— Если через неделю ты и твой муженёк не устроитесь на работу, жить в моей квартире вы больше не будете! Я не собираюсь вас, недоделков, и дальше содержать! Понятно?!
Слова Николая Ивановича упали в застоявшийся воздух гостиной, как куски бетона. Он стоял посреди комнаты, крупный, в рабочей куртке, от которой слабо пахло машинным маслом и холодом улицы. Его лицо, обветренное и резкое, казалось высеченным из камня. Он смотрел на дочь и её мужа, сидящих на диване, и в его взгляде не было ничего, кроме холодной, выверенной ярости. Вокруг них царил привычный беспорядок: чашки с недопитым чаем на журнальном столике, крошки от печенья на обивке, пыльные отпечатки пальцев на экране выключенного телевизора.
Катя вздрогнула, словно её ударили. Она сидела, поджав под себя ноги, в растянутом свитере, и её хорошенькое лицо сморщилось в обиженной гримасе. Рядом с ней возлежал Артём. Он отложил свой планшет, на котором разглядывал что-то с видом чрезвычайной важности, и медленно повернул голову. На его холёном лице с тщательно ухоженной бородкой отразилось брезгливое недоумение, будто в его личное пространство вторгся кто-то неприятный и дурно пахнущий.
— Папа, как ты можешь! — запричитала Катя, её голос мгновенно стал тонким и капризным. — Мы же тебе объясняли! Артём в поиске. Он творец, он не может просто пойти и таскать мешки! У Артёма тонкая душевная организация, он не может быть грузчиком или кем-то таким!
Артём важно кивнул, соглашаясь с каждым словом жены. Он поправил очки в модной оправе и смерил тестя взглядом, полным снисхождения. Взглядом человека, который вынужден общаться с примитивным созданием, не способным оценить величие его замыслов.
Николай Иванович посмотрел на них, как на насекомых. Он перевёл взгляд с дочери, всё ещё видя в ней маленькую девочку, которую он когда-то баловал, на этого гладкого, самодовольного мужчину, который присосался к его семье, как клещ. Короткий, беззвучный смешок вырвался у него, но уголки губ при этом даже не дрогнули.
— Может. Ещё как может. У меня тоже была тонкая организация, когда я в девяностые вагоны разгружал, чтобы твою мать и тебя прокормить. Когда по ночам таксовал после смены на заводе. Что-то никто не интересовался состоянием моей души. Просто жрать хотели. И ты хотела, Катя. Каждый день.
— Николай Иванович, вы утрируете, — лениво протянул Артём, откладывая планшет. Его голос был мягким и вкрадчивым, но в нём сквозило неприкрытое превосходство. — Времена изменились. Парадигма сменилась. Физический труд — это атавизм. Будущее за интеллектуальным продуктом, за идеями. Я сейчас как раз на пороге запуска одного прорывного стартапа. Это инвестиция в будущее. Наше общее будущее.
Николай Иванович медленно повернул к нему голову. Его глаза сузились.
— Будущее, значит? А настоящее у тебя какое, творец? Настоящее — это мой холодильник, который ты опустошаешь каждое утро. Это мои деньги, на которые ты покупаешь себе модные штаны и эту свою бороду стрижёшь. Это моя крыша над твоей бестолковой головой. Вот оно, твоё настоящее. И оно оплачено моим физическим трудом. Тем самым, который атавизм.
Он шагнул к ним ближе. Катя инстинктивно вжалась в диван. Артём, напротив, чуть выпрямился, пытаясь сохранить позу непризнанного гения, но в его глазах мелькнула тень беспокойства.
— Два года. Два года я смотрю на твой «поиск» и твои «стартапы». За два года ты не принёс в этот дом ни копейки. Только пафосные речи и грязные тарелки в раковине. Всё. Моё терпение закончилось.
