нас в семье принято относиться к детям проще. Подумаешь, пятно. Подумаешь, обои. Купим рулон, переклеим. Проблема века, блин.
Ольга смотрела на мужа и видела перед собой чужого, неприятного человека. Он сидел в майке-алкоголичке, с пятном от кетчупа на животе, расслабленный и уверенный в своей правоте. Две недели он играл роль гостеприимного хозяина, широкого душой барина, пока Ольга металась между кухней и ванной, обслуживая ораву из шести человек.
— У вас в семье принято, — медленно повторила она, чеканя каждое слово, — жрать водку с утра, вытирать жирные руки о шторы и считать, что хозяйка дома — это бесплатная прислуга, у которой нет права голоса. Я две недели спала по четыре часа, потому что твоим родственникам нужно было «поговорить за жизнь» на кухне до трех ночи. Я готовила ведрами, потому что твой брат считает, что если на столе нет мяса, то это не еда. А ты? Ты хоть раз помог мне? Ты хоть раз одернул своих племянников, когда они прыгали в обуви по кровати?
— Я общался с братом! — Игорь вскочил, его лицо пошло красными пятнами. — Я его год не видел! Имею я право расслабиться в собственном доме? Ты ведешь себя как эгоистка. Тебе сложно было потерпеть? Убыло от тебя? Подумаешь, посуду помыла лишний раз. Зато уважение проявила.
— Уважение? — Ольга горько усмехнулась, и эта усмешка была страшнее крика. — Уважение — это когда гости спрашивают, куда можно положить вещи, а не сваливают грязные сумки на чистую постель. Уважение — это когда не курят на балконе при открытой двери в спальню, зная, что у хозяйки аллергия на дым. Твоя семья не знает такого слова, Игорь. Они приехали сюда, как саранча. Сожрали всё, что было в холодильнике, испортили всё, до чего дотянулись, и уехали, оставив меня разгребать это дерьмо.
Она подошла к столу и брезгливо двумя пальцами взяла за край тарелку, в которой плавал окурок.
— Посмотри сюда. Твой отец потушил сигарету в остатках салата. Прямо в хрустальной салатнице. Это тоже «простота» и «душевность»? Или это скотство, Игорь? Обычное бытовое скотство.
— Не смей называть моего отца скотом! — Игорь сжал кулаки, делая шаг в её сторону. — Ты… ты просто зажралась тут! Негостеприимная, холодная стерва. Да любая другая жена была бы счастлива, что дом полон гостей, что жизнь кипит! А ты ходишь с кислой рожей, настроение всем портишь. Мать мне так и сказала: «Тяжелая у тебя жена, Игорек, ой тяжелая». И она права!
— Ах, мама сказала… — Ольга со звоном опустила тарелку обратно на стол. Стекло жалобно дзынькнуло, но не разбилось. — Так вот, Игорек. Раз я такая тяжелая, а твоя родня такая душевная, то у меня для тебя плохие новости. Больше я этот цирк спонсировать не буду. Ни морально, ни физически, ни финансово.
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился он, уловив в её тоне стальные нотки, которые не предвещали ничего хорошего.
— То, что я сказала в начале. Это был первый и последний визит твоего табора. Лимит моего терпения исчерпан. Я не нанималась быть горничной для твоих племянников и кухаркой для твоего вечно голодного брата. Больше ни одной ноги. Никогда.
Игорь смотрел на неё, пытаясь понять, блефует она или нет. В её глазах не было слез, не было истерики, была только холодная, звенящая решимость. И это пугало его больше всего, потому что он привык видеть жену мягкой, уступчивой, готовой сглаживать углы. Но сейчас перед ним стояла незнакомка, готовая идти до конца.
Игорь замер, чувствуя, как краска отливает от лица, сменяясь нездоровой бледностью. Слова жены повисли в душном воздухе квартиры, тяжелые и неотвратимые, как гильотина. Ещё секунду назад он чувствовал себя оскорбленным главой семейства, защищающим честь своего рода, а теперь земля под ногами стала зыбкой и ненадежной. Однако инерция скандала была слишком сильна, чтобы он мог затормозить мгновенно. Уязвленное самолюбие требовало реванша, требовало доказать, что он здесь не пустое место.
