— Да ты же сам сказал, что твоя мать больше никогда не переступит порог нашей квартиры! А теперь что? Ты решил переобуться в хорошего сыночк

— Мама приедет в среду. Поживёт у нас пару недель.

Слова упали на стол между тарелками с куриной грудкой и рисом. Они не прозвучали громко, Валера произнёс их буднично, не поднимая глаз, сосредоточенно разрезая свой кусок мяса. Но для Инны они прозвучали как треск льда под ногами, как скрежет металла по стеклу. Вилка в её руке замерла на полпути ко рту. Кусок брокколи, такой правильный и полезный, вдруг стал чужеродным предметом. Она медленно опустила руку.

Она не подавилась. Не вскрикнула. Она просто почувствовала, как еда во рту превратилась в безвкусную, сухую вату, а в солнечном сплетении что-то сжалось в тугой, ледяной узел. Уютная кухня с её тёплым светом, запахом чеснока и розмарина, с мурчащим под столом котом — весь этот маленький, выстроенный ею мир вдруг стал декорацией. Хрупкой, картонной декорацией, которую только что проткнули грубым, немытым пальцем.

Она заставила себя прожевать и проглотить. Это заняло целую вечность. Она смотрела на мужа. На его склонённую голову, на знакомую линию плеч, на то, как он тщательно сдвигает рисинки на край тарелки. Он не смотрел на неё. Он знал, что делает. Он просто ждал, когда первая волна пройдёт.

— Ты забыл своё обещание? — её голос прозвучал ровно, без единой дрогнувшей ноты. Это был не упрёк. Это был простой вопрос, констатация факта.

Он наконец поднял на неё глаза. В его взгляде не было вины. Была лишь усталая, немного раздражённая решимость. Словно это не он предавал её, а она создавала ему неудобства своими воспоминаниями.

— Я всё переосмыслил, — невозмутимо ответил он, отодвигая свою пустую тарелку. Этот жест был финальным аккордом его ужина и прелюдией к её уничтожению. — Понимаешь, Инна, я много думал об этом. И я считаю, что ты тогда её спровоцировала.

— Да ты же сам сказал, что твоя мать больше никогда не переступит порог нашей квартиры! А теперь что? Ты решил переобуться в хорошего сыночка, и это после того, как она чуть не прибила меня год назад?!

— Если бы ты сама себя вел нормально, то ничего бы этого не было!

Вот оно. Ледяная игла, которая до этого лишь колола, теперь вошла по самую рукоятку. Спровоцировала. Год назад, когда Тамара Борисовна, его мать, в припадке необъяснимой ярости из-за недосоленного, по её мнению, супа, швырнула в неё тяжёлой чугунной сковородкой. Сковородка, к счастью, пролетела мимо, выбив кусок штукатурки из стены. Инна до сих пор помнила этот свист чугуна у самого виска и оглушительный грохот удара. Она помнила и другое: бледное, испуганное лицо Валеры, его трясущиеся руки, его шёпот в ту ночь, когда он умолял её не уходить, клялся, что это был первый и последний раз, что его мать больше никогда, никогда не переступит порог их квартиры. Он сам назвал её тогда неуравновешенной. Сам.

А теперь он «переосмыслил». Инна взяла вилку и подцепила следующий кусок курицы. Она положила его в рот и снова начала жевать. Методично, бездумно, словно это было самое важное дело в её жизни. Каждый поворот челюстей отдавался глухим эхом в голове, заглушая слова, которые рвались наружу. Она не собиралась давать ему то, чего он ждал: криков, обвинений, скандала. Он приготовился защищаться, оправдываться, доказывать свою новую, удобную ему правду. Она не доставит ему этого удовольствия.

— Так что я жду от тебя приличного поведения, — продолжил Валера, ободрённый её молчанием. Он явно принял её самоконтроль за смирение. — Она моя мать, в конце концов. И она хочет увидеть свою невоспитанную невестку. Так она сказала. Может, даже в шутку.

Он попытался улыбнуться, но вышло криво и жалко. Он видел не мужа. Она смотрела на него и видела совершенно чужого, слабого человека, который с лёгкостью растоптал её доверие и их общую память ради собственного спокойствия. Человека, который выбрал не её, а призрак сковородки, нависший над их браком.

Инна доела последний кусочек. Аккуратно положила вилку и нож на тарелку, сложив их параллельно друг другу. Взяла салфетку, промокнула губы. Все эти мелкие, отточенные годами движения сейчас были её бронёй.

