— Ты считаешь, что здесь чисто? — голос Игоря, ровный и лишённый эмоций, резанул по уставшим нервам Киры. Он не повышал тон. В этом не было нужды. Его презрение было настолько концентрированным, что ощущалось физически, как сквозняк в тёплой комнате.
Кира оторвалась от ноутбука, потёрла уставшие глаза. Она вернулась с работы полтора часа назад. За эти девяносто минут она успела разобрать сумки с продуктами, запустить стиральную машину, приготовить ужин и пропылесосить. В воздухе ещё витал едва уловимый аромат лимонного средства для пола. Она вымыла его на совесть, ползая на коленях, чтобы не оставить ни единого пятнышка. Она знала, что будет проверка. Она всегда была.
Игорь стоял посреди гостиной в своём безупречном бежевом пальто, которое он так и не снял. В одной руке он держал кожаный портфель, другой указывал на журнальный столик из тёмного стекла.
— Подойди. Посмотри, — приказал он.
Кира медленно поднялась. Ноги гудели. Она подошла к столику. Поверхность блестела, отражая свет торшера.
— Я не понимаю, что не так. Я его протёрла.
— Ты его «протёрла», — передразнил он, ставя портфель на пол. — Ты размазала пыль влажной тряпкой. А нужно было сначала сухой, потом специальным средством с антистатиком, а потом отполировать микрофиброй. Разве это так сложно запомнить?
Он провёл кончиком пальца по краю стола, демонстрируя невидимую пылинку, прилипшую к его идеальному маникюру. Он смотрел на свой палец с таким брезгливым выражением, будто только что коснулся чего-то мёртвого.
— Игорь, я устала. Я только что с работы, — тихо сказала она.
— Я тоже устал, — отрезал он, наконец снимая пальто и аккуратно вешая его на плечики. — Я устал приходить в дом, где нет элементарного порядка. Эстетика пространства влияет на внутреннее состояние. Как я могу отдыхать в этом хаосе? Здесь нет гармонии. Полотенца в ванной сложены не по цвету. Твои кремы на полке стоят вразнобой, нарушая визуальный ритм. Это мелочи, из которых складывается жизнь. Наша жизнь. А ты относишься к ней небрежно.
Он говорил так, будто читал лекцию нерадивой студентке. Его слова не были оскорблениями, они были диагнозом. Диагнозом её никчёмности как хозяйки, как женщины, как хранительницы очага, который он себе вообразил. Кира молчала, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Она смотрела на его идеальный пробор, на выглаженный воротник рубашки, на туфли, начищенные до зеркального блеска, и чувствовала, как внутри неё закипает что-то холодное и тёмное.
Игорь же, не дождавшись ответа, сделал несколько шагов по комнате и замер. Он наклонил голову, глядя на ламинат под определённым углом к свету. Его лицо озарилось. Он нашёл. Нашёл главный изъян, который перечеркнёт все её старания.
— А вот это, — он указал носком своего безупречного ботинка на пол, — это просто апофеоз неряшливости. Разводы. Ты видишь их? Ты плохо вымыла пол. Ты оставила разводы от тряпки. Я иду по ним, и у меня такое чувство, будто я иду по грязи.
Он посмотрел на неё с выражением победителя. Он доказал свою правоту. Он в очередной раз продемонстрировал ей, что она не справляется.
Кира посмотрела на пол, потом на его сияющее от самодовольства лицо. И в этот момент что-то внутри неё щёлкнуло. Пружина, которая сжималась годами, лопнула с оглушительным внутренним треском. Она больше не чувствовала ни усталости, ни обиды. Только абсолютную, кристальную ясность.
В ответ на его триумфальный вердикт Кира не опустила глаза и не начала оправдываться. Она молча смотрела на него, и в её взгляде не было ни обиды, ни злости. Там было что-то другое, новое и пугающее в своей безмятежности — спокойствие хирурга перед сложной, но необходимой ампутацией. Она сделала едва заметный, почти невесомый кивок, словно соглашаясь с ним. Не с его словами, а с каким-то своим, только что принятым решением.