Он сунул руку в карман куртки и достал тяжёлую связку ключей. Она звякнула в наступившей тишине, как шпоры. Он не спеша нашёл взглядом нужный ключ, старый, почерневший от времени. С некоторым усилием, упрямо скрипнув зубами, он разжал кольцо и отсоединил его. Затем он шагнул к журнальному столику и с силой бросил ключ на стеклянную поверхность. Ключ подскочил и замер между чашкой и пачкой печенья.
— Это ключ от дачи. Там есть печка. Дрова придётся колоть самим. Есть огород. Лопаты в сарае. Картошка в погребе ещё с прошлого года осталась, не пропадёте. Если через неделю вы не оплатите счета и не покажете мне трудовой договор Артёма, я меняю замки в этой квартире. А вы поедете закалять свою тонкую организацию на свежем воздухе. Выбор за вами.
Он развернулся так же резко, как и появился. Ни одного лишнего слова, ни одного взгляда назад. Он прошёл в прихожую, тяжело топая рабочими ботинками по паркету, и через мгновение входная дверь захлопнулась. Звук был окончательным и бесповоротным, как удар молотка по гвоздю.
Катя и Артём остались сидеть на диване. Катя смотрела на дверь, её губы дрожали. Артём лениво протянул руку и взял ключ. Он повертел его в своих ухоженных пальцах, рассматривая ржавчину и зазубрины, словно это был какой-то диковинный артефакт. Потом он усмехнулся.
— Старик совсем из ума выжил. Не переживай, милая. Я всё решу. Он просто не понимает современных реалий.
Первые два дня прошли в состоянии оскорблённого достоинства. Артём с важным видом перенёс свой ноутбук и планшет за кухонный стол, объявив его своим «проектным офисом». Он разложил вокруг себя несколько чистых листов бумаги, пару дорогих ручек и заявил, что ультиматум тестя лишь подстегнул его творческую энергию. Катя, полностью разделяя его праведный гнев, порхала вокруг, подливая ему кофе и принося бутерброды с колбасой, купленной, разумеется, на деньги отца.
— Он просто не понимает, — вещал Артём, рисуя на листе замысловатую схему из кружков и стрелок. — Он мыслит категориями прошлого века: завод, зарплата, пенсия. Он не видит потенциала. Вот это, — он ткнул ручкой в один из кружков, — это ядро нашей будущей экосистемы. Мы создадим платформу, которая объединит креативных индивидуумов. Это будет синергия творчества и монетизации.
Катя смотрела на схему с благоговением, хотя не понимала в ней абсолютно ничего. Ей было достаточно умных слов и уверенного тона мужа.
— Конечно, милый. Ты гений. Просто папа… он человек простой, ему этого не понять. Может, мне стоит ему позвонить? Объяснить ещё раз, по-человечески?
— Попробуй, — милостиво разрешил Артём, не отрываясь от выведения очередной стрелки. — Только без эмоций. Говори с ним с позиции силы. Мы не просители. Мы партнёры, предлагающие инвестировать в будущее.
Катя набрала номер. Николай Иванович ответил после первого же гудка, будто ждал.
— Пап, привет. Я звоню по поводу нашего разговора… — начала она примирительно. — Мы тут с Артёмом всё обсудили. Мы понимаем твоё беспокойство, но ты должен понять и нас. Нельзя так рубить с плеча.
— Срок — в пятницу, в шесть вечера, — ровным, безразличным голосом ответил отец. В трубке послышался шум работающего станка.
— Но ты не дослушал! Артём сейчас работает над очень важным проектом! Ему нужна концентрация, а не мысли о том, где найти работу грузчиком! Это же абсурд!
— Катя, у меня работа. Пятница. Шесть вечера.
Короткие гудки. Катя опустила телефон, её лицо было полно недоумения.
— Он даже слушать не стал, — пожаловалась она мужу. Артём лишь хмыкнул.
— Типичная реакция ригидного сознания. Не обращай внимания. Он блефует. Никуда он нас не выгонит. Продолжаем работать.
