— Следующая остановка… — записанный голос с хрипом и присвистом, затрудняющим разбор названий, привычно оповестил о том, что двери закрываются, пассажирам автобуса нужно следить за детьми, а при виде оставленного кем-то багажа надо немедленно сообщить о нем водителю.
Лика вздохнула и откинулась на спинку сиденья. Автобусы она не любила, как и поездки в родную деревню, но более быстрого способа добраться сейчас не существовало. Машины у нее не было, да и не нужна она была особо.
Полтора часа назад ей позвонила соседка и сообщила, что дедушка совсем плох. Это было неудивительно, учитывая возраст Сан Палыча и толщину его медицинской карты. От госпитализации он в очередной раз отказался.
— Так и сказал, дома помирать буду. Я сразу тебе и позвонила, Анжелик. Все-таки родной человек, должна же ты приехать, повидаться, да и потом…
Женщина замялась, но Лика поняла ее без слов. Она знала прекрасно, что будет «потом». Уже довелось мать похоронить. Потому что «должна была». И потому что все считали, что она это сделает. Хотя мать для нее, по сути, не сделала вообще ничего. Ну, кроме факта рождения, конечно.
Свою жизнь до семи лет женщина помнила смутно. Да и не было там ничего хорошего, если верить рассказам деревенских. Мать родила ее без мужа, чем ославила себя на все село, и впоследствии градус разгульной жизни сбавлять не торопилась. Правда, когда очередной ухажер полез махать кулаками и подручными предметами, до женщины дошло, что вся эта история может плохо кончиться, и с приводом кучи собутыльников домой она завязала. Даже на работу устроилась, в городе правда. Лике обещала, мол, подзаработаю денег, куплю квартиру, сразу тебя к себе заберу и заживем… Вранье, конечно. Лика и тогда знала, что это вранье. Подслушала разговор тетки из органов с дедом, где ему сообщали, что мать будут лишать родительских прав.
— Другие уже отказались ее забирать, Сан Палыч. Так что либо к вам, либо в систему. А там, сами понимаете, житье еще хуже, чем в деревне, особенно сейчас.
«Сейчас» — это в девяностые.
— Заберу, — кивнул тогда дед, махнув рукой. – Кто-то же должен это сделать.
Слово «должен» тогда неприятно резануло слух маленькой Лики. Словно бы она была не внучкой, любимым и родным человеком, а обузой, которую по непонятной причине этот угрюмый мужчина, насквозь пропахший махоркой, должен был тащить, как чемодан без ручки. Впрочем… Если от нее, фактически, отказалась родная мать и все остальные родственники, то кем еще она является, если не обузой?
К чести дедушки, свои обязанности он выполнял. Строгим был, да, порой наказывал, но только если Лика действительно виновата была. Разбирался всегда в сути произошедшего, и только потом судил. Вот только было ощущение какое-то… Будто не особо-то и не нужна ему Лика. Так, терпит ее.
Ощущение это усилилось, когда девочка закончила школу. С золотой медалью, чему удивлялись все школьные учителя, помнившие, как училась ее родная мать.
— Вот в отца девка пошла, — перешептывались в деревне. – Теперь бы ее в город, чтобы выучилась и жила нормально.
Лика в город не хотела. В деревне был добрый соседский парень Вадик, который, в отличие от деда, любил ее. Обнимал, целовал, постоянно приглашал на дискотеки и строил планы на дальнейшую жизнь. Это потом Лика поняла, когда чуть-чуть поумнела, что парень из неблагополучной многодетной семьи просто хотел пристроиться в их с дедушкой дом. Кончилось все ссорой. Некрасивой, со злыми словами о том, что дедушка не любит ее. Что не желает ей счастья. Поэтому и не позволяет им жить вместе с Вадиком в их доме. Дед тогда выслушал все молча, усмехнулся и спокойно ответил ей.
