За окном моросил противный дождь, когда мы с Виктором подъехали к нотариальной конторе. Серое здание, серый день — такое ощущение, что сама природа предчувствовала, что сегодня всё пойдёт наперекосяк.
Я смотрела, как Виктор нервно барабанит пальцами по рулю, выключив двигатель.
— Ну что, идём? — спросил он, повернувшись ко мне. — Пора разобраться с этим наследством.
Я кивнула. Вроде ничего сложного — просто формальность. Отец умер три месяца назад, и вот, наконец-то документы готовы. Подписать — и можно спокойно жить дальше.
В приёмной пахло канцелярией и духами секретарши — молоденькой девочки с высоким хвостом и яркой помадой. Она мило улыбнулась:
— Нотариус вас ждёт. Проходите.
Кабинет оказался тесным, с высокими книжными шкафами. Нотариус Степан Аркадьевич, полноватый мужчина в очках с тонкой оправой, встал из-за стола.
— Анна Петровна, Виктор Сергеевич, рад вас видеть. Присаживайтесь. Документы уже готовы.
Сердце почему-то ёкнуло. У меня вдруг возникло дурацкое желание схватить Виктора за руку и выбежать отсюда. Но я взяла себя в руки и села в кресло. Виктор устроился рядом, немного подавшись вперёд — он всегда так делал, когда нервничал.
— Итак, — Степан Аркадьевич разложил перед нами бумаги, — завещание Петра Алексеевича Соколова, согласно которому дом по адресу… переходит в собственность дочери, Анны Петровны Соколовой, ныне Ковалёвой. Всё верно?
— Да, — кивнула я, чувствуя, как пересыхает во рту.
Виктор взял документы и начал их просматривать. Я видела, как его взгляд скользит по строчкам, замедляется, возвращается к началу. Его лицо сначала ничего не выражало, потом я заметила лёгкую морщинку между бровей, которая становилась всё глубже. Он перевернул страницу, потом ещё одну, снова вернулся к первой.
— Что-то не так? — спросила я, хотя прекрасно знала, в чём дело.
Виктор поднял на меня глаза, и меня как будто окатило холодной водой. Я никогда не видела у него такого взгляда — пустого и одновременно обжигающего.
— Это ошибка, — сказал он, обращаясь к нотариусу. Голос глухой, будто чужой. — Где моя доля? Здесь всё оформлено только на Анну.
У меня внутри всё оборвалось. Вот он, момент истины.
Нотариус откашлялся и снял очки, начал протирать их платочком — вечный жест человека, которому неловко.
— В завещании чётко указано, что дом полностью переходит к Анне Петровне. Таково было волеизъявление Петра Алексеевича.
Пауза. Тишина в кабинете стала густой, как кисель. Я физически чувствовала, как Виктор поворачивается ко мне, — медленно, будто в замедленной съёмке.
— Ты знала?
Два слова — а как удар под дых. В них столько всего: и обвинение, и недоверие, и боль, и гнев… Его глаза прожигали меня насквозь. Десять лет брака, а я никогда не видела в них такого выражения.
— Я… — начала я, но слова застряли в горле.
Конечно, знала. Папа сказал мне об этом ещё год назад, когда переписывал завещание. «Аня, этот дом — наш, родовой. Он должен принадлежать тебе и Павлуше, а не какому-то там второму мужу», — так он сказал. И я промолчала тогда, не стала спорить. Папа никогда особо не жаловал Виктора, хотя виду не подавал. Всегда держал дистанцию, всегда называл его «твой муж», а не по имени. И я… я позволяла этому продолжаться.
— Да, знала, — наконец выдавила я. — Папа так решил.
— И ты не подумала, что мне стоило бы знать? — в его словах звучала такая горечь, что у меня защипало в глазах.
— Я… я не думала, что это так важно, — солгала я. На самом деле я просто боялась этого разговора. Боялась его реакции. Боялась всего, что сейчас происходило.
Виктор хмыкнул и покачал головой.
— Десять лет, Анна. Десять лет я живу в этом доме. Чиню его, строю, плачу за него. А теперь оказывается, что я там… кто? Квартирант? Временный жилец?