Не говоря ни слова, она развернулась и прошла мимо него в сторону ванной. Её походка изменилась. Ушла уставшая шаркающая походка женщины после тяжёлого дня. Теперь она двигалась плавно и целенаправленно, как будто её тело наполнилось энергией. Игорь остался стоять посреди гостиной, сбитый с толку её молчанием. Он ожидал слёз, уговоров, встречных упрёков. Эта тихая покорность была вне сценария. Он решил, что она пошла за новой тряпкой, чтобы немедленно исправить свою ошибку, и самодовольно усмехнулся.
Через минуту она вернулась. В руке она держала ту самую тряпку, которой мыла пол — серую, влажную, пахнущую бытовой химией и грязью. Она держала её двумя пальцами, с лёгким пренебрежением, будто это был какой-то диковинный экспонат. Она остановилась в самом центре комнаты, прямо на том месте, где свет от лампы падал на ламинат особенно ярко, выявляя малейшие несовершенства. Игорь смотрел на неё, всё ещё не понимая, что происходит.
А затем она, не меняя своего спокойного выражения лица, низко наклонилась и с медленным, почти ритуальным движением провела тряпкой по безупречно чистому полу. Жирная, серая, влажная полоса пересекла гостиную, как уродливый шрам. Она была вызывающе грязной на фоне блестящего ламината. Это был акт чистого, незамутнённого вандализма в его храме порядка.
— Что ты… что ты делаешь? — пролепетал он. Его эстетическое чутьё было изнасиловано. Это было хуже, чем крик или скандал. Это было осквернение.
Кира выпрямилась, бросила тряпку прямо на середину этой полосы и посмотрела ему в глаза.
— Тебе не нравится качество моей уборки? — её голос был таким же спокойным и ровным, как и пять минут назад. Это был не вопрос. Это было утверждение. — Прекрасно.
Она сделала паузу, давая ему осознать весь сюрреализм происходящего. Игорь смотрел то на неё, то на грязную полосу на полу, и в его глазах читалась смесь отвращения и растерянности.
— С этой минуты, — продолжила она, отчеканивая каждое слово, — вся уборка в этом доме — на тебе. Абсолютно вся. Пыль на полках, полы, окна, сантехника, сортировка полотенец по цвету. Всё, что так дорого твоему сердцу. А я буду ходить и проверять. Каждый день. И не дай бог я увижу хоть одну пылинку, милый. Или один неверно поставленный флакончик с кремом.
Его лицо из растерянного стало багровым. Это был бунт. Открытый, наглый, немыслимый.
— Ты в своем уме? Ты испортила пол! Ты превратила квартиру в свинарник!
— Я лишь показала тебе, как выглядит твоё недовольство в материальном мире, — парировала она без тени улыбки. — Так что теперь у тебя есть прекрасная возможность продемонстрировать мне, как должен выглядеть настоящий порядок. Начинай. Можешь прямо с этой полосы.
Игорь стоял как громом поражённый. Она не просто взбунтовалась, она перевернула их мир с ног на голову, назначив его, эстета и критика, на должность уборщика. Это было унизительно. Он не собирался играть в её сумасшедшие игры.
— Я не буду это терпеть, — процедил он, хватая с вешалки своё пальто. — Я уеду. Посиди здесь, в своей грязи. Подумай над своим поведением. Может, к моему возвращению в голове прояснится.
Он демонстративно взял свой портфель, обулся и, не оборачиваясь, направился к выходу. Он был уверен, что пара дней у его матери, в царстве идеальной чистоты, быстро приведёт Киру в чувство. Она одумается, испугается и будет умолять его вернуться, вымыв квартиру до стерильного блеска. Он уезжал победителем, который великодушно даёт провинившейся шанс на исправление. Он ещё не знал, что уезжает навсегда.
Как только за Игорем закрылась дверь, Кира не сдвинулась с места. Она стояла посреди гостиной, глядя на безобразную серую полосу на полу. Этот шрам на глянцевой поверхности ламината был не актом вандализма, а её подписью под документом об окончании прежней жизни. В воздухе, ещё минуту назад тяжёлом от его присутствия, стало легко дышать. Тишина больше не была гнетущей, она стала объёмной, наполненной не пустотой, а возможностями. Кира сделала глубокий, полный вдох, первый за многие годы.