— Этот дом я собственными руками построил. Землю дали, с лесом тоже помогли, а дальше сказали – давай, Сан Палыч, разбирайся, ты же мужик рукастый, сообразишь здесь что толковое. И я сообразил. За три года и дом поставил, и баню, и два сарая, и участок разработал. Потому что жениться хотел на бабушке твоей, а родители ее сразу мне сказали, что не отдадут дочь за голоштанного. А ведь правильно сказали. Мужик должен обеспечить семье угол и содержание. А что это за муж такой, если женилка выросла, а рук и мозгов нет? Как ты с ним будешь дальше? А дите когда появится? На Вадика твоего положиться нельзя. Из армии вернулся и чем он занимается? По дискотекам шатается вместо того, чтобы работать или учиться. А живет он на какие средства? Мать дает. Та самая, у которой муж по друзьям шастает и детей трое по лавкам. Ухажер твой, фактически, у родных братьев и сестер корку хлеба отбирает. Нужен он тебе такой? Я тебе так скажу – я тебя поднял на ноги, но оплачивать хотелки твоего мужа я не собираюсь. Знаю я, потом он придет, скажет: «Мы же теперь семья, я твой муж, поэтому переоформи дом на меня». Я таких прохиндеев знаю…
Как ни больно было признавать Лике, но был в словах деда резон. А тем более она даже один раз случайно услышала разговор Вадика с мамой.
— А что, дом у вас большой, значит и мне место найдется — шепнула будущая свекровь сыну. А Лика услышала и старалась гнать от себя тогда эти мысли. Но дед жизнь прожил. Ему виднее…
Послушалась она его, уехала учиться. А там институт, работа… Деду звонила, сначала каждую неделю, а потом, постоянно слушая его бурчание «неча деньги и время тратить», поняла, что не так уж она ему и нужна.
Когда слаб здоровьем стал, договорилась с соседкой. Приплачивала ей, чтобы приходила готовила да убиралась, в магазин и аптеку бегала. Баба Варя и рада была. Она сама-то еще бодрячком, да и не баба никакая по сути – старше Лики на двадцать лет, тетка скорей.
Многое с тех пор произошло. Мать умeрла, так и не заработав на обещанную больше двадцати лет назад квартиру и счастливую совместную с дочерью жизнь. Сама Лика замуж вышла, да развелись быстро, так как мужик налево пошел, стоило ребенка родить. Дед говорил, что каждое следующее поколение должно быть лучше предыдущего. Лика и старалась быть лучше. К бутылке не прикасалась, да и на мужиков не смотрела. Знала, что если пойдет по кривой дорожке – ее Маришку никто к себе не заберет, дед старый уже, а остальные родственники в их жизни не появлялись. Верней, появились один раз, когда узнали, что Лика таки купила квартиру в райцентре и работает на хорошей должности, но очень быстро поняли, что девочка не забыла, как от нее все открестились и на шею себе садить никого не собирается.
Они хорошо с Маришкой жили. Садик хороший, развивашки, игрушки – все было у дочери лучше, чем у нее самой. Счастлива ли была Лика? Да, пожалуй… наверное.
— Старотитаровская…Кто спрашивал? Выходим, не задерживаемся!
Ее остановка. Вздохнув, Лика быстро подхватывает сумку с сиденья и идет к выходу. Кроме нее выходят еще двое. Лица знакомые, но кто это, Лика не признает. На всякий случай только здоровается и получает такие же краткие приветствия в ответ.
Пять минут ходу – и вот она у знакомой с детства калитки. Открывает, не стучась. Собаки у дедушки не было давно, да и калитка постоянно открыта. Брать нечего особо, кругом все свои. Не боялся дед ее никого.
— Лика? Ох ты ж господи, приехала-таки, а я уж думала не соберешься сегодня, не успеешь, — в сенях ее встретила соседка. Обняла, причитая и обдавая ароматом горячего хлеба и парного молока. Забормотала что-то о том, какая Лика красивая стала, подросла.
— Дитенка-то не взяла что ли?
— Маришка болеет. За ней няня присматривает, а я все же не решилась везти в таком состоянии, — потупила взгляд Лика. Понимала, что для ее дочери был это последний раз, когда можно увидеть прадедушку, но все же…
— Ну и правильно. Проститься надо бы, конечно, но о живых тоже надо думать. А дитенку малому да больному такая поездочка аукнуться чем похуже могла. Ты раздевайся, проходи. Он там, в комнате своей.
Лика не отважилась спросить, живой ли еще дед. Только кольнуло, что могла и не успеть. Что надо было прийти, увидеться в последний раз, потому что… Потому что надо. Принято так, наверное. Хотя и непонятно, надо ли было оно деду, учитывая, что он не особо-то и рад был их общению в предыдущие годы.
— Пришла, внучка, — стоило опуститься на стул рядом с кроватью, как дед открыл глаза и улыбнулся.
— Пришла. Как бы не пришла я? Маришку только с собой не взяла, она приболела, сам понимаешь…
— Неча тут детям делать в такое время, — чуть улыбнулся дед. Потом вдруг протянул вперед ослабшую руку и погладил Лику по ладони. – Красивая ты стала. Большая такая.
