— Катюша, у меня гениальная бизнес-идея! Просто бомба! — Олег влетел на кухню, где Катя сидела с чашкой остывшего чая, и его энергия, казалось, заполнила всё пространство до потолка. Его глаза горели тем лихорадочным, нездоровым блеском, который она научилась распознавать и ненавидеть. Это был блеск человека, одержимого очередной химерой, которая неизбежно закончится полным крахом и новыми долгами. Он не заметил ни её отстранённого взгляда, ни поджатых губ. Он видел только себя на вершине успеха. — Нам нужен стартовый капитал. Не очень большой, но для рывка хватит. Я тут подумал… если мы продадим твою квартиру…
Он не успел договорить. Слово «квартиру» повисло в воздухе, как брошенный камень, который ещё не достиг цели, но уже обречён разбить стекло. Катя медленно поставила чашку на стол. Очень медленно, с предельной аккуратностью, словно боялась, что её руки сейчас начнут крушить всё вокруг. Она подняла на него глаза, и в их глубине не было ни удивления, ни шока. Там была только холодная, выкристаллизовавшаяся ярость. Ярость женщины, чьё терпение только что исчерпалось до последней капли. Пропажа её рабочего ноутбука неделю назад, который он якобы «отдал в ремонт», и золотой цепочки, подарка деда, которую он «временно одолжил другу на свадьбу», сложились в единую, уродливую картину.
Она встала. Не резко, а плавно, как поднимается волна перед цунами. Она сделала к нему два шага, сократив дистанцию до минимума, и заглянула прямо в его горящие энтузиазмом глаза.
— Да ты только и делаешь, что тащишь всё из дома, а теперь тебе ещё и квартиру мою надо?!
Голос её был негромким, но в нём звенел металл, от которого у Олега по спине пробежал неприятный холодок. Его восторженная улыбка начала сползать с лица.
— Кать, ты чего? Ты не поняла! Это же для нас! Мы через год уже на новую заработаем, в центре! Это же вложение! Я всё просчитал! Он попытался придать голосу уверенности, но слова прозвучали жалко. Он протянул руки, чтобы обнять её, чтобы сбить этот напор привычной лаской, которая всегда работала. Но она не дала ему даже прикоснуться к себе. Она отшатнулась, словно от чего-то грязного, и её голос набрал силу.
— Что я не поняла, Олег?! Что ты продал мой компьютер, чтобы отдать долг за свою прошлую «гениальную идею» с криптовалютой? Или что моя цепочка сейчас в ломбарде, потому что ты проигрался на ставках?! Что из этого я должна была не понять?! Каждое слово было как пощёчина. Он отступил на шаг, его лицо растерянно вытянулось. Он не ожидал такого прямого удара. Он привык, что она ворчит, обижается, но в итоге всегда прощает и принимает его неуклюжие оправдания.
— Это всё временно… Я бы всё вернул! Я же для семьи стараюсь, а ты… Ты видишь только плохое! Я тебе бизнес-империю построить хочу, а ты мне про какую-то цепочку!
— Бизнес-империю?! — Катя рассмеялась. Смех был коротким и злым, без капли веселья. — Ты построил империю долгов на моём имуществе! Ты живёшь в моей квартире, ешь за мой счёт и потихоньку распродаёшь мои вещи, чтобы оплачивать свои идиотские фантазии! И теперь ты решил, что пришло время для главного приза? Для квартиры, которую мне родители подарили?
Они стояли друг напротив друга посреди кухни. Его первоначальный энтузиазм сменился сначала растерянностью, а теперь уже и ответной злостью. Её холодная ярость перерастала в открытое, презрительное негодование. Воздух между ними стал плотным и тяжёлым, пропитанным запахом неминуемого конца. Это был уже не просто спор. Это было объявление войны.