И они «продолжали». Артём часами сидел в интернете, с важным видом просматривая сайты о дизайне и технологиях. Катя листала ленту в соцсетях, вздыхая над фотографиями подруг из отпуска. К среде их праведный гнев начал сменяться глухим раздражением. Квартира, казавшаяся им уютным гнёздышком, начала давить. Каждый предмет в ней — диван, на котором они сидели, тарелки, из которых они ели, даже туалетная бумага — всё было куплено отцом и молчаливо напоминало об их зависимости.
В четверг утром Катю охватила настоящая паника. Она снова взялась за телефон. На этот раз её тактика была иной.
— Папа… — начала она жалобно, едва отец взял трубку. — Я не спала всю ночь. Мне так плохо. Как ты можешь так с родной дочерью? Я же твоя единственная кровиночка.
— Что случилось? — голос Николая Ивановича был по-прежнему спокоен, но в нём прорезалась нотка тревоги.
— Ты нас выгоняешь! На улицу! В зиму! Ты хочешь, чтобы мы замёрзли где-нибудь под мостом? Мама бы этого никогда не допустила! Она бы…
— Не смей трогать свою мать, — отрезал Николай Иванович. Его голос мгновенно стал твёрдым, как сталь. — Твоя мать в твоём возрасте уже растила тебя и работала на полторы ставки, пока я вкалывал на двух. Она бы этому твоему «творцу» все его тонкие места так бы закалила, что он бы у меня на заводе передовиком производства стал через неделю. Не звони мне больше с этой чушью. Завтра. Шесть вечера.
Он повесил трубку. Катя сидела, оцепенев. Её главный козырь был бит с такой силой, что она почувствовала себя опустошённой. Артём, услышав обрывки разговора, нахмурился. Маска непризнанного гения начала сползать, обнажая недовольное и злое лицо обычного бездельника.
— Всё ясно, — процедил он. — Он просто меня ненавидит. Завидует, что я умнее и талантливее его. Это комплекс простого рабочего. Что ж, если он хочет войны, он её получит.
Остаток дня и утро пятницы прошли в напряжённой, гнетущей тишине. Они почти не разговаривали, каждый погружённый в свои мысли. Артём больше не рисовал схемы. Он просто тупо смотрел в экран ноутбука. Катя бесцельно бродила по квартире, трогая вещи, словно прощаясь с ними. Они до последнего не верили. До последнего ждали, что отец одумается, позвонит, скажет, что пошутил. Но телефон молчал. Часы на стене тикали с безжалостной методичностью, отсчитывая последние часы их сытой и беззаботной жизни.
Ровно в шесть вечера в замке повернулся ключ. Звук был сухим и резким, как выстрел стартового пистолета. Катя и Артём, сидевшие за накрытым столом в гостиной, вздрогнули. Всю вторую половину дня они готовились к этому моменту, превращая квартиру в декорацию для своего последнего спектакля. В воздухе витал густой, почти тошнотворный запах запечённой курицы с яблоками. На столе стояла бутылка недорогого вина и салат, который Катя лихорадочно строгала последние полчаса. Это была их жалкая попытка создать иллюзию мира и благополучия.
Николай Иванович вошёл в квартиру. Он не стал разуваться в прихожей, а прошёл прямо в гостиную в своих тяжёлых, испачканных уличной грязью ботинках, оставляя на паркете тающие следы. Он был всё в той же рабочей куртке. Его лицо выглядело уставшим, но твёрдым, как будто он не из дома приехал, а вернулся с долгой и тяжёлой смены. Он остановился на пороге комнаты, окинул взглядом накрытый стол, нарядную Катю и Артёма, который вскочил со стула, держа в руках несколько листов бумаги, как щит.
— Папочка, проходи, садись, — защебетала Катя, её улыбка была натянутой и фальшивой. — Мы ужин приготовили, хотели поговорить спокойно, как семья.
Николай Иванович проигнорировал её слова. Его взгляд, холодный и внимательный, остановился на Артёме.
— Время вышло, — произнёс он ровным голосом, в котором не было ни капли тепла.
