— Ты зачем так оделась? У нас что, что-то важное сегодня? Что это за маскарад?
— Да сколько можно?! Я что тебе, личный секретарь?! Мне надоело, что ты меня постоянно обвиняешь, если сам что-то забыл! Научись хоть капле ответственности!
Вадим, сидевший за столом, медленно поднял взгляд от телефона. Его лицо выражало оскорблённое недоумение — любимая маска, которую он надевал всякий раз, когда его комфортный мирок давал трещину. Он лениво отложил телефон, словно делая ей великое одолжение.
— Ну что опять не так? Я просто спросил, почему ты так оделась. Нельзя уже и слова сказать? Утро же только началось.
«Утро началось». Для него оно началось с кофе и новостной ленты. Для неё — с двух часов на ногах, чтобы собрать их обоих, приготовить завтрак и морально подготовиться к встрече с родственниками. Она стояла посреди кухни в нарядном платье, с укладкой и макияжем, а он, её муж, в застиранной домашней футболке, смотрел на неё как на странный экспонат, совершенно выкинув из головы, что сегодня юбилей её отца, о котором они говорили всю последнюю неделю. Это была не просто забывчивость. Это было демонстративное безразличие. Капля, переполнившая чашу терпения, которая наполнялась годами.
— Ты не просто спросил, Вадим. Ты в очередной раз показал, что тебе плевать. Глубоко плевать на всё, что не касается непосредственно тебя, — она говорила тихо, но каждое слово было заряжено холодной яростью. — Две недели назад ты «забыл» записать машину на ТО. И кто потом договаривался с ребятами в сервисе, чтобы нас впихнули в очередь? Я. Месяц назад ты «забыл» оплатить свою кредитку. И кто выслушивал по телефону вежливые угрозы от банковского работника? Снова я. Твоя память — это роскошь, которую обслуживаю я. Твоя безответственность — это моя постоянная работа. И я увольняюсь.
Она развернулась и вышла из кухни, оставив его в полном недоумении. Вадим пожал плечами. Очередная женская истерика на пустом месте. Сейчас посидит в комнате, остынет и вернётся. Так было всегда. Но она вернулась почти сразу, и в руках у неё был ноутбук. Она решительно поставила его на стол, отодвинув его тарелку с недоеденным омлетом, и развернула экран к нему.
— Вот сюда смотри.
На экране светился интерфейс онлайн-календаря, расчерченный на дни и недели. Некоторые ячейки были выделены спокойным синим цветом, другие — навязчивым, кислотно-зелёным.
— Это — наш новый порядок. Новые правила. Чтобы тебе было проще, я даже всё раскрасила. Вот это, — она ткнула отполированным ногтем в синюю ячейку с пометкой «Запись к косметологу», — моя жизнь. Мои дела, мои встречи, мои дедлайны. Синяя зона. Я за неё отвечаю.
Вадим смотрел на экран с видом человека, которому пытаются продать пылесос за баснословные деньги. Он всё ещё не верил в серьёзность происходящего и попытался свести всё к шутке.
— Так, а что, зелёная зона — это для инопланетян? Насть, может, не будем в эти игры играть?
— Будем, — отрезала она, и её взгляд стал твёрдым, как сталь. Она передвинула курсор на зелёную клетку. В ней было написано: «Мама Вадима. День Рождения. Позвонить до 12:00».
— А вот это, дорогой мой, твоя. Твоя зона. Тут дни рождения твоих родственников. Твоих, а не моих. Тут даты платежей по твоей кредитке. Тут запись на шиномонтаж для твоей машины. Я потратила всё утро, чтобы составить для тебя это расписание на три месяца вперёд. Приглашение я тебе уже выслала.
Она взяла свой смартфон. На его глазах, медленно и демонстративно, она начала зачистку. С сухим щелчком виртуальной кнопки исчезло напоминание «Тётя Валя В. 15.06». Затем «Оплатить кредит Вадима до 20-го». Потом «ТО машина». Она методично стирала все следы его жизни из своей. Это было похоже на хирургическую операцию по удалению опухоли — холодно, точно, без малейших эмоций.
— Я удалила всё, — произнесла она, положив телефон на стол экраном вниз. — У меня больше нет этих дат. Я их не знаю. Я их не помню. И напоминать не собираюсь. Если ты завтра забудешь, что нужно отвезти документы своему начальнику, это будет твой личный провал, а не моя вина. Добро пожаловать во взрослую жизнь. Надеюсь, тебе понравится.
Она взяла свою сумочку и ключи от машины. Вадим так и сидел, глядя на пустеющее место за столом. Обида смешивалась в нём с растерянностью. Он не чувствовал вины. Он чувствовал, что у него только что отобрали что-то по праву ему принадлежащее. Удобную, безотказную функцию, которую он никогда не ценил, но к которой привык, как к воздуху. И теперь ему предстояло дышать самому. А он, кажется, уже разучился.