Лицо Олега исказилось. Праведный гнев обиженного гения сменился откровенной, уродливой злобой. Он сделал шаг вперёд, снова вторгаясь в её личное пространство, и зашипел, понизив голос до концентрированной желчи.
— Ах вот как ты заговорила! Значит, всё твоё? А я тут так, временный жилец? Я, значит, муж, который должен тебя на руках носить, но при этом права голоса не имею? Я тебе предлагаю будущее, а ты цепляешься за своё прошлое, за родительские подачки! Думаешь, я не понимаю? Тебе просто нравится чувствовать себя хозяйкой положения!
Он пытался задеть её, уколоть побольнее, выставить мелочной и неблагодарной. Это был его старый, проверенный приём: когда его ловили на лжи, он переходил в наступление, обвиняя другого в том, в чём был виноват сам. Но на этот раз стена, в которую он бился, оказалась бетонной. Катя смотрела на него так, как смотрят на чужого, неприятного человека в общественном транспорте. Её лицо было непроницаемым.
— Я всё так поняла, — отчеканила она, и её спокойствие было страшнее любого крика. — Ты паразит, который присосался ко мне и моему имуществу. Ты не муж. Ты арендатор, который решил, что может распродавать мебель хозяина. Только ты пошёл дальше. Ты решил продать сам дом.
Слово «паразит» ударило его наотмашь. Он дёрнулся, словно от удара хлыстом. Это было не просто оскорбление. Это было точное, убийственное определение всей его сути, всей его жизни рядом с ней. И от этой правды его перекосило.
— Паразит?! Да ты… ты просто избалованная папенькина дочка! — взвизгнул он. — Тебе всё на блюдечке принесли, ты никогда не знала, что такое бороться, рисковать! Ты просто сидишь на своей золотой горе, как скупой гном, и боишься потратить хоть одну монетку! Тебе меня не понять! Человека, у которого есть амбиции, мечты! А ты — мещанка! Тебя волнуют только твои побрякушки и квадратные метры!
Он выплёвывал слова, пытаясь ранить её, унизить, но добился обратного. С каждым его оскорблением она становилась только твёрже, её спина выпрямлялась, а взгляд становился всё более ледяным. Она увидела его всего, до самого дна — жалкого, инфантильного, завистливого. И в ней что-то окончательно умерло. Любовь, жалость, даже ненависть. Остался только холодный, хирургический расчёт.
Она молча обошла его, подошла к входной двери и указала на неё рукой. Движение было спокойным и властным.
— Вон, — произнесла она всего одно слово. Но в нём было всё: приказ, приговор и полное, окончательное отвращение. Олег на мгновение опешил. Он ожидал слёз, упрёков, продолжения перепалки. Но этот жест и это слово были чем-то иным.
— Что «вон»? Ты с ума сошла? — Он попытался усмехнуться, но получилось криво.
— Убирайся из МОЕЙ квартиры, — повторила она, делая ударение на слове «моей». — У тебя пять минут, чтобы исчезнуть. Собрать самое необходимое и исчезнуть.
— Я никуда не пойду! Я твой муж! — Пять минут, Олег, — её голос не дрогнул. — Если не уйдёшь, я позвоню своему отцу. Он тебе по-другому объяснит, что такое чужое имущество.
Упоминание отца подействовало безотказно. Олег сжался. Её отец, человек старой закалки, немногословный и жёсткий, никогда не одобрял этого брака и не скрывал своего презрения к зятю. Олег его боялся. Физически, животным страхом. Угроза была реальной и неотвратимой. Он посмотрел на её лицо — холодное, решительное, чужое — и понял, что она не шутит. Игра была окончена. Он проиграл.