Нотариус кашлянул, явно чувствуя себя неуютно.
— Может быть, вам стоит обсудить это дома? — предложил он. — Документы никуда не денутся, вы можете прийти на подписание позже.
— Нет уж, — отрезал Виктор, — давайте закончим с этим сейчас.
Он встал и отошёл к окну. За стёклами барабанил дождь, как будто подыгрывая настроению.
Руки дрожали, когда я брала ручку. Вот она, бумага, которая должна была принести спокойствие и уверенность, а принесла только боль. Я подписывала страницу за страницей, чувствуя, как с каждой подписью между нами вырастает стена. Высокая, неприступная стена из недоверия и обиды.
Когда всё было закончено, Виктор молча вышел из кабинета. Я поспешила за ним, пытаясь придумать, что сказать, как всё объяснить. В коридоре он остановился, всё так же не глядя на меня.
— Поехали домой, — сказал он безжизненным голосом. — Нам нужно поговорить.
И тут я поняла, что дальше будет только хуже. Гораздо хуже, чем я могла себе представить.
Чужой среди своих
Дождь усилился к тому времени, как мы подъехали к дому. Виктор припарковал машину резче обычного. Всю дорогу он молчал, крепко стиснув зубы, а я не решалась заговорить. Что тут скажешь? «Прости, что не сказала правду»? «Я не думала, что для тебя это так важно»? Любая фраза звучала бы фальшиво.
С крыльца на нас пахнуло теплом. Этот дом помнил меня ещё ребёнком, видел, как я росла, выходила замуж — в первый раз и во второй, как родился Павел… И все эти годы Виктор вкладывал в него душу. Новый котёл, когда старый сломался в лютый мороз. Крыша, которую он перекрыл собственными руками. Веранда, пристроенная три года назад…
Мы разделись молча. Из гостиной донеслась музыка — Павел был дома.
— Привет, мам! — он выглянул из комнаты. Мой сын, почти копия своего отца — те же серые глаза, тот же упрямый подбородок. — О, и тебе привет, Витя! Как дела у нотариуса?
Виктор только хмыкнул и прошёл мимо, скинув ботинки.
В его походке было что-то непривычное — обычно уверенная, сейчас она казалась дёрганой. Виктор прошёл в гостиную, бросил куртку на стул — он, всегда такой аккуратный, сейчас будто нарочно нарушал домашние правила.
Я поспешила на кухню. Руки сами потянулись к чайнику — старая привычка заваривать чай в трудные минуты. Будто горячий напиток может решить все проблемы.
— Мам, что случилось? — Павел зашёл за мной. — Вы какие-то странные.
Я покачала головой:
— Потом расскажу.
В кухню вошёл Виктор. Замер у холодильника, обвёл взглядом стены, словно видел их впервые.
— Десять лет, Анна, — он резко повернулся ко мне. — Десять чёртовых лет я жил здесь. Помнишь, когда мы только поженились? Крыша текла, забор падал, котёл дышал на ладан. Кто всё это делал? Я. На свои деньги, своими руками. И что теперь? Я просто… квартирант?
Его голос звенел от обиды.
— Виктор, всё не так… — начала я.
— А как? — он сделал шаг ко мне. — Почему ты мне не сказала? Почему скрыла, что дом только твой?
Я открыла рот, чтобы ответить, но не успела.
— Это был дом моего деда, — раздался голос Павла.
Он стоял в дверях, скрестив руки на груди. В свои двадцать пять он выглядел уже совсем взрослым мужчиной.
— Паш, не сейчас, пожалуйста, — взмолилась я.
— А когда? — пожал плечами сын. — Всё правильно дед сделал. Это наш родовой дом, здесь жили ещё его родители. Он должен остаться в семье.
— А я, по-твоему, не семья? — Виктор резко развернулся к пасынку. Его голос стал ниже, опаснее. — Я что, с улицы пришёл? Десять лет живу с твоей матерью, плачу за этот дом, чиню его. Ты считаешь, что я не имею права хоть на что-то?