Она не стала бросаться убирать. Наоборот, она обошла грязную тряпку, лежащую в центре своей же кляксы, и прошла на кухню. Её движения были размеренными, лишёнными всякой суеты. Она достала из холодильника бутылку белого вина, откупорила её с лёгким хлопком и налила себе полный бокал. Она не искала в алкоголе забвения или храбрости. Это был жест. Простой ритуал для себя, который раньше непременно вызвал бы у Игоря лекцию о вреде дневного пьянства и неподобающем поведении.
С бокалом в руке она вернулась в гостиную и села на диван, закинув ноги на тот самый журнальный столик, с которого всё началось. Отсюда, с этого ракурса, грязная полоса выглядела как произведение современного искусства. Символ освобождения. Она сделала глоток холодного, кисловатого вина и достала телефон. Её пальцы не дрожали, когда она набрала в поисковике «срочная замена замков». Она выбрала первый попавшийся номер.
— Добрый день, — её голос был спокоен и деловит. — Мне нужна замена двух замков во входной двери. Да, полная замена личинок и механизмов. Чем скорее, тем лучше. Через сорок минут? Отлично. Жду.
Положив телефон, она допила вино и отставила бокал. Никаких сомнений. Никаких сожалений. Только холодная, ясная последовательность действий. Пока она ждала мастера, она подошла к стеллажу, где стояли её книги, перемешанные с его альбомами по искусству и архитектуре. Она аккуратно достала все его тяжёлые, глянцевые тома и сложила их в стопку у стены. Затем расставила свои книги так, как нравилось ей — не по размеру и цвету, а по авторам и настроению. Пространство начало меняться, дышать по-новому. Оно становилось её.
Мастер приехал ровно через сорок минут. Молчаливый мужчина средних лет с большим ящиком инструментов. Он не задавал лишних вопросов. Кира молча наблюдала за его работой. Звук дрели, скрежет металла, щелчки новых механизмов — всё это было музыкой для неё. Это были звуки возведения её личной крепости. Через полчаса всё было кончено. Мастер протянул ей три новых, блестящих ключа на кольце. Они были приятно-тяжёлыми в её ладони. Она расплатилась, и он ушёл, оставив её в полной и абсолютной безопасности.
Вечер опустился на город. Кира приняла душ, переоделась в удобную домашнюю одежду и заказала себе пиццу. Она ела её прямо из коробки, сидя на диване и смотря какой-то глупый сериал. Она не помнила, когда в последний раз позволяла себе такую простую, человеческую вольность.
Около десяти вечера она услышала, как в замке снаружи проворачивается ключ. Точнее, пытается провернуться. Раздался скрежет металла о металл. Потом ещё раз. И ещё. Наступила тишина. Затем раздался уверенный, требовательный стук в дверь.
— Кира! Открой! Что-то с замком, я не могу войти.
Она выключила звук у телевизора и подошла к двери. Она не стала смотреть в глазок. Она и так знала, кто там стоит. Уверенный в своей правоте, готовый великодушно её простить и вернуть всё на круги своя.
— Игорь? — её голос через толщу двери прозвучал спокойно и отстранённо.
— Конечно, я! Кто ещё? Что ты сделала с замком? Открывай, я не собираюсь ночевать на лестнице.
Она прислонилась лбом к холодной поверхности двери.
— Твой ключ здесь больше не работает, Игорь.
За дверью на несколько секунд воцарилось недоумённое молчание. Он переваривал информацию.
— Что значит «не работает»? Ты сменила замки? Ты совсем с ума сошла? Кира, немедленно открой эту дверь! Я не в настроении для твоих дурацких шуток!
Его голос начал терять свою металлическую уверенность, в нём появились злые, раздражённые нотки. Он дёрнул ручку двери. Ещё раз. Сильнее. Дверь не поддалась. Она была теперь частью её. И она не собиралась её открывать.