Две недели прошли в состоянии холодной войны. Календарь жил своей жизнью. Утром на экране телефона Вадима всплывали безликие уведомления: «Зелёная зона: Шиномонтаж. Запись», «Зелёная зона: Мама В. Д.Р. через 3 дня». Он с раздражением смахивал их, как назойливых мух. Он был уверен, что это — затянувшийся спектакль, проверка на прочность. Настя просто ждёт, когда он придёт с повинной, и тогда всё вернётся на круги своя. Она снова станет его надёжным тылом, его бортовым компьютером, а этот дурацкий цветной график отправится в цифровой мусорный бак. Он даже не открывал приложение ни разу. Зачем? Это была её игра, пусть она в неё и играет. Он ждал.
День рождения его матери, Анны Борисовны, пришёлся на субботу. Вадим проснулся поздно, с приятным ощущением ленивого выходного. Настя уже уехала по своим делам, оставив на столе записку: «Уехала к подруге. Буду вечером». Идеально. Он провёл полдня на диване с ноутбуком, посмотрел какой-то сериал, заказал пиццу. Он был абсолютно расслаблен и доволен собой. Тишина в квартире казалась ему не зловещей, а умиротворяющей.
Телефон зазвонил около шести вечера. На экране высветилось «Мама». Вадим лениво провёл пальцем по экрану.
— Алло, мам, привет! — бодро сказал он.
— Здравствуй, сынок, — голос в трубке был тихим и подчёркнуто ровным. Эта вежливая интонация всегда была у Анны Борисовны предвестником бури. — Я просто хотела сказать спасибо. Вадим напрягся.
— За что, мам?
— За то, что напомнил мне о моём месте в твоей жизни, — в её голосе зазвенели нотки горькой обиды. — Я, конечно, понимаю, у тебя своя семья, дела, работа. Я не в обиде. Совсем. Просто… весь день сидела у телефона. Думала, может, запамятовал. Но раз до сих пор не позвонил, значит, так надо. Не буду больше отвлекать.
Короткие гудки. Вадим медленно опустил телефон. Внутри него что-то оборвалось. Он не просто забыл. Он предал. Он, любимый сын, единственный, который всегда так трогательно выбирал ей букеты и говорил самые тёплые слова, просто вычеркнул её из своего дня. Холодная волна стыда окатила его с головы до ног, а следом за ней поднялась другая, горячая и мутная — ярость. Это не он виноват. Это она.
Настя вернулась около восьми. Она вошла в квартиру спокойная, с лёгкой улыбкой на лице, и замерла в прихожей. Вадим стоял посреди коридора, скрестив руки на груди. Его лицо было тёмным от гнева.
— Довольна? — спросил он тихо, но в этом шёпоте было больше угрозы, чем в крике.
— Чему я должна быть довольна, Вадим? — Ты добилась своего. Унизила меня. Подставила перед собственной матерью. Она позвонила мне. Знаешь, что она сказала? Ты специально это сделала! Специально, чтобы выставить меня неблагодарным сыном! Он наступал, а она стояла на месте, не отводя взгляда. На её лице не дрогнул ни один мускул. — Я не совсем понимаю твои обвинения.
— Ах, ты не понимаешь?! — он почти выплюнул эти слова. — Раньше я никогда не забывал! Никогда! Потому что ты всегда напоминала! А теперь ты устроила этот цирк с календарями, чтобы у тебя был повод ткнуть меня носом в мою ошибку! Это не система ответственности, это подстава!
Настя молча прошла мимо него в гостиную, взяла со стола ноутбук и открыла его. Снова этот проклятый календарь. Она развернула экран к нему, как следователь, предъявляющий неопровержимую улику.
— Вот, Вадим. Суббота. День рождения твоей мамы. Зелёная зона. Напоминание стояло на девять утра. И на двенадцать дня. И за три дня до этого. И за неделю. Система работала безупречно.
— Да плевать мне на твою систему! — он ударил кулаком по стене рядом с собой. — Ты моя жена, а не грёбаный менеджер проекта! Твоя задача была напомнить мне! Лично! Голосом! А ты просто молча наблюдала, как я качусь к этому позору!
Она медленно закрыла ноутбук. Её спокойствие выводило его из себя, оно было как стена, о которую разбивались все его обвинения.
— Моя задача, Вадим, — произнесла она ледяным тоном, — больше не быть твоей персональной нянькой. Я предоставила тебе инструмент. Ты отказался им пользоваться. Это твой выбор и твои последствия. С этого дня мы так и живём. Мне очень жаль, что пострадала Анна Борисовна. Ей я позвоню и извинюсь. За себя. А со своей матерью и своей совестью ты разбирайся сам.