Олег не стал собирать вещи. Он просто схватил куртку с вешалки, сунул в карман телефон и ключи от машины — единственной ценной вещи, записанной на него. Он бросил на Катю взгляд, полный ядовитого обещания, что это ещё не конец, прошипел что-то невнятное про то, что она пожалеет, и вылетел за дверь. Она не слышала, как он спускался по лестнице или вызывал лифт. Она просто стояла посреди коридора и слушала. Слушала тишину. Не ту звенящую, о которой пишут в романах, а простую, физическую тишину. Отсутствие его шагов, его голоса, его вечного, раздражающего присутствия. Воздух в квартире стал другим. Он перестал быть общим.
Она простояла так, может быть, минуту. А потом, без единой слезинки, без единого вздоха, развернулась и пошла в спальню. Её движения были выверенными и экономичными, как у хирурга, приступающего к сложной, но необходимой ампутации. Она открыла шкаф-купе. Его половина была забита вещами: парадные костюмы, которые он надевал раз в год, вытянутые футболки, которые носил дома, стопки джинсов. Она не стала их аккуратно складывать. Она просто взяла с антресолей большие чёрные мешки для строительного мусора, которые остались после ремонта, и начала сгребать в них всё подряд.
Рубашки летели с вешалок, не расстёгнутые. Дорогие ремни змеями падали на дно мешка. Носки, нижнее бельё, спортивные штаны — всё смешивалось в одну безликую кучу. Она не испытывала ни жалости, ни ностальгии. Эти вещи больше не были частью её жизни, они превратились в хлам, который нужно было срочно вынести из дома. Из спальни она переместилась в ванную. Его пена для бритья, дорогой парфюм, электрическая зубная щётка, триммер — всё полетело в отдельный, маленький пакет. Она даже не стряхнула с полки рассыпанный тальк, просто смахнула всё в мусорное ведро.
Самым тяжёлым был его ящик в комоде. Там хранились его «сокровища»: коллекция старых игровых приставок, какие-то провода, диски, сломанные джойстики. Он называл это «инвестициями в ретрогейминг». Она молча вывалила всё это барахло в картонную коробку из-под пылесоса. Каждый предмет, который она брала в руки, был ещё одним гвоздём в крышку гроба их брака. Она действовала быстро, методично, с холодной эффективностью человека, выполняющего неприятную, но жизненно важную работу.
Через сорок минут в коридоре выросла гора. Три огромных чёрных мешка, две коробки и его спортивная сумка, набитая обувью. Квартира стала заметно просторнее. Катя оглядела результат своих трудов. Чисто. Она достала телефон, открыла приложение популярной службы доставки, выбрала опцию «Курьер на грузовом авто». В графе «Откуда» стоял её адрес. В графе «Куда» она без колебаний вбила адрес своей свекрови — улица, дом, квартира. Она знала его наизусть. Оплатила картой. «Водитель будет через 15 минут».
Когда в дверь позвонили, она открыла, не спрашивая, кто там. На пороге стоял уставший мужчина в синей униформе.
— Заказ забирать? — безразлично спросил он.
— Да. Вот это всё, — она кивнула на гору в коридоре. Он окинул взглядом мешки и коробки.
— Помогать надо?
— Нет. Я подожду здесь.
Она стояла у открытой двери и смотрела, как чужой человек выносит из её жизни последние материальные свидетельства присутствия её мужа. Он сделал три ходки, молча, тяжело дыша. Когда последняя коробка исчезла в кабине лифта, он вернулся.
— Всё.
— Спасибо, — ответила она и закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал как выстрел стартового пистолета. Началась её новая жизнь.
Прошло не больше часа. Катя успела вымыть пол в коридоре, стирая последние следы чужого присутствия, когда в дверь позвонили. Звонок был нетерпеливым, требовательным, состоящим из трёх коротких, злых трелей. Она не вздрогнула. Она знала, кто это. Она знала, что он вернётся, и знала, что вернётся не один. Он был слишком труслив, чтобы встретиться с последствиями в одиночку. Ему всегда была нужна поддержка, группа прикрытия.