Павел не отвёл взгляд — упрямство, фамильная черта Соколовых.
— Да, считаю, — отчеканил он. — Ты здесь никто. Просто мамин муж.
— Павел! — я в ужасе уставилась на сына.
— А что, разве не так? — он пожал плечами. — Дед всегда говорил: наш дом — только наш. Не для чужаков.
— Чужаков?! — Виктор дёрнулся, словно от удара. — Ну спасибо! Десять лет жизни коту под хвост.
Я в отчаянии всплеснула руками:
— Хватит! Виктор, я понимаю, что ты чувствуешь…
— Нет, не понимаешь! — он сорвался на крик. Никогда раньше он не кричал на меня. — Если бы понимала, то сказала бы мне правду! А ты что сделала? Промолчала! Оставила меня в дураках!
Чайник на плите засвистел, но никто не обратил на него внимания.
— Я не хотела тебя обидеть, — сказала я тихо. — Просто так получилось…
— Так получилось? — Виктор горько усмехнулся. — Ничего просто так не получается, Анна. Ты сознательно скрыла от меня правду. Знаешь, почему? Потому что где-то в глубине души ты тоже считаешь меня чужаком. Временным. Не своим.
— Неправда! — я чуть не плакала.
— Правда, — он ткнул пальцем в стену, где висели фотографии. — Посмотри сама. Вот твои фото с первым мужем — на самом видном месте. Вот Павел маленький. А где мы с тобой? В углу, сбоку, как будто между прочим. Всё символично, Анна!
— Не говори глупостей! — я потянулась к его руке, но он отстранился.
— Это не глупости. Я десять лет был на вторых ролях, а теперь вижу это особенно ясно. Тебе нужен был кто-то, кто будет платить по счетам, чинить крышу и не задавать лишних вопросов.
Павел шагнул между нами:
— Послушай, Виктор, у тебя же есть квартира в городе. Зачем тебе часть нашего дома?
— Заткнись, — процедил Виктор сквозь зубы. — Просто заткнись, пока я не сказал лишнего.
— Да пожалуйста, говори, — Павел вызывающе задрал подбородок. — Что ты мне сделаешь?
— Павел, прекрати! — я схватила сына за руку. — Уйди, пожалуйста. Нам нужно поговорить с Виктором.
— А тебе не кажется, что уже поздно разговаривать? — Виктор смотрел на меня с такой горечью, что внутри всё сжималось. — Десять лет ты молчала. Десять лет я думал, что мы семья. А теперь выясняется, что я здесь чужой!
Павел фыркнул:
— Наконец-то до тебя дошло.
— Сын! — я повысила голос.
Но было поздно. Виктор побледнел так, что даже губы стали белыми. Он сжал кулаки, и я испугалась, что он сейчас ударит Павла. Но нет. Он просто развернулся и вышел из кухни. Через мгновение я услышала, как хлопнула дверь спальни.
— Зачем ты это сделал? — я повернулась к сыну. — Зачем ты его спровоцировал?
Павел пожал плечами:
— Я сказал правду.
— Это жестокая правда, — мой голос дрожал. — Виктор десять лет был нам хорошим мужем и отчимом. Он не заслужил такого отношения.
— Дед был прав, — упрямо сказал Павел. — Этот дом наш. Семейный.
— Виктор тоже семья!
— Нет, — Павел покачал головой. — Он твой муж, но не моя семья. Моя семья — это ты и память об отце.
Я молча смотрела на сына и вдруг поняла, что сама виновата. Все эти годы я допускала, чтобы отец настраивал Павла против Виктора. Все эти разговоры о «нашем, родовом», все эти «чужакам тут не место»… И я молчала, не хотела конфликтов. А теперь получила намного хуже.
За окном сгущались сумерки. Я выключила наконец свистящий чайник и опустилась на стул. Внутри была пустота. Кажется, я сегодня разрушила собственную семью.
Точка невозврата
Всю ночь я проворочалась без сна. Сердце ныло, в голове крутились обрывки вчерашнего разговора. Как же всё нелепо вышло… Правду говорят — хочешь всё испортить, просто промолчи. Я столько лет молчала, а теперь расплачиваюсь.