Он смотрел на неё и понимал, что проиграл этот раунд. Его гнев был бессилен. Он впервые столкнулся не с её слезами или ответными упрёками, а с холодной, непробиваемой логикой. Это была уже не ссора о забывчивости. Это была битва за право переложить вину. И в этой битве она только что возвела неприступные укрепления.
Прямая атака провалилась. Вадим понял это не сразу, а спустя несколько дней, когда его гнев уступил место холодной, звенящей пустоте, заполнившей квартиру. Настя больше не спорила. Она не упрекала. Она просто существовала рядом, как вежливый, но совершенно чужой человек. Она превратилась в идеального соседа по коммуналке: здоровалась утром, желала приятного аппетита, если они случайно пересекались на кухне, и больше не проявляла к его жизни никакого интереса. Его зона ответственности, обведённая ядовито-зелёным цветом в календаре, стала для неё терра инкогнита, на которую она не ступала даже взглядом.
И тогда Вадим сменил тактику. Если он не мог пробить её оборону штурмом, он решил взять её измором. Он начал кампанию тотальной, демонстративной беспомощности. Это была война на истощение, где каждый бытовой вопрос становился выстрелом.
— Насть, а где мои чёрные носки? — раздался его голос из спальни однажды утром. Она, не отрываясь от приготовления своего кофе, спокойно ответила:
— Я не видела твои носки, Вадим.
— Ну как это не видела? Ты же разбирала бельё после стирки. Ты всегда их кладёшь в верхний ящик комода.
— Я разбирала своё бельё. И положила его в свой ящик комода, — её тон был абсолютно ровным. — Твоя одежда лежала в твоей корзине.
Он вышел из комнаты, глядя на неё с укором, словно она совершила мелкое, но гадкое предательство. Он ожидал помощи, участия, а получил лишь сухую констатацию факта.
Дальше — больше. Вопросы посыпались как из дырявого мешка, и каждый из них был крошечной шпилькой, нацеленной на её терпение. «Насть, а какой у нас пароль от вайфая? Телефон отвалился». Она молча показывала на стикер, приклеенный к нижней части роутера. «Ты не помнишь, когда мусор вывозят? А то бак уже полный». Она, не глядя на него, отвечала: «По вторникам и пятницам». «Воду заказала?» — «Нет. Это в твоей зоне».
Он превращал свою жизнь в минное поле из мелких бытовых проблем, надеясь, что она не выдержит и бросится его спасать. Что её врождённый инстинкт «всё исправить и навести порядок» возьмёт верх над обидой. Он намеренно не покупал заканчивающийся кофе, «забывал» зарядить свой телефон, оставлял мокрое полотенце на кровати. Он создавал вокруг себя хаос, пытаясь затянуть её в эту воронку беспорядка, заставить снова взять на себя роль менеджера их общего быта. Но Настя оставалась непробиваемой. Она пила свой чай, заряжала свой телефон и молча перекладывала его полотенце на сушилку. Она не убирала его хаос, а лишь аккуратно отодвигала его со своей территории.
Апогеем этой партизанской войны стал вечер четверга. По их негласному правилу, которое работало годами, в этот день ужин готовил он. Простая договорённость, которая теперь тоже оказалась в его «зелёной зоне». Вадим просидел весь вечер за компьютерной игрой. Когда Настя вернулась с работы, уставшая и голодная, её встретил пустой кухонный стол и аппетитные запахи, доносящиеся не из их духовки, а из динамиков его наушников, где виртуальные герои что-то праздновали. Она молча переоделась. Вадим, услышав её шаги, снял наушники и посмотрел на неё с самым невинным видом.
— О, ты уже пришла? А у нас есть что-нибудь поесть? Это был его решающий ход. Он ждал взрыва, упрёков, скандала. Он ждал, что она сейчас в сердцах бросится к холодильнику или схватит телефон, чтобы заказать пиццу. Любая из этих реакций была бы его победой. Она бы снова взяла ответственность на себя.
Настя посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. В её глазах не было ни гнева, ни разочарования. Только холодная, отстранённая оценка.
— Не знаю, Вадим. Ты не смотрел? — спросила она и прошла к холодильнику. Она открыла его, достала одно яйцо. Одну сосиску. Один помидор. Взяла с полки самый маленький сотейник. Достала из ящика одну вилку и один нож. Поставила на стол одну тарелку. Она двигалась плавно и сосредоточенно, словно исполняла какой-то ритуал. Она приготовила ужин. Для себя. Села за стол, на то место, где всегда сидела, и начала есть, спокойно глядя в окно.
