— Марина… — его голос был дрожащим, сбивчивым. — Забери их… Я не справляюсь… — Дыхание тяжелое, будто он только что бежал марафон. — Я не знал, что это так тяжело… Я согласен платить алименты. Просто забери их, пожалуйста.
Я стояла перед его дверью, как на эшафоте. Маленькие ладошки Лешки и Софьи вцепились в мои руки так, что казалось, сейчас прорастут сквозь кожу. Горячие, влажные от волнения. Смотрели на меня снизу вверх, огромными, испуганными глазами. Боялись отпустить, боялись потерять. А я… я боялась всего. Боялась этого разговора, боялась увидеть его равнодушное лицо, боялась, что сломаюсь прямо здесь, перед ними.
Я выдохнула. Надо взять себя в руки. Нельзя им показывать, что я на грани.
— Все будет хорошо, зайчики, — прошептала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Просто папа хочет с вами поговорить.
Дверь распахнулась, явив миру Егора, моего… бывшего мужа. В растянутой футболке «AC/DC», с взъерошенными волосами и видом, будто его оторвали от чего-то очень важного. Явно не ожидал нашего визита.
Дети замерли, как кролики перед удавом. Он окинул нас взглядом, полным раздражения.
— Что вам здесь нужно, Марина? Я же сказал, звоните заранее.
— Ты не отвечаешь на звонки, Егор. И я, кажется, достаточно заранее тебя предупредила. — Я стиснула зубы. — Насчет алиментов.
Он скривился.
— Опять двадцать пять. Марина, я же тебе объяснял, у меня сейчас трудности. Новый бизнес, все деньги в обороте.
— Трудности? А у твоих детей нет трудностей? Они едят, одеваются, растут! Им нужно учиться, в конце концов! Ты хоть раз поинтересовался, как они?
Егор закатил глаза.
— Не начинай, Марина. Ты же знаешь, я всегда…
Я перебила его:
— Ты всегда занят. Всегда находишь причины. Но знаешь что? Я устала. Устала выбивать из тебя каждую копейку, устала слышать твои оправдания.
Сделала глубокий вдох, чтобы собраться с духом. Настал момент истины. Момент отчаяния.
— Ты не хочешь платить алименты? Отлично. — Голос звучал твердо, даже холодно, хотя внутри все клокотало. — Вот твои дети. Забирай.
Его лицо вытянулось. Он явно не ожидал такого поворота.
— Что? Что ты несешь, Марина?
— То, что слышишь. Раз уж ты считаешь, что это несправедливо, раз это для тебя такая обуза, воспитывай их сам. Корми, одевай, води в школу, делай с ними уроки. Посмотрим, как тебе это понравится.
Он переводил взгляд с меня на детей, как будто видел их впервые. Открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли в горле. В глазах — возмущение, но и… легкий испуг?
— Мам… — тихо позвал Лешка, дергая меня за рукав. — Мам,мы остаемся, или домой поедем?
Я присела перед ними на корточки, обняла так крепко, что захрустели косточки. Чувствовала, как их маленькие пальчики впиваются в мои плечи. Слезы подступили к горлу, но я сдержалась. Нельзя. Сейчас нельзя.
Встала, глубоко вздохнула.
— Все будет хорошо. Папа теперь будет о вас заботиться. — Сказала это ровным голосом, хотя внутри все кричало от боли.
Поцеловала их в лоб, отстранилась.
— Я позвоню вам завтра. Будьте умницами.
Развернулась и ушла, не оглядываясь. Чувствовала, как сердце сжимается от страха. Как они проведут эту ночь? Как он справится? Но я знала, что это единственный способ. Единственный способ заставить его понять. Если я сейчас сдамся, то всю жизнь буду бороться за каждую копейку, за каждую их новую куртку и за каждый пакет молока.
Прошла неделя. Затем вторая. Я видела детей каждые выходные, забирала их к себе. Звонила им по вечерам. Их голоса звучали бодро, даже весело иногда. Это немного успокаивало.
Егор пытался изображать идеального отца. Присылал мне фотографии, где они играют в настольные игры, рассказывал, как возил их в парк. Даже упомянул, что его новая пассия, Вика, печет им пироги. Я понимала, что он пытается доказать мне, какая я плохая мать, а он — молодец. Но чувствовала, что ему это дается нелегко.
Первые дни я думала, что он справится. Что я ошиблась в нем. Может быть, он действительно хороший отец? Может быть, я зря так поступила?