— Я понимаю, Николай Иванович! Именно поэтому я хочу вам кое-что продемонстрировать! — с преувеличенным энтузиазмом начал Артём. Он шагнул вперёд и разложил на краю стола свои листы. На них были нарисованы те же самые схемы из кружков и стрелок. — Это концепция моего проекта. Реконцептуализация социального взаимодействия в цифровом пространстве. Это прорывная идея, которая изменит парадигму…
Он говорил быстро и сбивчиво, сыпал терминами, вычитанными в интернете, — «монетизация», «таргетинг», «экосистема». Николай Иванович молча подошёл к столу. Он не стал смотреть на Артёма. Он наклонился и внимательно, с каким-то даже преувеличенным интересом, посмотрел на нарисованные схемы. Катя затаила дыхание. На секунду ей показалось, что отец впечатлён, что их план сработал.
Николай Иванович выпрямился. Он медленно обвёл взглядом комнату и снова посмотрел на стол.
— Это всё? — спросил он тихо.
— В смысле? — опешил Артём. — Это же только концепт! Но он гениален! Я уже нашёл потенциальных инвесторов, мы на пороге…
— Я спросил, это всё? — повторил Николай Иванович, немного повысив голос. — Где трудовой договор? Где справка с места работы? Где хоть одна бумажка, на которой написано, что ты, творец, заработал хотя бы сто рублей?
— Но это не та работа! — почти взвизгнул Артём, чувствуя, что его тщательно выстроенная оборона рушится. — Я не могу размениваться на примитивный труд! Я создаю интеллектуальную собственность!
— Ты ничего не создаёшь, — отрезал Николай Иванович. Он ткнул своим грубым, со сбитыми костяшками пальцем сначала в курицу, потом в бутылку вина. — Вот это куплено на мои деньги. Электричество, которым вы пользовались, чтобы это приготовить, оплачено мной. Стол, за которым вы сидите, и стулья, на которых вы сидите, — мои. Ты за два года не создал здесь ничего, кроме мусора и грязной посуды.
Вот тут Артём взорвался. Маска утончённого интеллектуала слетела, обнажив злое, перекошенное от обиды лицо.
— Да что вы вообще понимаете в современной экономике! — закричал он. — Вы всю жизнь крутили свои гайки на заводе и дальше своего станка ничего не видите! Для вас человек — это просто рабочая сила! А я мыслю! Я создаю! Вам этого не понять с вашим пролетарским мышлением! Вы просто мне завидуете!
— Артём, не надо! — испуганно пискнула Катя, но её уже никто не слушал.
Николей Иванович посмотрел на зятя в упор. И в его взгляде не было злости. Только тяжёлое, ледяное презрение.
— Завидовать? Тебе? Человеку, который в тридцать лет живёт за счёт тестя и называет это «поиском»? Ты живёшь в мире слов, парень. Красивых, пустых слов. А я живу в мире вещей. Настоящих вещей. Вот этот дом — вещь. Еда в холодильнике — вещь. Деньги — это тоже вещь. Это всё — результат труда. А твои слова — это просто воздух. Ты не творец. Ты просто пустое место, которое занимает пространство в моей квартире.
Он сделал шаг назад, отступая от стола.
— Ужин отменяется. Спектакль окончен.
Николай Иванович не стал ждать ответа. Он молча развернулся, прошёл в прихожую и вернулся с двумя большими клетчатыми сумками — теми самыми, с которыми челноки в девяностые возили товар. Он с глухим стуком бросил их на пол у ног Артёма. Пластиковые ручки звякнули об пол. Этот жест был красноречивее любых слов. Он был финальным аккордом, оглушительным и беспощадным.
— У тебя полчаса на сборы, творец, — сказал Николай Иванович, его голос был спокоен, как у хирурга перед операцией. — Можешь забрать свои штаны, свои умные книжки и свои гаджеты. Всё остальное остаётся здесь. Оно куплено на мои деньги.
Артём смотрел на сумки, потом на тестя, и его лицо залила багровая краска унижения. Это был конец. Не так он себе всё представлял. В его сценарии старик должен был сломаться, признать его гениальность, возможно, даже дать денег на «стартап». Но реальность оказалась грубой, неотёсанной и пахла машинным маслом.