Виктор впервые за десять лет нашей жизни лёг в гостевой. Я несколько раз подходила к двери, но так и не решилась постучать. Что сказать? Какими словами всё исправить?
Утром я плеснула себе кофе. Руки дрожали, и часть пролилась на стол. Да и чёрт с ним. Отпила глоток — горький, как моя жизнь сейчас.
Наверху что-то стукнуло. Я поднялась по скрипучей лестнице — Витя всё обещал починить третью ступеньку, да всё руки не доходили…
Он был в нашей спальне. Достал с антресолей потрёпанный чемодан — тот самый, с которым мы ездили в Крым. Тогда ещё шутили, что у чемодана такой же шрам на боку, как у Вити на колене. «Два бойца», — смеялся он.
Сейчас Виктор не смеялся. Лицо осунулось, под глазами тени. Он кинул чемодан на кровать и принялся методично выкладывать в него рубашки из шкафа.
— Витя, — только и смогла выдавить я.
— Я ухожу, Ань, — сказал он, не оборачиваясь. — Так будет лучше для всех.
— Лучше? — мой голос сорвался. — Как это может быть лучше?
Он покачал головой, доставая из ящика носки.
— Знаешь, я всю ночь думал. И понял — я здесь лишний. Всегда был. Только не хотел этого видеть.
— Витя, неправда! — я шагнула к нему. — Ты же моя семья!
— Семья? — он наконец повернулся, и я ахнула про себя — таким постаревшим он выглядел. — Семья не скрывает друг от друга такие вещи, Аня. Семья — это доверие.
Он отвернулся к комоду, выдвинул ящик. Стал перебирать документы, какие-то бумаги.
— Десять лет, — продолжал он тихо. — Десять лет я жил в этом доме. Чинил крышу, когда протекла. Провёл новую проводку, когда старая чуть не устроила пожар. Строил веранду, сарай, баню… И всё это время я думал, что делаю это для нашей семьи, для нашего будущего. А оказывается, я просто… бесплатная рабочая сила.
— Прекрати! — я не выдержала. — Ты всегда был для меня не просто мужем, а настоящей опорой! Лучшим человеком в моей жизни!
— А вот документы говорят об обратном, — он захлопнул ящик. — Твой отец позаботился, чтобы я не получил ничего. А ты… ты это скрыла. Согласилась с ним.
— Я боялась, — прошептала я.
— Чего? Что я разозлюсь? — он усмехнулся. — А сейчас не разозлился, да?
— Витя, пожалуйста…
Я сделала ещё шаг, коснулась его плеча. Он не отстранился, но и не повернулся.
— Знаешь, что самое обидное? — сказал он, глядя в окно. — Даже не дом этот. А то, что ты мне не доверяла. Все эти десять лет ты держала что-то внутри, что-то своё, куда мне не было хода. А теперь ещё и Пашка… «Ты здесь никто». Он просто сказал вслух то, о чём вы оба думали.
— Неправда, — сказала я тихо. — Паша погорячился. И я… я просто запуталась, Вить. Пыталась и папу не обидеть, и тебя, и Пашку. И всё испортила.
Он молча закрыл чемодан, застегнул молнию. Звук показался мне оглушительным — так обрывается жизнь, одним движением.
— Ты правда уходишь? — я почувствовала, как по щекам потекли слёзы.
— А что мне остаётся? — он впервые посмотрел мне в глаза. — Делать вид, что всё в порядке? Притворяться частью семьи, где на самом деле я чужой?
— Ты не чужой! — я почти кричала.
— Нет? — он кивнул на стену с фотографиями. — Тогда почему все наши фото внизу и сбоку? А твои с Игорем — на самом видном месте? Почему Пашка до сих пор называет меня «Витей», а не папой, хотя я растил его с пятнадцати лет? Почему твой отец до последнего звал меня «муж Анны», а не по имени?
Я молчала. А что тут скажешь?
— Вот и я о том же, — он поднял чемодан. — Десять лет притворства хватит.
— Я люблю тебя, — сказала я сквозь слёзы.