— Это не шутка, Игорь, — ответила она, её голос был таким же ровным и глухим, как и сама дверь, разделявшая их. Она не отошла ни на шаг, продолжая стоять в тёмном коридоре.
За дверью раздалось шумное, возмущённое дыхание. Он был не просто зол, он был оскорблён в самой основе своего мировоззрения. Порядок вещей был нарушен. Его порядок.
— Кира, я не знаю, что на тебя нашло, но это зашло слишком далеко. Ты пожалеешь об этом. Открой сейчас же, и мы поговорим.
— Нам не о чем говорить. Я всё сказала тебе днём.
— Ты начертила грязной тряпкой на полу! Это ты называешь «сказала»? Это истерика! — его голос начал срываться на брезгливые, высокие нотки. — Ты повела себя как дикарка! Я уехал, чтобы дать тебе остыть, прийти в себя. Вернуться к нормальному состоянию. А ты… ты меняешь замки в нашей квартире!
Его акцент на слове «нашей» был так очевиден, так жалок в своей попытке апеллировать к прошлому, что Кира почти усмехнулась.
— Ты ошибаешься, — спокойно поправила она. — Это моя квартира. И ты здесь больше не живёшь.
Это было прямое попадание. За дверью наступила тишина, но не та, что была раньше. Это была тишина оглушённого, сбитого с ног противника. Он понял, что это не игра. Это был конец. Его голос, когда он заговорил снова, был уже другим — тихим, полным яда и сдерживаемой ярости.
— Так вот значит как? Решила показать характер? После всего, что я для тебя делал, пытался научить тебя элементарным вещам, жить в красоте, а не в грязи… А ты оказалась просто неблагодарной неряхой. Видимо, тебе комфортнее жить в свинарнике, который ты сама и создаёшь.
Он нашёл свою точку опоры. Он снова стал критиком, ментором, указывающим ей на её место. Он не мог открыть дверь физически, поэтому пытался взломать её психологически, своим привычным оружием — унижением.
И тут Кира провернула новый ключ в замке. Раздался громкий, сочный щелчок. Она распахнула дверь. Не широко, ровно настолько, чтобы он мог видеть её лицо, а она — его. Игорь отшатнулся, не ожидая этого. Он стоял на тускло освещённой лестничной клетке, его идеальное пальто было помято, а на лице застыло выражение растерянности и злобы.
Она посмотрела на него в упор. Прямо в глаза. Спокойно, без ненависти, с холодным любопытством патологоанатома.
— Ещё раз услышу от тебя, что я плохо убираюсь дома, и ты будешь лично языком вылизывать полы в этой квартире, чтобы показать мне мастер-класс!
Его лицо исказилось. Он хотел что-то ответить, броситься вперёд, но она не дала ему этой возможности. Не отводя от него взгляда, она протянула руку в коридор и вытащила на площадку первый большой, чёрный мусорный мешок. Он с глухим стуком упал у его ног. Потом второй. Третий.
— Что это? — выдавил он.
— Твои вещи, — так же спокойно ответила она. — Я не хотела, чтобы твоя идеальная эстетика страдала от моих небрежных сборов. Поэтому я упаковала всё в одинаковые мешки. Визуально ритмично, не находишь?
В этих чёрных анонимных пакетах было всё его тщательно выстроенное существование. Его кашемировый шарф, который нельзя было стирать в машинке. Его альбомы по искусству с шёлковыми закладками. Его идеально отглаженные рубашки, сложенные стопкой. Его коллекция запонок. Всё то, что было частью его ритуала превосходства, теперь лежало на грязном полу лестничной клетки в дешёвом пластике.
Она выставила последний, четвёртый мешок, в котором глухо звякнули его туалетные принадлежности. Затем она посмотрела на него в последний раз — на его побагровевшее лицо, на его сжатые кулаки, на его беспомощность перед закрытой наглухо реальностью.
Не сказав больше ни слова, она шагнула назад в свою квартиру и медленно, демонстративно закрыла дверь. Щелчок нового, надёжного замка прозвучал как точка в конце предложения. Это был уже не его дом…