Она медленно подошла к двери и посмотрела в глазок. Как и ожидалось, на площадке стояли двое. Олег, ссутулившийся, с выражением оскорблённой невинности на лице, и рядом с ним его мать, Марина Викторовна. Она стояла прямо, как гвардеец на параде, её лицо было маской праведного гнева. Она была его тяжёлой артиллерией, его последним и главным козырем. Катя спокойно повернула ключ и открыла дверь.
— Екатерина, мы приехали поговорить, — начала свекровь без приветствия. Её голос был полон стали и того особого материнского превосходства, которое не терпит возражений. Она попыталась войти в квартиру, но Катя не сдвинулась с места, перегородив проход.
— Говорить не о чем, Марина Викторовна. Всё сказано.
— Это ты так считаешь? — свекровь упёрла руки в бока. — Мой сын позвонил мне, совершенно разбитый! Ты выставила его на улицу, как собаку! Его вещи прислала в мусорных мешках! Ты так обращаешься с мужем, с семьёй? Я думала, в тебе есть хоть капля уважения!
Олег стоял за её спиной, молча кивая каждому слову. Он нашёл свой щит и теперь чувствовал себя в безопасности.
— Мама, я же говорил, это бесполезно, — вставил он свою реплику, играя роль жертвы. — Она решила, что она тут королева.
Катя перевела на него взгляд. Пустой, холодный взгляд. А потом снова посмотрела на свекровь. И впервые за всё время она позволила себе лёгкую, едва заметную усмешку.
— Уважение? Семья? Марина Викторовна, вы всерьёз думаете, что пришли сюда говорить об этом? Вы пришли сюда, чтобы вернуть своему мальчику его кормушку. Удобную, бесплатную квартиру и женщину, которая закрывала глаза на его выходки.
Лицо Марины Викторовны побагровело. Она не привыкла к такому тону.
— Да как ты смеешь так говорить о моём сыне! Он старался для тебя, он хотел построить будущее! А ты… ты вцепилась в свои стены, как…
— Как собственник, — закончила за неё Катя ровным голосом. Она сделала шаг назад, впуская их в коридор, и демонстративно оставила дверь открытой. Они вошли, ожидая продолжения битвы на её территории. Но Катя просто прислонилась к стене, скрестив руки на груди. — Знаете, Марина Викторовна, я вам даже в чём-то благодарна. Вы только что показали мне всё окончательно. Вы вырастили не мужчину. Вы вырастили комнатное растение в красивом горшке, которое всю жизнь нужно кому-то поливать, удобрять и переставлять поближе к солнцу. Сначала это делали вы. Потом вы решили, что эту почётную обязанность могу выполнять я.
Она посмотрела на Олега, который открыл рот от изумления и ярости.
— А ты, — её голос стал ещё тише, но от этого только более весомым. — Ты так и не понял главного. Я была для тебя не женой. Я была инкубатором для твоих «гениальных идей». Местом, откуда можно было тащить ресурсы, пока они не кончатся. Но они кончились. И инкубатор закрывается на дезинфекцию.
Она выпрямилась и указала на открытую дверь. На этот раз её жест был ещё более спокойным и окончательным.
— Вы оба. Сейчас же. Вон.
Свекровь задохнулась от возмущения, она хотела что-то крикнуть, возразить, но слова застряли у неё в горле. Она посмотрела на Катю и увидела перед собой абсолютно чужого, ледяного человека, которому она не могла ничего противопоставить. Вся её материнская ярость разбилась об эту стену спокойного презрения. Олег дёрнулся, но, встретившись с взглядом жены, понял, что и этот раунд проигран. Что проиграна вся война. Они молча развернулись и вышли на лестничную площадку. Катя не стала ждать, пока они опомнятся. Она просто шагнула к двери и закрыла её. Повернула верхний замок. Потом нижний. Щелчки прозвучали в пустой квартире оглушительно громко. Она прислонилась лбом к холодному дереву двери. Квартира молчала. Впервые за долгое время она была по-настоящему её…