— Я ухожу! — выкрикнул он, и его голос сорвался на высокой, почти истеричной ноте. — Я ухожу из этого дома, пропитанного мещанством и завистью! Я не позволю вам задушить мой талант! Ты ещё пожалеешь, Катя! Ты будешь плакать, когда увидишь меня на обложке «Forbes», но будет поздно!
С этими словами он ринулся в спальню. Оттуда послышались звуки открываемых ящиков, шуршание одежды. Он действовал демонстративно, громко, чтобы все слышали, как страдает непризнанный гений. Катя сидела за столом, белая как полотно. Она смотрела то на отца, который стоял у стены, скрестив на груди свои сильные руки, то в сторону спальни, откуда доносился шум. Вся её жизнь, построенная на иллюзиях и самообмане, рушилась в эти минуты.
— Папа… — прошептала она, её губы едва двигались.
— Молчи, — негромко, но властно ответил он. Он не смотрел на неё. Его взгляд был прикован к дверному проёму спальни. Он ждал.
Через десять минут Артём появился в дверях. Он был одет в своё лучшее пальто, на плече висела сумка с ноутбуком, а в руках он держал набитые до отказа клетчатые сумки. Он старался держаться с достоинством, но суетливые движения и бегающие глаза выдавали его панику. Он подошёл к Кате.
— Ты идёшь со мной? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал требовательно, но в нём слышались молящие нотки. — Мы уйдём вместе. Мы докажем ему.
Катя подняла на него глаза. И впервые за два года она увидела его по-настоящему. Не гения, не творца, не будущего миллионера. Она увидела испуганного, слабого мужчину с тщательно ухоженной бородкой, который сейчас пытался утянуть её за собой в неизвестность, в нищету, прикрываясь громкими словами о таланте. Она посмотрела на его холёные руки, которые не умели ничего, кроме как стучать по клавиатуре и держать бокал с вином. А потом она перевела взгляд на руки своего отца. Грубые, в мозолях и старых шрамах. Руки, которые построили этот дом. Руки, которые всю жизнь работали, чтобы она, Катя, могла сидеть в тепле и есть запечённую курицу.
— Нет, — сказала она тихо, но отчётливо.
Артём замер. Он ожидал чего угодно: слёз, уговоров, истерики. Но не этого простого, холодного слова.
— Что? — переспросил он.
— Я остаюсь, — повторила она, и в её голосе появилась твёрдость, которой она сама от себя не ожидала.
Его лицо исказилось. Презрение и злость смыли последние остатки напускного благородства.
— Я так и знал! Ты такая же, как он! Обывательница! Что ж, сиди в своей золотой клетке! Посмотрим, как ты запоёшь, когда придётся самой мыть полы!
Он развернулся и, гремя сумками, направился к выходу. Николай Иванович молча шагнул в сторону, освобождая ему дорогу. Он даже открыл входную дверь. Артём, не оборачиваясь, вывалился на лестничную площадку. Дверь за ним захлопнулась. Замок щёлкнул дважды.
В квартире наступила оглушительная тишина. Было слышно, как тикают часы на стене и как гудит в трубах вода. Катя сидела неподвижно, глядя на остывающую курицу. Запах еды, казавшийся час назад таким праздничным, теперь вызывал тошноту. Николай Иванович подошёл к столу. Он молча взял одну из пустых тарелок и положил на неё самый большой кусок курицы. Потом пододвинул тарелку к дочери.
— Ешь, — сказал он просто.
Катя подняла на него заплаканные глаза. Он смотрел на неё без злости и без торжества. В его взгляде была только бесконечная, тяжёлая усталость. И может быть, где-то в самой глубине, толика отцовской жалости. Она взяла вилку. Руки дрожали. Она отломила маленький кусочек и положила в рот. Вкус был пресным, как вата. Спектакль был окончен. И в этой тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов, начиналась её настоящая, взрослая жизнь…