— И я тебя. Поэтому и ухожу, — он шагнул к двери. — Так будет лучше для всех.
— Для кого лучше, Вить? — я схватила его за руку. — Для меня? Для тебя? Для Пашки?
Он вздохнул:
— Просто хочу пожить немного для себя, Ань. Без чувства вины за то, что я здесь «никто». Мне надоело быть вечно благодарным приживалой.
— Да кто тебя так называл? — я никак не могла поверить, что это происходит на самом деле.
— Никто. И в этом ещё хуже, — он высвободил руку. — Все делали вид, что я член семьи, хотя сами не верили в это. Знаешь, как чувствуешь себя, когда приходишь в гости, а хозяева на тебя смотрят и думают «сколько ж он ещё тут просидит»? Вот я десять лет так жил, только понял это вчера.
Виктор с чемоданом вышел из спальни. Я — за ним.
— Не надо, Вить! Мы всё исправим!
— Чем исправим, Ань? — он обернулся на лестнице. — Новым завещанием? Другими бумажками? Дело не в доме и не в документах. А в том, что у вас с Пашкой своя семья, а я в ней — пятое колесо.
— Нет! — я заплакала, не скрываясь. — Ты — моя семья. А то, что с Игорем было… это прошлое, Вить! Далёкое прошлое!
— Да? А почему тогда с его родителями вы до сих пор созваниваетесь на праздники? Почему все его вещи хранишь на чердаке, словно музей устроила? Почему Пашка до сих пор каждое воскресенье ездит на кладбище?
Я застыла, поражённая. Я и не думала, что Виктор всё это замечает. Что его это ранит.
— Вить…
— Знаешь, — сказал он тихо, спускаясь по лестнице, — это нормально — любить своего первого мужа. Хранить фото, помнить. Вы с Пашкой имеете право на эту память. Но и я имею право не быть призраком в вашей жизни.
В прихожей он надевал куртку. Двигался медленно, будто давая мне время что-то сказать, что-то изменить. Но я не находила слов.
На шум из своей комнаты вышел Паша — заспанный, взъерошенный.
— Что… — он замер, увидев чемодан. — Виктор, ты уходишь?
Муж кивнул:
— Да, Паш. Пора признать очевидное — я здесь лишний. Ты сам вчера сказал.
— Я… — Паша замялся. — Я вчера перегнул, согласен. Наговорил лишнего.
— Но ведь правду сказал? — Виктор застегнул куртку. — Этот дом твоего деда. И по его мнению, я тут чужой. И ты так думаешь. И твоя мама, хоть и молчит, но тоже считает.
— Я так не считаю! — я вцепилась в его рукав. — Да плевать на дом, на завещание! Мы продадим его, купим новый!
— Дело не в доме, Ань, — устало сказал Виктор. — И продавать ничего не надо. Живите спокойно. Это же ваш родовой дом, как твой папа любил говорить.
— Витя, — я начала задыхаться от рыданий, — не уходи. Прошу.
— Всё будет хорошо, Ань, — он мягко отцепил мои пальцы от своего рукава. — Я позвоню, когда устроюсь. Мне просто нужно время.
Он открыл дверь. Паша вдруг шагнул вперёд:
— Витя, не уходи. Мама же убивается.
Виктор грустно улыбнулся:
— «Витя»… Десять лет, а ты всё «Витя». Даже дядей не назвал ни разу. Всё нормально, Паш. Ты хороший сын, заботишься о маме. Но мне правда нужно уйти.
Он шагнул за порог. Я рванулась за ним:
— Виктор!
Но дверь уже закрылась. Я замерла в прихожей, не веря, что это случилось на самом деле. Что он ушёл. Что я потеряла самое дорогое.
— Мама… — Паша неловко тронул меня за плечо. — Прости.
Я не ответила. Накинула куртку и выскочила на улицу. Надо догнать, остановить, найти правильные слова!
Но за воротами его уже не было. Только вдалеке слышался звук отъезжающей машины.