— Что значит «никто»? — просипел он, пытаясь вернуть голосу былую твердость, но тот предательски дрогнул. — Мы женаты, Оля. Всё, что в браке — это общее. Я здесь прописан, я вкладывался в быт! Я, между прочим, полку в коридоре прибил и смеситель менял в прошлом году. Ты не можешь просто так взять и…
— Полку? — перебила его Ольга, и в её глазах заплясали злые, холодные искры. — Ты серьезно сейчас будешь козырять полкой из Икеи, которую прикручивал три месяца, пока я об неё спотыкалась? Или смесителем, который потек через неделю, и мне пришлось вызывать сантехника за свои деньги, чтобы мы соседей не затопили?
Она сделала шаг вперед, вынуждая Игоря отступить к кухонному гарнитуру, заваленному грязной посудой. Теперь она доминировала в пространстве, и даже её невысокий рост не мешал ей смотреть на мужа сверху вниз.
— Давай освежим твою память, Игорь, раз уж у тебя такая избирательная амнезия, — продолжила она ровным, будничным тоном, от которого становилось жутко. — Эту квартиру подарили мне мои родители на свадьбу. Документально она оформлена на моего отца. Ты здесь не собственник. У тебя даже постоянной прописки нет, только временная регистрация, которую папа согласился сделать, скрипя зубами, чтобы ты мог устроиться на свою нынешнюю работу. И эта регистрация, кстати, заканчивается через полгода.
Игорь нервно сглотнул. Он действительно старался не думать об этом факте, вытесняя его на задворки сознания. Ему было удобно считать эту просторную «трешку» своим законным владением, где он волен устанавливать правила. Но реальность, озвученная Ольгой, била наотмашь.
— Ты меня шантажируешь? — он попытался изобразить возмущение, но вышло жалко. — Квартирой меня попрекаешь? Низко это, Оля. Меркантильно.
— Меркантильно — это притащить сюда ораву родственников, зная, что у нас нет лишних денег, и жить за мой счет две недели, — парировала она, не повышая голоса. — А это, Игорь, не шантаж. Это инструктаж по технике безопасности. Ты забыл, кто платит за эту квартиру? Кто оплачивает коммуналку, пока ты копишь на новую удочку? Кто покупает продукты?
Она подошла к окну и демонстративно закрыла его, отсекая уличный шум. Теперь в кухне стало совсем тихо, только мерно гудел холодильник, да где-то в трубах шумела вода.
— Мой отец давно спрашивал, не слишком ли ты расслабился, — произнесла Ольга, глядя на мужа как на нашкодившего кота. — Он человек старой закалки, Игорь. Он не любит, когда его дочь используют как половую тряпку. Один звонок, понимаешь? Всего один звонок папе. Я скажу ему, что ты превратил его квартиру в ночлежку и притон. Что здесь прокурено так, что дышать нечем. Что обои испорчены. Знаешь, что будет дальше?
Игорь знал. Тесть, бывший военный с тяжелым характером и тяжелой рукой, никогда особо не жаловал зятя, считая его мягкотелым и безынициативным. Разговор с ним будет коротким. Вещи Игоря полетят с балкона быстрее, чем он успеет сказать «мама».
— Ты не сделаешь этого, — неуверенно пробормотал он. — Мы же семья… Ты же не выгонишь мужа на улицу из-за грязных тарелок.
— Из-за тарелок — нет. А из-за свинского отношения и попыток качать права в чужом доме — запросто, — Ольга кивнула на раковину, где горой возвышалась посуда. — Твоя «семья», Игорь, показала свое истинное лицо. Теперь твоя очередь. У тебя есть выбор. Вариант первый: ты сейчас же, сию минуту, берешь тряпку, моющее средство и начинаешь драить эту квартиру. Каждый угол. Каждую тарелку. Ты отмываешь пол от липких пятен, ты чистишь ковер от чипсов, ты проветриваешь всё так, чтобы духу твоей родни здесь не осталось.
Она сделала паузу, давая словам впитаться.
— Вариант второй: ты продолжаешь изображать из себя оскорбленного барина. Я звоню отцу, он приезжает через полчаса с ключами, и вы с ним мило беседуете о твоем будущем месте жительства. Может быть, на вокзале, может быть, в общежитии. Выбирай.
Игорь смотрел на жену и понимал, что она не блефует. В её взгляде не было ни любви, ни сострадания — только холодный расчет менеджера, увольняющего нерадивого сотрудника. Его «козыри» про мужской авторитет и традиции гостеприимства оказались битыми картами. Он был зависим. Он был слаб. И, что самое страшное, он был виноват.