— Хорошо, дорогой, — произнесла она всё тем же ровным, бесцветным голосом. — Я тебя поняла.

Валера с облегчением откинулся на спинку стула, когда Инна встала из-за стола. Он справился. Продавил. Да, неприятно, но она проглотила. Немного подуется, конечно, но к среде остынет. Женщины — они такие. Главное — проявить твёрдость, и они смиряются. Он даже почувствовал прилив мужской гордости за свою решительность. Он — глава семьи, и он решает, кто будет жить в его доме.

Инна молча собрала тарелки — свою и его. Она подошла к раковине и открыла воду. Шум воды был единственным звуком на кухне, если не считать тихого урчания кота, который тёрся о её ноги. Она не гремела посудой. Её движения были плавными, экономичными, словно она мыла тарелки в чужом доме, боясь что-то нарушить. Она вымыла их, вытерла насухо и поставила на место, в сушилку. Затем протёрла стол, убрав невидимые крошки. Она действовала как автомат, выполняющий давно заученную программу.

Закончив, она выключила воду. Постояла секунду, глядя на тёмное окно, в котором отражалась их светлая, чистая кухня. Потом повернулась. Валера уже успел переместиться в гостиную и устроиться на диване с телефоном. Он лениво листал ленту новостей, краем глаза наблюдая за ней. Ждал, когда она подойдёт, может быть, сядет рядом, и можно будет считать инцидент исчерпанным.

Она не подошла. Она остановилась в дверном проёме.

— Хорошо, дорогой, — повторила она фразу, сказанную за ужином. Но сейчас в ней появился новый, металлический оттенок. — Твоя мама приедет в среду. Но меня она здесь не застанет.

Валера оторвался от телефона. На его лице промелькнуло раздражение. Началось. Он ожидал этого.

— Инна, прекрати этот концерт. Куда ты собралась? К маме на ночь, чтобы я за тобой побежал с извинениями? Не в этот раз. Я же сказал, я всё решил.

Она смотрела на него без тени улыбки.

— Ты не понял. Не меня она здесь не застанет. А нас. Я прямо сейчас выставляю квартиру на срочную продажу.

Валера издал короткий, нервный смешок. Он даже сел на диване ровнее, отложив телефон в сторону.

— Что ты несёшь? Какую продажу? Ты в своём уме?

— Вполне, — её спокойствие было абсолютным, неестественным. — Она у нас в долевой собственности. Пятьдесят на пятьдесят. Я имею полное право продать свою долю. Но продавать долю долго и невыгодно. Продать квартиру целиком через срочный выкуп — гораздо быстрее. Две-три недели, и сделка закрыта.

Он смотрел на неё, и его лицо медленно менялось. Уверенность и снисходительность уступали место растерянному недоверию. Он всё ещё не мог поверить, что это происходит на самом деле. Это был какой-то абсурдный, дурно сочинённый спектакль.

— Ты… ты блефуешь. Просто пытаешься меня напугать.

Вместо ответа Инна молча прошла мимо него к столу, где стоял её ноутбук. Она открыла крышку. Комнату залил холодный свет экрана. Её пальцы быстро забегали по клавиатуре. Валера встал и подошёл к ней сзади, заглядывая через плечо. Он ожидал увидеть открытую страницу социальной сети или какой-нибудь женский форум. Но поисковая строка была заполнена фразой: «Срочный выкуп квартир в долевой собственности». Ниже уже был открыт сайт первого попавшегося агентства с кричащим заголовком «Деньги за вашу недвижимость за 24 часа!».

В этот момент до него начало доходить. Это была не истерика. Не угроза. Это был план. Холодный, продуманный и приводимый в исполнение прямо сейчас.

— Ты что творишь?! — его голос сорвался. — Ты с ума сошла?! Это наш дом!

Она не повернулась. Она кликнула мышкой, открывая раздел «Контакты».

— Это была наша квартира. До сегодняшнего ужина. А через пару недель у тебя и твоей мамы появятся новые соседи. Надеюсь, вы поладите.

Рука Валеры дёрнулась, словно он хотел вырвать ноутбук у неё из рук, захлопнуть крышку и тем самым отменить её решение, затолкнуть слова обратно ей в горло. Но он остановился на полпути. Его ладонь застыла в воздухе, пальцы сжались в кулак так сильно, что костяшки побелели. Он начал мерить шагами небольшое пространство гостиной — от дивана до дверного проёма и обратно. Три шага туда, три обратно. Как зверь, только что осознавший размеры своей клетки.