— Я тебя так люблю… — вырвалось у Лики пополам со слезами. Знала она, что дед не любит всей этой «сырости». Да вот не смогла сдержаться. Не смогла – и услышала в ответ привычное.
— Ну все, началось. Ну не хнычь, девка. Как будто помeр кто, ну чего ты…
Лика постаралась взять себя в руки. Хотя вот эта вот шутка дедушки заставила внутри волком выть. Она считала, что привыкла к этому, что научилась уживаться с его характером. Да вот не ко всему можно привыкнуть…
Ушел он тихо, уже под утро. Заснул – и просто не проснулся. Соседка сказала, тихая, легкая смерть, значит – человек был хороший. Лика и знала, что хороший. Не сомневалась в этом и раньше. Плохой бы ее не забрал.
Ближе к десяти утра позвонила няня, сообщила о состоянии Маришки, дала даже девочке немного поговорить с мамой.
— А когда ты вернешься?
— Через три дня вернусь, Мариш. Дедушка на небо ушел, надо проводить.
— Как кошка Муся? – уточнила Мариша. Именно из-за старой кошки, которой не стало в прошлом году, Лике пришлось объяснять Марише, что это такое. Конечно, она постаралась все это сказать помягче. Так, чтобы было понятно и, по возможности, не сильно больно. Кошечка играет теперь на небе, Маришка. Ей там хорошо. У нее там сметанка, рыбка и вкусные-вкусные мышки каждый день, а мы сейчас сделаем могилку, поплачем и будем помнить, какой она была хорошей.
— Да, Мариш, как кошка Муся.
— О, значит дедушка там сможет с кошкой Мусей играть. Им там будет хорошо, мам?
— Да, Мариш.
— Я тебя люблю, мам. Очень-очень скучаю. Я тебе рисунок нарисовала и…
— Все, Мариш, мне некогда, — в комнату как раз заглянула соседка жестами сообщая, что прибыли из полиции.
Дальше было все, как принято в деревне. Похороны, на которые пригласила Лика всех соседей и знакомых деда. Накрытые столы, чтобы «помянуть по-христиански». Знакомые с детства женщины, помогавшие ей занавешивать зеркала и резать салаты. И один единственный разговор с тетей Варей, уже хорошо так «откушавшей» и поэтому – ставшей неожиданно разговорчивой.
— А ведь мы, Лика, не думали даже, что ты вторую-то зиму у нас переживешь. Помнишь, болела как?
Лика помнила смутно. Сначала дом, а потом – уже городскую больницу, где пришлось провести почти три недели. Простая простуда оказалась куда более серьезным заболеванием и если бы не везение…
— Помню. Повезло мне тогда.
— Эх, повезло… Это все дед твой. О нем даже в газете тогда написали. На вон, посмотри.
Перед ней на стол легла пожелтевшая от времени газетная вырезка. Вчитываясь в строчки, Лика краем глаза слышала, как соседка рассказывала ей.
— Наши с ФАПа прямо сказали, что в город надо. А как в город попадешь-то? Дорогу замело, машины нет. Сказали, что сделают все, что смогут, но чтобы понимал он, что не вытащат они тебя без оборудования и каких-то лекарств, которые в городе только есть. А он хлопнул ладонью по столу, как рявкнет, мол, если надо – пешком до города дойдет. Потом тебя в охапку, дверью хлоп – и пошел пешком до станции через лес. Там останавливались товарняки, можно было договориться, чтобы взяли с собой до города. Мы с Лешкой моим, царствие ему небесное, в один голос ему: остановись, Сан Палыч, ты же себя вместе с девчонкой погубишь. А он только цыкнул на нас и пошел через лес пешком.
Вдруг всплыло в памяти что-то. Снег, от которого закрывали лицо чужие руки. Собственный надсадный кашель и тихий, какой-то неузнаваемый голос деда над ухом.
— Ты потерпи, родная. Потерпи, маленькая, сейчас, сейчас. Мы уже почти дошли, девонька. Ты только не смей мне тут… Держись, слышишь? Ты же у меня сильная, вон какая выросла, не смей…
А потом – чужое заросшее лицо совсем близко и голос, уже чужой, изумленный.
— Отец, да ты что, рехнулся, по такой погоде из вашего села сюда идти? Да чего ты мне деньги свои пихаешь, убери, не доводи до греха. Залезай скорей, и дитенка давай к печке поближе, замерзла вся поди…
Слезы капали на старую, пожелтевшую страницу. Капали, и больше некому было привычно осадить Лику, мол, хватит сырость разводить.