Я опустилась прямо на землю у крыльца и разрыдалась. За что мне это? Зачем папа оставил этот чёртов дом только мне? Зачем Пашка наговорил Вите ужасных слов? И главное — почему я промолчала, когда надо было сказать правду?
Паша вышел на крыльцо, сел рядом. Неуклюже обнял за плечи.
— Он вернётся, мам. Я сам ему позвоню, извинюсь.
Я покачала головой:
— Нет, сынок. Это я виновата. Это мне надо было давно всё рассказать, а не трусить. Мы сами его оттолкнули.
Я подняла глаза на небо — серое, затянутое тучами. Как моя жизнь сейчас.
Выбор сердца
Три дня прошли как в тумане. Я звонила Виктору, но он не брал трубку. Сообщения оставались непрочитанными. Я металась по дому как раненый зверь, не находя себе места.
— Мам, поешь хоть что-нибудь, — Павел поставил передо мной тарелку с супом. Сын старался заботиться, чувствуя свою вину.
— Не хочу, — я отодвинула тарелку.
— Он вернётся, — попытался утешить Павел. — Остынет и вернётся.
Я покачала головой:
— Ты не видел его глаз, сынок. Не видел, как сильно я его обидела.
По ночам я плакала в подушку. Днём бродила по комнатам, вспоминая, что в этом доме сделал Виктор. Вот эту стену он покрасил. Здесь прибил полку. Тут заменил проводку.
Я не просто потеряла мужа — я предала самого близкого человека.
На четвёртый день я не выдержала. Накинула куртку и поехала в город, к его квартире. Поднялась на пятый этаж, долго стояла у двери. Что я скажу? Как объясню, почему скрывала правду?
Наконец решилась и позвонила. Тишина. Может, его нет дома? Или не хочет открывать? Позвонила снова, дольше. Тишина.
— Его нет, — сказал голос за спиной.
Я обернулась. Соседка — пожилая женщина в цветастом халате.
— Он на работе, — пояснила она. — Приходит поздно. Сам не свой последние дни.
— Спасибо, — я кивнула и побрела вниз по лестнице.
У подъезда я замерла. Что теперь? Ехать домой? Ждать, когда он сам объявится? Нет, я уже наждалась.
Я знала, где Виктор работает — строительная фирма в промзоне на окраине. Полчаса на автобусе, и я уже стояла у серого двухэтажного здания. Вокруг сновали рабочие, грузовики с материалами.
— Вам кого? — спросил охранник на проходной.
— Виктора Ковалёва. Я его жена.
Охранник кивнул:
— Он на объекте. Новый магазин на Солнечной. Знаете, где это?
Конечно, знала. Ещё двадцать минут на автобусе — и вот я уже у недостроенного здания.
Виктор стоял в стороне от рабочих, что-то отмечая в планшете. Он был в каске и рабочей куртке. Заметно осунулся, под глазами залегли тени. При виде меня замер, растерялся.
— Анна? Что ты здесь делаешь?
Я вдруг поняла, что не подготовила речь. Просто шагнула к нему:
— Прости меня. Я всё испортила, я знаю.
Он огляделся вокруг, явно смущенный таким разговором при рабочих.
— Пойдём, — сказал он наконец, указав на вагончик прорабской.
Мы сели за стол, заваленный чертежами. Молчали, не зная, с чего начать.
— Как ты? — спросил Виктор, не глядя на меня.
— Плохо, — честно ответила я. — А ты?
— Работаю.
Снова тишина. Я собралась с духом:
— Я звонила. Писала…
— Знаю, — он кивнул. — Мне нужно было время.
— Чтобы что?
— Чтобы понять, как жить дальше, — Виктор наконец посмотрел на меня. — Десять лет, Анна. Я вложил в вашу семью десять лет жизни, а оказалось, что был для тебя… не знаю, кем.
— Ты всегда был для меня самым важным человеком, — мой голос дрогнул. — Я просто… испугалась.
— Чего?
— Что если я скажу про завещание, ты обидишься. Что между тобой и Павлом будет ещё хуже. Что придётся выбирать, — я сглотнула ком в горле. — Я запуталась, Витя. Пыталась усидеть на двух стульях — быть хорошей дочерью для папы, хорошей матерью для Павла и хорошей женой для тебя. И всё испортила.