— Ты не посмеешь, — прошипел он, не останавливаясь. В его голосе уже не было снисхождения, только голый, неприкрытый гнев. — Ты не сделаешь этого. Это наш дом. Мы его вместе выбирали. Мы делали ремонт. Вон та полка, я её сам вешал три дня! А ты хочешь всё это… пустить с молотка из-за простого приезда моей матери?

Инна медленно повернула голову и посмотрела на него. Её взгляд был спокойным, почти безразличным, как у энтомолога, наблюдающего за суетой насекомого. Она прижала ноутбук к себе, словно защищая не технику, а своё право на это решение.

— Это не из-за простого приезда, Валера. Это из-за твоего предательства. И да, я сделаю это. Ты не оставил мне выбора.

Он резко остановился прямо перед ней. Его лицо было в нескольких сантиметрах от её лица. Он дышал тяжело, с шумом, и она чувствовала его горячее, пахнущее ужином дыхание. Он пытался задавить её своей близостью, своей физической массой.

— Выбора? Я не оставил тебе выбора?! А какой выбор ты оставила мне? Мне что, отказаться от собственной матери? Сказать ей: «Не приезжай, моя жена-королева против»? Ты этого хотела?!

И тут ледяная плотина внутри неё рухнула. Но это не был поток слёз или криков. Это был селевой поток холодной, концентрированной ярости. Её голос не стал громче, но в нём зазвенела сталь.

Она сделала шаг ему навстречу, заставив его инстинктивно отступить.

— Или ты забыл? Забыл, как ты сам сидел на этой самой кухне, бледный как полотно, и собирал осколки штукатурки со стены? Как от тебя несло валерьянкой, потому что ты испугался больше меня? Ты забыл свои слова? «Инночка, прости, она сама не своя, я не знаю, что на неё нашло, я клянусь, ноги её здесь не будет!». Это были твои слова, Валера! Твои! А теперь ты «переосмыслил» и оказалось, что это я её «спровоцировала»! Чем? Тем, что дышала в её присутствии?

Он смотрел на неё, загнанный в угол её словами, её памятью. Он пытался что-то сказать, но она не дала ему.

— Ты слабый, Валера. Ты до дрожи в коленках боишься свою мать. И чтобы оправдать свой страх, ты готов растоптать меня, наши годы, твои собственные клятвы. Ты готов убедить себя и меня, что чёрное — это белое. Что летящая в меня сковородка — это моя вина.

Он отвернулся, не в силах выдерживать её взгляд. Его лицо исказилось. Он проиграл этот раунд и знал это. И тогда он сделал то, что делают все слабые люди, когда проигрывают, — позвал на помощь того, кто сильнее. Он вытащил из кармана телефон и быстро набрал номер.

Инна смотрела, как он прикладывает телефон к уху. Она уже знала, кому он звонит. Это был последний гвоздь.

— Да, мам, привет… — его голос стал жалобным, мальчишеским. — Мам, тут такое дело… Да, я сказал ей. И ты не представляешь, что она устроила… Нет, она не кричит. Хуже. Она… она решила продать нашу квартиру. Прямо сейчас. Да, из-за твоего приезда… Я говорю ей, что она не права, а она… Она не в себе, мам. Совсем. Тебе нужно приехать. Да, в среду. Приезжай, и мы поговорим с ней вместе. Ты должна мне помочь.

Он говорил, а Инна смотрела на него, и в её душе не осталось ничего. Ни злости, ни обиды. Только выжженная земля. Он только что официально заключил против неё союз с женщиной, которая пыталась её покалечить. Он вызвал на поле боя тяжёлую артиллерию. И она поняла, что ужин был не началом конца. Начало конца было сейчас. В этот самый момент.

Среда наступила с неотвратимостью катящегося под откос валуна. Последние два дня прошли в густом, удушающем молчании. Валера пытался заговаривать с Инной, делал вид, что ничего не происходит, даже пытался неловко обнять её у входа, уходя на работу. Она не отталкивала его, но и не отвечала. Её тело становилось инертным, чужим в его руках. Она просто ждала. А квартира тем временем наполнялась тихим предсмертным хрустом: в углу гостиной выросла аккуратная стопка картонных коробок, перевязанных скотчем.