Гнев, бурливший в нем минуту назад, сдулся, оставив после себя липкий страх потерять комфортную жизнь. Перспектива оказаться на улице или возвращаться в родительский дом в тесноту поселка ужасала его до дрожи.
— Ладно, — буркнул он, отводя глаза и чувствуя, как горят уши от унижения. — Я понял. Не надо отцу звонить. Я всё уберу.
Он дерганым движением схватил губку, которая пять минут назад валялась на полу, и включил воду. Струя ударила в дно грязной кастрюли, обдав его мелкими брызгами, но он даже не поморщился.
Ольга молча наблюдала, как он начинает возить губкой по жирной тарелке. Она не испытывала торжества, только глухую усталость. Победа была за ней, территория отвоевана, но вкус у этой победы был горьким.
— И запомни, Игорь, — сказала она, уже выходя из кухни. — Это не просьба о помощи по хозяйству. Это искупление. И если я найду хоть одно пятно на диване, разговор будет другим.
Она ушла в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Игорь остался один на один с горой посуды, запахом перегара и осознанием того, что в собственной, как он думал, квартире он превратился в обслуживающий персонал, чье присутствие терпят лишь до первой серьезной ошибки. Он с остервенением тер пригоревшую сковородку, представляя, что стирает не жир, а свою обиду, но с каждым движением понимал всё отчетливее: в этой войне он проиграл не просто битву, он сдал все свои позиции.
Прошло два дня. Квартира, еще недавно напоминавшая привокзальный шалман, теперь сияла стерильной, больничной чистотой. Пахло хлоркой и лимонным освежителем воздуха — запахами, которые должны были вытравить даже воспоминание о вяленой рыбе и дешевых сигаретах. Но вместе с грязью из дома ушло и хоть какое-то подобие жизни. Между Ольгой и Игорем повисло тяжелое, наэлектризованное молчание, похожее на затишье перед артиллерийским обстрелом.
Игорь выполнил ультиматум. Он драил полы с остервенением каторжника, ненавидя в этот момент и себя, и жену, и этот чертов ламинат. Каждое движение шваброй было для него не актом примирения, а унизительной капитуляцией. Он чувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах, разжалованным из «главы семьи» в «приживалку». Но страх оказаться на улице с чемоданом оказался сильнее гордости. Он затаился, ушел в глухое подполье, внешне изображая покорность, но внутри него, как в скороварке, медленно закипала злость.
Ему казалось чудовищной несправедливостью, что его родню выставили монстрами. Ну да, шумные. Ну да, простые. Но ведь свои! А Ольга… Ольга в его глазах превратилась в расчетливую стерву, которая только и ждала момента, чтобы ткнуть его носом в его же несостоятельность.
В среду вечером телефон Игоря начал вибрировать с настойчивостью отбойного молотка. Звонил старший брат, Толян. Игорь покосился на жену — Ольга сидела в кресле с ноутбуком, делая вид, что работает, но он физически ощущал на себе её цепкий, контролирующий взгляд.
— Я в туалет, — буркнул Игорь, хватая смартфон и поспешно скрываясь за дверью санузла.
Он включил воду в раковине на полную мощность, создавая шумовую завесу, и только после этого нажал «принять вызов».
— Алло, Толян? — зашептал он, прижимая трубку к уху так сильно, что стало больно. — Ты чего трезвонишь? Я же писал, что занят.
— Здорово, братуха! — голос Толяна гремел даже через динамик, жизнерадостный и беспардонный. — Слушай, тут дело такое. Мы с Ленкой ремонт затеяли, обои в зале хотим содрать в выходные. Пыль будет, грязь столбом. Куда пацанов девать? Мы подумали — к тебе закинем в пятницу вечером? Они у вас прошлый раз так хорошо погостили, до сих пор вспоминают. Заодно и мать передачку небольшую соберет, картошечки там…
Игорь похолодел. Он представил лицо Ольги, если он сейчас скажет «да». Потом представил насмешливый голос брата, если он скажет «нет» и признается, что жена загнала его под каблук.
— Толян, тут такое дело… — Игорь замялся, глядя на свое отражение в зеркале. Оттуда на него смотрел испуганный мужчина с бегающими глазками. — Олька приболела немного. Голова у неё, мигрени… Может, не в эти выходные?