— А ведь он меня любил, теть Варь, — тихо, едва слышно произнесла она.
— Конечно, любил. А ты что, сомневалась? Хотя понимаю, если сомневалась. Дед ведь твой, как и мать моя, после войны родились. И росли в таких условиях суровых, что… Не умели они вот этого. О любви говорить, о чувствах. Все у них было как-то сухо, черство… Но любил он тебя, любил. И даже сомневаться в этом не смей. Помнишь, как он деньги откладывал, чтобы удочку купить новую, а потом тебе рюкзак купил?
— Розовый, с барби, — чуть улыбнулась Лика, вспомнив тот самый рюкзак, с которым проходила до окончания одиннадцатого класса. Крепкий оказался, даром что китайский. Она его тогда заприметила в городе, когда дед повез закупаться недостающей канцелярией. Заприметила, но не посмела просить – знала, что рюкзак ей уже пообещали старый Данилин отдать. Не розовый и без Барби. И не такой красивый, но ходить в школу ей было бы с чем, а у деда лишних денег не было никогда. Но тогда дед посмотрел вдруг на нее странным взглядом, а потом попросил продавщицу примерить рюкзачок. И купил. А когда Лика начала прыгать от радости и тараторить, как ей нравится ее рюкзак – привычно цыкнул на нее, чтобы не мельтешила.
— А как он тебе яблоки постоянно чистил и резал с собой в школу? Все сидят, с кожурой трескают, а Лика наша, шо та прынцесса, вилочкой кусочки из пакетика из-под молока цепляет. Ой, я как первый раз это увидела, чуть от смеха не умерла.
Лика тоже невольно улыбнулась. До самого утра они тогда с соседкой сидели и вспоминали, как жилось Лике с дедом. И многие вещи, на самом деле, воспринимались под другим углом. Но может быть… Все-таки было бы лучше, если бы дед хоть раз, но сказал ей, что любит.
Эти мысли крутились в голове во время поездки обратно, в город. А потом вдруг щелкнуло что-то – и начали всплывать в памяти уже сцены их жизни с Маришкой. Она ведь сама…
«Мама, я тебя люблю, очень-очень скучаю…»
И собственное жесткое:
«Все, Мариш, мне некогда».
А ведь ей постоянно «некогда»! Ни посмотреть рисунки, ни обнять дочку лишний раз. Сколько раз Маришка подходила к ней и обнимала, а Лика в этот момент замирала, как истукан, словно не зная, что дальше делать? Сколько раз она чувствовала какую-то странную внутреннюю неловкость, когда дочь говорила о том, что любит или скучала по ней? А ведь она сама именно из-за такого поведения деда думала, что безразлична ему. Думала, что она для него лишь обуза. Господи… Да неужели Маришка тоже так считает или будет считать в будущем?
«Каждое поколение должно быть лучше предыдущего», — словно наяву раздался в голове голос деда. Постоянно он это ей повторял. Когда говорил, что Лика должна выучиться. Когда отправлял в город в институт. Когда хвалил за то, что она нашла хорошую работу и осталась там, а не вернулась в деревню, как прочили некоторые злые языки.
— Привет, мам! – стоило зайти в квартиру, как навстречу вылетела заспанная дочь в пижаме. Следом из комнаты вышла няня, жестом показывая на часы. Мол, можно идти, или надо будет еще задержаться?
— Спасибо вам, Инга Федоровна, вы можете идти. Оплату я вам сейчас переведу, только разденусь и…
— Да вы не торопитесь, Анжелика Ивановна. Я ведь знаю, что не обманете, не первый год работаем. У вас те еще дни выдались. Пойду я.
Стоило двери закрыться за няней, как Лика, не разуваясь подхватила дочь на руки и обняла, прижимая к себе.
— Я тебя люблю, очень — совсем тихо прошептала она, чувствуя, как в горле появился знакомый тяжелый ком.
— Правда? – от удивления в голосе Маришки захотелось завыть. Она ведь никогда не говорила… И где только ребенок этому научился, если она такая… как чурбан бесчувственный.
— Правда. Я тебя люблю. Сильно-сильно. И говорить тебе буду это каждый день столько раз, сколько ты захочешь.
— Ура! Мама, а я там нарисовала рисунок и хочу тебе показать. А еще…
Лика принялась разуваться, стараясь вслушиваться в то, что тараторила дочь. Каждое поколение должно быть лучше предыдущего. И она будет. Будет лучше. Во всем.