Виктор молчал, постукивая пальцами по столу. Я продолжила:
— Знаешь, эти три дня я всё думала о нашей жизни. О том, как мы познакомились. Как ты сразу взялся помогать с домом. Как поддержал, когда умер Игорь. Как возился с Павлом, хотя он тебя отталкивал.
— Он хороший парень, — тихо сказал Виктор. — Просто запутался. Как и ты.
— Нет, — я покачала головой. — Я не запуталась. Я просто струсила. И мне очень стыдно за это.
Виктор поднял на меня глаза — уставшие, но всё такие же родные.
— Чего ты хочешь, Анна?
— Тебя, — ответила я просто. — Мне не нужен этот дом. Не нужно наследство. Мне нужен ты.
Он хмыкнул:
— А как же родовое гнездо, про которое твой отец вечно говорил?
— К чёрту! — я вдруг разозлилась. — Дом — это стены. А семья — это люди. Ты моя семья, Виктор. И если для этого нужно продать дом и купить новый, общий — я сделаю это хоть сейчас.
Виктор смотрел на меня с удивлением. Я полезла в сумку и достала папку.
— Держи.
— Что это? — он недоуменно взял бумаги.
— Брачный договор, — сказала я. — Я была у юриста. Если ты подпишешь, половина дома будет твоей. Официально. По закону.
Виктор открыл папку, пробежал глазами по строчкам. Потом поднял на меня неверящий взгляд:
— Ты серьёзно?
— Абсолютно, — я кивнула. — Этот дом столько же твой, сколько и мой. Ты вложил в него душу, руки, деньги. А главное — ты моя семья, Виктор. И я хочу, чтобы мы были вместе без всяких «но» и недосказанностей.
Он долго молчал, глядя на документы. Потом закрыл папку.
— А Павел? Он согласен?
Я вздохнула:
— Он знает, что я к тебе поехала. Знает про договор. Сказал… сказал, что ему стыдно за то, что он наговорил. И что если ты вернёшься, он больше никогда не будет вести себя так.
Виктор усмехнулся:
— Вот так просто?
— Нет, — я покачала головой. — Ничего не будет просто. Но я готова бороться — за тебя, за нас. И Павел тоже.
Снова повисла тишина. Я не торопила, давая Виктору время подумать. Наконец он спросил:
— Ты правда хочешь, чтобы я вернулся?
— Больше всего на свете, — прошептала я. — Эти три дня я поняла, что дом без тебя — просто стены. И что я без тебя — совсем не я.
Виктор протянул руку и коснулся моего лица — так нежно, будто боялся, что я исчезну.
— Дурёха, — сказал он тихо. — Я любил тебя не за дом. Мне было больно думать, что ты мне не доверяешь.
— Теперь буду доверять, — пообещала я. — Всегда. Поехали домой?
Виктор посмотрел на часы:
— Мне нужно закончить с объектом. К вечеру буду.
— Точно? — я всё ещё боялась, что он передумает.
— Точно, — он улыбнулся — впервые за долгое время по-настоящему. — Я тоже все эти дни только о тебе и думал.
Он встал, обошел стол и крепко обнял меня. Я уткнулась лицом в его куртку, вдохнула родной запах. И поняла, что наконец-то могу дышать полной грудью.
— Я люблю тебя, — прошептала я. — И никогда больше не заставлю тебя чувствовать себя чужим.
— Знаю, — сказал он тихо. — Я тоже тебя люблю.
Мы вышли из вагончика. Рабочие делали вид, что страшно заняты, но я-то видела их любопытные взгляды.
— До вечера, — сказал Виктор, коснувшись моей щеки. — И, Ань… брачный договор подпишем. На всякий случай.
Он подмигнул, и я рассмеялась. В этой шутке была доля правды, но главное — мы снова были вместе.
Я шла к остановке, чувствуя себя заново родившейся. Дома меня ждал сын. Вечером приедет муж. И мы начнём всё сначала — только теперь по-настоящему. Как одна семья.