Звонок в дверь прозвучал ровно в три часа дня, пронзительный и требовательный. Валера, который отпросился с работы пораньше, бросился открывать. На пороге стояла Тамара Борисовна. Невысокая, плотная женщина с жёстко поджатыми губами и взглядом прокурора. В одной руке она держала сумку-тележку, набитую, вероятно, домашними соленьями и праведным гневом, в другой — дамскую сумочку, которой, казалось, можно было при необходимости обороняться.

— Ну, здравствуй, сынок, — провозгласила она, входя в прихожую и окидывая всё хозяйским взглядом. Её глаза тут же наткнулись на коробки. — Это что ещё за бардак? Перестановку затеяли?

Из гостиной вышла Инна. Она была одета не по-домашнему: в строгие джинсы, кашемировый свитер. Она держала в руках телефон. Она посмотрела на Валеру, потом её взгляд скользнул мимо свекрови, словно та была элементом интерьера, пустым местом, и снова остановился на муже.

— Ну здравствуй, невестушка, — с ядовитой любезностью протянула Тамара Борисовна, делая шаг навстречу. — Не обнимешь свекровь? Или корона упадёт?

Инна не шелохнулась. Она даже не моргнула. Она продолжала смотреть на Валеру, и в этом взгляде было столько ледяного презрения, что он невольно поёжился.

— Валера, — вмешался он в повисшую тишину, его голос звучал неуверенно и фальшиво. — Мама с тобой говорит. Поздоровайся.

Тамара Борисовна, не дождавшись ответа, прошла в гостиную, её каблуки громко цокали по ламинату.

— Так вот оно что… Вещички собрала? Решила мужа шантажировать? — она презрительно пнула носком туфли одну из коробок. — Думала, он за тобой на коленях поползёт? Глупая. Валера, объясни своей жене, что так себя не ведут.

Инна медленно перевела взгляд с лица мужа на свой телефон. В этот момент он завибрировал, издав короткое, деловое жужжание. Этот звук разрезал напряжённую атмосферу в комнате, как скальпель разрезает живую ткань. Она посмотрела на экран, и уголок её губ едва заметно дрогнул, но это не было улыбкой. Это было что-то другое. Окончательное.

— Мне только что написал риелтор, — сказала она, обращаясь исключительно к Валере. Её голос был ровным и спокойным, как у диктора, зачитывающего прогноз погоды. — Нашёлся покупатель. Компания, которая выкупает объекты для своих сотрудников. Их устраивает цена и состояние квартиры. Они готовы внести задаток уже завтра утром.

Валера застыл. Слова не сразу дошли до его сознания. Он смотрел то на жену, то на мать, которая тоже замолчала, пытаясь понять суть происходящего.

— Что… Что ты такое говоришь? Какой покупатель? Инна, прекрати этот цирк!

— Это не цирк, Валера, — она сделала шаг к нему. — Это бизнес. Сделку закрываем на следующей неделе. Твоя доля, пятьдесят процентов от итоговой суммы за вычетом комиссии агентства, будет перечислена тебе на счёт. Реквизиты я им твои уже отправила, взяла из нашего старого договора по вкладу.

Тамара Борисовна наконец обрела дар речи.

— Ты что удумала, аферистка?! Ты решила моего сына обобрать, на улице оставить?!

Но Инна её по-прежнему не видела и не слышала. Она подошла к вешалке в прихожей и сняла свою лёгкую куртку. Рядом на полу стояла небольшая спортивная сумка, собранная заранее.

— Так что, — она накинула куртку, её взгляд в последний раз встретился со взглядом Валеры, — у тебя и твоей мамы есть несколько дней, чтобы собрать вещи и съехать. Можешь не торопиться, новые жильцы въедут только через две недели. Успеете.

Она взяла сумку. Открыла входную дверь. Не было хлопка. Не было крика. Не было последней фразы, брошенной через плечо. Она просто шагнула за порог и тихо прикрыла за собой дверь. Щёлкнул замок.

Валера и Тамара Борисовна остались одни посреди гостиной. Он смотрел на закрытую дверь, и до него медленно, мучительно доходило, что это конец. Не скандала. Не брака. А всего. Его мира. Тамара Борисовна что-то говорила, возмущалась, обещала «поставить её на место», но её голос доносился до него как будто из-под воды. Он смотрел на коробки, на след от сковородки на стене, который они так и не заделали, и понимал, что мама приехала в среду. И она их застала. Прямо на руинах его жизни…