— Да ладно тебе! — перебил брат. — Мигрени — это от безделья. Приедут пацаны, развеселят её! Да и мы с Ленкой думали, может, тоже подтянемся в субботу, поможем вам там… пивка попьем, шашлычок замутим во дворе? Ты же мужик, Игорян! Скажи своей, что родня едет, пусть поляну готовит. Мы же не чужие люди!
Игорь оказался в ловушке. Отказать брату означало признать свое поражение, признать, что он в собственном доме не имеет права голоса. В их семье «подкаблучников» презирали. Если он сейчас скажет «нет», Толян будет ржать над ним на всех семейных застольях до конца жизни. А желание реабилитироваться, доказать свою значимость, жгло его изнутри.
— Ладно, — выдохнул Игорь, принимая роковое решение. Он надеялся на чудо. Надеялся, что как-нибудь уломает Ольгу, подлижется, купит цветы, или просто поставит перед фактом, когда гости уже будут на пороге. Тогда ей деваться будет некуда, не выгонит же она детей на ночь глядя? — Ладно, Толян. Привози. Только давай тихо, без фанатизма.
— Во! Другой разговор! — обрадовался брат. — Мужик! Жди, в пятницу вечером будем.
Игорь сбросил вызов, выключил воду и вытер испарину со лба. Сердце колотилось где-то в горле. Он вышел из ванной, стараясь выглядеть непринужденно, но предательская дрожь в руках выдавала его с головой.
Ольга не смотрела на него. Она всё так же сидела в кресле, но теперь ноутбук был закрыт. Она медленно перелистывала какой-то журнал, но страницы переворачивались слишком редко.
— Кто звонил? — спросила она равнодушно, не поднимая глаз.
— Да так… с работы, — соврал Игорь, проходя на кухню. — Насчет графика на следующую неделю уточняли.
— В девять вечера? — уточнила Ольга. В её голосе не было подозрения, только холодная констатация факта. — Странный график у твоих коллег. И зачем для этого нужно было воду включать?
— Шумно в трубах, — огрызнулся Игорь, наливая себе воды. Стакан звякнул о графин. — Тебе-то какая разница? Я же не спрашиваю, с кем ты переписываешься.
Ольга наконец подняла на него глаза. Взгляд был тяжелым, сканирующим. Она прекрасно знала этот тон мужа — смесь вины и агрессивной защиты. Так он вел себя, когда проигрывал деньги на ставках, или когда поцарапал её машину и пытался скрыть это. Она видела, как он дергается, как прячет телефон экраном вниз. Она слышала приглушенный бубнеж из ванной, интонации которого были явно не рабочими.
— Мне нет разницы, Игорь, пока это не касается моего дома и моего покоя, — медленно произнесла она. — Я просто надеюсь, что ты хорошо запомнил наш разговор про «птичьи права». У памяти есть свойство стирать неприятные моменты, но я, если что, напомню.
— Запомнил я, запомнил! — вспылил он, чувствуя, как страх разоблачения превращается в гнев. — Хватит меня тыкать носом! Я всё убрал, всё чисто! Что тебе еще надо? Может, мне по струнке ходить?
Он выскочил на балкон, плотно захлопнув за собой пластиковую дверь. Там, в темноте, он закурил, жадно затягиваясь. Дым успокаивал. В голове крутился план: в пятницу он встретит брата у подъезда, скажет Ольге, что они просто «на минутку», а там, слово за слово, стол накроется, рюмка нальется… Главное — начать. Куда она денется? Она же не зверь. Поворчит и успокоится.
Ольга осталась сидеть в комнате. Она видела через стекло, как нервно дергается огонек сигареты в темноте балкона. Она видела, как муж снова достал телефон и что-то быстро печатает, то и дело оглядываясь на дверь. Интуиция, отточенная годами жизни с этим человеком, вопила сиреной. Что-то готовилось. За его показной покорностью скрывался бунт — глупый, бессмысленный и беспощадный.
Она встала и подошла к балконной двери. Сквозь стекло до неё долетел обрывок фразы, когда Игорь, видимо, записывал голосовое сообщение, поднеся телефон к губам: — …да не бойся, мам, я всё разрулю. Оля остынет, и вы приедете. Она просто устала, характер показывает… Всё нормально будет, в пятницу жду…
Ольга отступила на шаг назад. Внутри всё оборвалось, но не от боли, а от окончательного, кристально чистого понимания: это конец. Он не понял ничего. Ни единого слова. Он не просто не уважал её — он считал её глупой истеричкой, которую можно «прогнуть» и обмануть.