Вадим сидел в кресле, и его медленно накрывало осознание. Она не просто отказалась его кормить. Она своим действием вычеркнула его из их общего пространства. Это был не ужин для одного. Это была показательная казнь их совместной жизни. Она продемонстрировала, что её мир может прекрасно существовать без него, даже если он находится в двух метрах. Он был не мужем, который не приготовил ужин, а просто пустым местом за столом. И от этого осознания в желудке стало холодно и тошно, гораздо хуже, чем от простого голода.
Атмосфера в квартире стала разреженной, как воздух на большой высоте. Дышать было можно, но каждый вдох требовал усилия. Они двигались по своим траекториям, почти не пересекаясь. Молчаливая договорённость о раздельном существовании под одной крышей стала их новым бытом. Приближалась годовщина их свадьбы. Эта дата, раньше всегда бывшая поводом для праздника, теперь зловеще маячила в календаре — большая зелёная клетка в зоне ответственности Вадима. Забронировать столик в их любимом итальянском ресторане было его задачей. Он видел напоминания, всплывавшие на экране телефона каждое утро, и с каждым разом в нём росла не тревога, а мрачная, упрямая решимость. Это будет его Сталинград. Финальная битва, которая сломает её ледяное спокойствие.
Вечером в день годовщины он ждал её в гостиной. Он не переоделся, оставшись в той же домашней одежде, в которой провёл весь день. Он чувствовал себя режиссёром, который приготовил для главной героини шокирующую развязку. Он был уверен, что уж это проигнорировать она не сможет. Это не носки и не ужин. Это их день.
Настя вошла ровно в семь. Она была в простом, но элегантном чёрном платье. Не праздничном, но подчёркнуто строгом. Она молча посмотрела на него, потом на настенные часы, и села в кресло напротив. В её взгляде не было вопроса, только выжидание.
— Итак, — начал Вадим, растягивая слова и наслаждаясь моментом. Он чувствовал себя победителем. — По поводу сегодняшнего вечера.
— Да? — её голос был ровным, как гладь замёрзшего озера. — Я никуда не звонил. И ничего не заказывал, — он сделал паузу, давая словам впитаться в тишину. — Я забыл. Или, может быть, твой замечательный календарь забыл мне напомнить как следует. Видимо, твоя система не так уж и идеальна, раз даёт такие сбои в самые важные моменты.
Он откинулся на спинку дивана, ожидая реакции. Он был готов ко всему: к крикам, обвинениям, к фразе «я так и знала». Любая эмоция была бы для него топливом, доказательством того, что он пробил её броню. Но Настя не закричала. Она даже не изменилась в лице. Она смотрела на него несколько секунд, и по её губам скользнула едва заметная, холодная, как иней, улыбка.
— Какой позор, — произнесла она тихо, почти беззвучно. — Знаешь, говоря о забывчивости… Я ведь тоже кое-что вспомнила. Буквально сегодня.
Она не повышала голоса. Она достала из сумочки свой телефон, разблокировала его и набрала номер. Вадим смотрел на её пальцы, не понимая, что происходит. Этого не было в его сценарии. Она поднесла телефон к уху.
— Игорь, привет. Это Настя, — сказала она в трубку тёплым, дружелюбным голосом. Игорь был лучшим другом Вадима. — Да, всё хорошо, спасибо. Слушай, я тут по-быстрому, пока не забыла. Мы с Вадимом как раз сидим, обсуждаем финансовые планы, и у меня вылез один старый долг. Ты не мог бы уточнить, Вадим тебе вернул те сто тысяч, что занимал в прошлом году на машину? Просто я хочу закрыть этот пункт в наших записях, чтобы всё было чисто. А то он, ты же знаешь, бывает такой забывчивый…
Вадим застыл. Воздух вышел из его лёгких. Он смотрел на жену, которая с милой улыбкой обсуждала по телефону его самый унизительный секрет — долг, о котором он умолял её никому не говорить. Долг, который он брал тайком, чтобы пустить пыль в глаза, и который медленно отдавал с каждой зарплаты. Это было его личное, постыдное клеймо.
— А, ещё нет? Поняла, — кивнула Настя в трубку. — Хорошо, тогда я пока оставлю пометку открытой. Всё, не буду отвлекать, хорошего вечера!
Она завершила вызов и положила телефон на столик. Потом подняла свой холодный, ясный взгляд на мужа. Его лицо было белым, как полотно. Ярость, которую он готовил, испарилась, оставив после себя лишь липкий, парализующий ужас. Она не просто ударила в ответ. Она взяла скальпель и одним точным движением вырезала то, что составляло его мужскую гордость: его репутацию в глазах лучшего друга.
— Ты хотел, чтобы я была твоим секретарём, твоей памятью, — произнесла она всё тем же ровным, бесцветным голосом. — Ты хотел, чтобы я держала в голове все твои дела. Что ж, поздравляю. Я запомнила самое важное. Ты сам научил меня, какие именно вещи никогда нельзя забывать…