Но к концу месяца раздался звонок посреди ночи. На дисплее — «Егор». Сердце бешено заколотилось.
— Марина… — его голос был дрожащим, сбивчивым. — Забери их… Я не справляюсь… — Дыхание тяжелое, будто он только что бежал марафон. — Я не знал, что это так тяжело… Я согласен платить алименты. Просто забери их, пожалуйста.
Я молчала. Вспоминала, сколько дней ждала этих слов. Сколько раз представляла этот разговор. Но сейчас, когда он действительно прозвучал, я не испытывала удовлетворения. Только глухую усталость.
— Егор, ты понимаешь, что ты говоришь?
— Да, Марина, понимаю. Я… я больше не могу. Я работаю, сплю, ем — все с ними. Вика пригрозила, что уйдет от меня… Сказала, что я помешан на детях. Что я никогда не смогу забыть тебя.
— А ты и не забудешь, Егор. Ты просто не умеешь любить. Ты любишь только себя.
— Нет, Марина, это не так! Я… я люблю детей. Просто… это слишком сложно.
— Сложно? А ты думал, мне было легко? Ты думал, я наслаждаюсь тем, что тяну их одна?
— Прости меня, Марина. Я был идиотом. Я… я все исправлю. Забери их, пожалуйста. Я буду тебе благодарен всю жизнь.
Я вздохнула.
— Хорошо, Егор. Я приеду утром.
Утром я стояла на пороге его квартиры. Когда дети увидели меня, они бросились ко мне, вцепились в мою куртку так крепко, что казалось, их пальцы врастут в ткань. Я почувствовала, как их тела дрожат, как они вжимаются в меня, будто боясь, что я снова уйду.
Не стала расспрашивать их о том, что происходило в эти недели. Они выглядели здоровыми, ухоженными, но мне хватило одного взгляда на уставшее лицо Егора, темные круги под глазами и раздраженную Вику, которая стояла позади него, сложив руки на груди.
— Наконец-то, — буркнула она, едва скрывая раздражение. — Спектакль окончен.
Я проигнорировала ее. Молча собрала вещи, усадила детей в машину и уехала. Облегчение смешалось с грустью.
Через неделю раздался звонок. Снова Егор.
— Прости меня. Я все осознал. Я был дураком. Я хочу вернуться.
Я молчала, не зная, что ответить. Мне не нужны были извинения. Мне нужна была уверенность. Уверенность в завтрашнем дне.
— Я тебя люблю, — продолжал он. — Я понял, что кроме тебя и детей, мне никто не нужен. Я пытался начать новую жизнь, но без вас она пуста. Я скучаю. Давай попробуем снова.
Я задумалась. Вспоминала, что он все-таки платил алименты. Заботился о детях, когда они были с ним. Может быть, стоит дать ему второй шанс?
Но потом я вспомнила, сколько раз он предавал меня. Сколько раз обещал исправиться. Сколько раз я надеялась и прощала. Я знала, что если я пущу его обратно, это будет означать, что вся эта история повторится. Снова ложь, снова предательство, снова слезы.
— Нет, — сказала я. — Ты сделал свой выбор. Я сделала свой. Мы справимся и без тебя.
Он пытался переубедить меня. Говорил, что осознал все. Что готов ради нас на все. Но я видела его насквозь. Он не изменился. Он просто испугался одиночества.
— Даже она ушла от меня, — сказал он вдруг, и в его голосе прорезалась боль. — Сказала, что я никогда не смогу выстроить новые отношения. Что я вечно буду метаться между детьми и тобой… что мне всегда будет важнее семья, которую я уже потерял.
Я слушала его слова, но не чувствовала жалости. В его голосе звучало сожаление, но не о любви ко мне, а о том, что он остался один.
— Так вот поэтому ты и просишься назад! Тебя выкинули как ненужную вещь и ты снова хочешь вернуться в старую гавань!? До следующего путешествия? Ну уж нет! — мой голос был полон презрения.
Положила трубку.
Я осталась с детьми. Получала алименты (пусть и с боем, но получала). И чувствовала, что наконец-то поставила точку в этой истории. Я знала, что если он когда-нибудь снова перестанет платить, я просто отвезу ему детей. Потому что теперь он знал, что это значит. Он испытал на себе, каково это — быть родителем-одиночкой. И больше не будет недооценивать мой труд.
Я больше не ждала принца на белом коне. Я сама была себе королева. И мои дети — мои маленькие принцы и принцессы. И вместе мы справимся со всем…