Она не стала врываться на балкон. Не стала кричать. Она просто вернулась в кресло, открыла ноутбук и посмотрела на календарь. Пятница. Послезавтра. Что ж, он сам выбрал время и место для своей казни.
Пятница наступила неотвратимо, как похмелье после дешевого портвейна. Вечер опустился на город душным маревом, но в квартире было еще жарче от напряжения, которое, казалось, можно было резать ножом. Игорь метался по коридору, то поправляя прическу перед зеркалом, то выглядывая в окно. Он вел себя как актер перед выходом на сцену, уверенный в своем таланте, но всё же мандражирующий перед строгой публикой. Его план казался ему гениальным в своей простоте: поставить жену перед фактом, когда родня уже будет на пороге. Ну не выставит же она детей? Не зверь же она, в самом деле. Поорет, попсихует, а потом смирится. Всегда смирялась.
Ольга сидела на кухне. Она пила чай, глядя в одну точку на стене. Её спокойствие было неестественным, мертвым. Она не готовила ужин, не накрывала на стол, хотя прекрасно знала, что через полчаса здесь будет толпа голодных ртов. Она просто ждала.
В 19:15 телефон Игоря звякнул коротким сообщением. Он просиял, схватил ключи от машины и, стараясь придать голосу беззаботность, крикнул в сторону кухни: — Оль, я вниз сбегаю, в машине, кажется, зарядку забыл. Сейчас вернусь!
Он уже взялся за ручку входной двери, когда за спиной раздался спокойный, ледяной голос: — Чемоданы не забудь.
Игорь замер. Рука соскользнула с холодного металла ручки. Он медленно обернулся. Ольга стояла в проеме кухонной двери. В руках у неё ничего не было, но взгляд, которым она сверлила мужа, был тяжелее любого оружия.
— Какие чемоданы? — он попытался усмехнуться, но улыбка вышла кривой, похожей на судорогу. — Ты чего, мать, перегрелась? Я за зарядкой.
— Хватит, Игорь, — она прошла в коридор и распахнула дверцы шкафа-купе.
Там, сиротливо притулившись к стене, стояли две спортивные сумки и большой чемодан на колесиках. Они были упакованы. Молнии застегнуты до упора. Рядом валялась куртка Игоря, которую он обычно бросал на пуфик.
— Я собрала твои вещи сегодня днем, пока ты был на работе, — буднично сообщила Ольга. — Трусы, носки, твои любимые удочки — всё там. Даже зубную щетку положила, я не жадная. Твой брат ведь уже подъехал, да? Толян с детьми и, наверное, пивом?
Игорь смотрел на сумки, и его лицо наливалось пунцовой краской. Весь его хитроумный план рухнул в одну секунду, рассыпался в пыль, обнажив жалкую правду: его просчитали, как дешевого шулера.
— Ты… ты лазила в моем телефоне? — прошипел он, делая шаг к ней. Теперь в нем не было страха, только ярость загнанного в угол зверя. — Ты следила за мной? Да кто ты такая, чтобы мои вещи трогать?!
— Я хозяйка этой квартиры, Игорь. Той самой, которую ты хотел снова превратить в ночлежку, — она не отступила ни на сантиметр. — Я слышала твой разговор на балконе. «Оля остынет», да? «Оля характер показывает»? Так вот, Оля не остыла. Оля просто сделала выводы.
В этот момент в дверь позвонили. Настойчиво, длинно, по-свойски. А следом — стук кулаком. — Игорян! Открывай, свои! — раздался приглушенный дверью, но узнаваемый бас Толяна.
Игорь дернулся к двери, но Ольга преградила ему путь.
— Не смей, — тихо сказала она. — Если ты сейчас откроешь эту дверь, чтобы впустить их, ты выйдешь вместе с ними. Хотя… ты в любом случае выйдешь.
— Ты не сделаешь этого! — заорал Игорь, брызгая слюной. Его глаза выкатились, жилка на шее вздулась. — Там мои племянники! Там мой брат! Ты что, совсем больная? Это моя семья! Ты не имеешь права выгонять меня из моего дома!
— Из твоего? — Ольга рассмеялась, и этот сухой, короткий смешок был страшнее пощечины. — У тебя нет дома, Игорь. У тебя есть только койко-место, которое тебе предоставили из жалости. И ты это место просрал. Ты выбрал их — так иди к ним. Я же предупреждала: один звонок, один визит — и ты валишь в их клоповник.
Она резко, с неожиданной силой толкнула чемодан ногой. Он покатился по ламинату и с грохотом врезался в ноги Игоря.
— Забирай свои манатки и проваливай. Сейчас же.
Игорь посмотрел на чемодан, потом на дверь, за которой продолжал настойчиво звонить брат. В его голове что-то перемкнуло. Он понял, что терять нечего. Маска благородного мужа слетела окончательно.
— Ах ты сука… — прорычал он, хватая Ольгу за плечо. — Тварь расчетливая! Да кому ты нужна будешь, пустоцвет? Сидишь тут в своих стерильных стенах, как крыса! Я для тебя всё делал, я терпел твои закидоны, а ты… Думаешь, отец твой поможет? Да я ему такое расскажу про тебя…
Ольга сбросила его руку резким движением. Ей не было больно, ей было противно.
— Рассказывай кому хочешь, — она подошла к двери и резко повернула замок. — Но делать это ты будешь по ту сторону порога.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Толян с двумя огромными пакетами из супермаркета, из которых торчали горлышки полторашек с пивом. Рядом топтались двое детей, уже успевших измазать руки в шоколаде.
— О, открыли наконец! — радостно гаркнул Толян, шагая вперед. — А мы уж думали, вы там уснули! Принимайте десант!
— Десант отменяется, — громко и четко произнесла Ольга, не давая ему переступить порог. Она стояла в проеме, уперевшись рукой в косяк.
— В смысле? — улыбка сползла с лица деверя. — Оль, ты чего? Мы ж договаривались… Игорян сказал…
— Игорян соврал, — она кивнула за спину, где её муж, красный и потный, с ненавистью сжимал ручку чемодана. — Игорян переезжает. К вам. Прямо сейчас.
Она обернулась к мужу.
— Давай. На выход. Твоя группа поддержки уже здесь, помогут вещи донести.
Игорь стоял, тяжело дыша. Он смотрел на растерянного брата, на детей, которые притихли, чувствуя скандал, на соседей, выглянувших на шум этажом выше. Ему хотелось ударить её, разнести эту проклятую квартиру, но он чувствовал животный страх перед тем, что будет дальше, если он сейчас распустит руки. Отец Ольги действительно не шутил бы.
— Ты пожалеешь, — прохрипел он, хватая сумки. — Ты приползешь ко мне, когда поймешь, что осталась одна. Но я не вернусь. Слышишь? Хрен тебе, а не муж!
— Это лучшее, что я слышала от тебя за последние пять лет, — парировала Ольга.
Игорь, матерясь сквозь зубы, выволок чемодан на лестничную клетку. Толян, ничего не понимая, попятился, чуть не уронив пакеты с пивом.
— Игорян, че за дела? Мы ж на выходные…
— Пошли отсюда, — рявкнул на брата Игорь, вымещая на нем злость. — Нет тут больше выходных. Эта… эта психованная нас выгнала.
Он обернулся в последний раз, стоя у лифта. Его лицо было перекошено злобой, в глазах плескалась ненависть перемешанная с бессилием.
— Подавись своей квартирой, — выплюнул он.
— Прощай, Игорь, — сказала Ольга.
Она захлопнула дверь. Щелкнул один замок. Потом второй. Потом ночная задвижка. Звук поворачивающегося металла был самым прекрасным звуком на свете.
За дверью еще слышался какой-то шум, пьяный голос Толяна: «Да ладно, брат, поехали к нам, там мамка пирогов напекла…», визгливый окрик на детей, грохот колесиков чемодана по кафелю подъезда. А потом наступила тишина.
Ольга прислонилась спиной к двери и медленно сползла на пол. Она сидела в пустом коридоре, глядя на то место, где еще минуту назад стояли чужие, ненужные ей вещи. В квартире пахло чистотой и свободой. Сердце билось ровно. Она знала, что завтра будет нелегко, будут звонки, угрозы, возможно, попытки вернуть всё назад. Но это будет завтра.
А сегодня она была одна. И это было восхитительно. Она встала, пошла на кухню, открыла окно, впуская свежий ночной воздух, и впервые за две недели улыбнулась — искренне и легко. Война за территорию закончилась. Враг был изгнан. Дом снова стал домом…
