— Итак! С этого дня у нас дома вводится полный отчёт по твоей зарплате! Сколько заработала, сколько и на что потратила! Поняла? — сказал Егор
— Да с какой стати я буду тебе отчитываться за свои заработанные деньги и куда их трачу? Ты за своими лучше следи, потому что ты ещё больший транжира, чем я!
Голос Марины был на удивление ровным, в нём не было и тени истерики, только холодная, выверенная злость. Она стояла у кухонной столешницы, и острый нож в её руке отрывисто стучал по разделочной доске, шинкуя капусту с методичностью гильотины. Каждый удар отдавался в напряжённом воздухе кухни громче, чем следовало.
Егор сидел за столом, откинувшись на спинку стула в позе строгого ревизора. Он лениво перебирал чеки из продуктового, которые Марина по его требованию выложила на стол. Он взял один из них двумя пальцами, словно брезговал прикасаться к этому свидетельству бытовой расточительности, и поднёс его к свету.
— Я не транжира, Марина. Я инвестирую, — поправил он её с интонацией человека, вынужденного в сотый раз объяснять очевидные истины. — Я вкладываю в наш общий статус, в наше будущее. А ты, я смотрю, покупаешь какой-то экзотический йогурт за триста рублей. И вот это что? «Оливки с анчоусом»? Кому нужны эти оливки? Мы могли бы на эти деньги купить килограмм картошки.
Марина остановилась и с силой воткнула нож в деревянную доску. Он остался стоять, подрагивая. Она повернулась к мужу, скрестив руки на груди.
— Во-первых, это мои оливки, купленные на мои деньги. Во-вторых, я не собираюсь питаться одной картошкой, пока ты «инвестируешь» свою зарплату в никуда за первую же неделю. Твои грандиозные вложения почему-то всегда приводят к тому, что к середине месяца ты просишь у меня на бензин.
Его лицо скривилось в снисходительной усмешке. Он считал, что она мыслит слишком приземлённо, не видя общей картины. Его мир состоял из больших целей и сложных стратегий, а её — из оливок и гелей для душа. Он встал и подошёл к окну, демонстративно заложив руки за спину. Это была его любимая поза — поза человека, обдумывающего судьбы мира, а не жалкий семейный бюджет.
— Ты не понимаешь. Это не просто обеды. Это работа над имиджем. Виктор Евгеньевич ценит людей определённого склада, людей, которые не жмутся, которые умеют жить красиво. Когда я сижу с ним в «Палаццо», я не просто ем. Я показываю ему, что я свой, что я игрок его уровня. Это залог будущего повышения. Совсем скоро я возглавлю отдел, наша жизнь изменится. А ты цепляешься за какие-то копейки.
Марина смотрела на его напряжённую спину в идеально выглаженной рубашке. Он и дома выглядел так, будто готовился к важной встрече. Он искренне верил в эту игру, в свою хитроумную тактику обольщения начальства через меню дорогих ресторанов. Он не видел, или не хотел видеть, что его зарплата, ощутимо превышавшая её собственную, сгорала в топке этого тщеславия, не оставляя после себя ничего, кроме пустых счетов и несбыточных надежд. А оставшиеся три недели в месяце они жили на её, куда более скромный, доход, который он теперь тоже пытался взять под свой тотальный контроль.
— Хорошо, — сказала она вдруг тихо, и это прозвучало куда более зловеще, чем её предыдущие возражения. — Ты прав. Больше никаких споров о деньгах.
Егор удивлённо обернулся. Он ждал продолжения скандала, криков, обвинений. Её внезапная покорность сбила его с толку и тут же наполнила чувством глубокого удовлетворения. Он победил. Он в очередной раз доказал, кто в доме стратег.
— Вот и отлично, — он милостиво кивнул. — Я рад, что ты наконец всё поняла.
Он вышел из кухни с видом триумфатора, оставив её одну в звенящей тишине, нарушаемой лишь гудением холодильника. Марина проводила его долгим, нечитаемым взглядом. Потом её глаза медленно переместились на стол, где, подключенный к зарядному устройству, лежал его телефон. Он никогда не ставил на него пароль, кичась своей открытостью. «Нам нечего скрывать друг от друга, мы же одна команда», — любил повторять он. И сейчас эта его самонадеянная глупость показалась ей ключом. Ключом, который откроет ей правду о его «инвестициях» и, возможно, закроет дверь в эту унизительную жизнь навсегда.
Она дождалась, пока из гостиной донесётся звук включённого телевизора — Егор уселся смотреть какой-то аналитический канал, чтобы окончательно утвердиться в своей роли мыслителя и стратега. Воздух в кухне, казалось, всё ещё хранил следы их разговора — тяжёлый, безвкусный осадок его нравоучений. Марина медленно вытащила нож из разделочной доски и аккуратно положила его рядом. Её движения были лишены суеты, они были точными и выверенными, как у сапёра, приступающего к работе.
Его телефон лежал на столе, подключённый к розетке. Светящийся экран был безмолвным приглашением. Она взяла его. Прохладный гладкий корпус лёг в ладонь привычно, но сейчас ощущался иначе — как инструмент, как улика. Она провела пальцем по экрану. Никаких паролей, никаких графических ключей. Его безграничная самоуверенность и вера в собственную непогрешимость сейчас работали против него.
Иконка банковского приложения. Один тап. История операций. И тут же перед её глазами развернулась настоящая карта его «инвестиций». Это была не просто строка расходов, это был путеводитель по самым пафосным и дорогим заведениям города. Списано 12 000 рублей. «Палаццо». Списано 9 500 рублей. «Версаль». Списано 15 000 рублей. «Золотой Телец». И так далее, столбиком, почти каждый день после получения зарплаты. Суммы, которые заставляли её по полчаса стоять в магазине, сравнивая цены на оливковое масло. Он спускал их за один вечер на стейки и вино для людей, которые, как он уверял, вот-вот должны были сделать его большим начальником.
Но этого было мало. Чеки — это просто цифры. Ей нужно было услышать правду. Она вышла из банковского приложения и открыла список контактов. Палец сам нашёл нужную строчку: «Виктор Евгеньевич». Она глубоко вдохнула, набрала номер и поднесла телефон к уху.
— Слушаю, — раздался в трубке нетерпеливый, слегка утомлённый баритон.
— Добрый день, Виктор Евгеньевич. Это Марина, жена Егора Новикова. Извините за беспокойство.
В трубке на несколько секунд повисла пауза. Было слышно, как он что-то перекладывает на столе.
— А, да. Новиков. Помню. Чем обязан?
Его тон был тоном человека, которого оторвали от чего-то несоизмеримо более важного, чем разговор с женой какого-то подчинённого.
— Вы извините, пожалуйста, за такой звонок. Я хотела сделать мужу небольшой сюрприз… Знаю, что у него скоро намечается повышение, вот и хотела у вас как бы невзначай уточнить, чтобы подарок подобрать соответствующий его новой должности.
И тут она услышала то, что стало последним гвоздём в крышку гроба её брака. Виктор Евгеньевич не рассмеялся громко. Он издал короткий, сухой смешок, полный искреннего, неподдельного изумления.
— Повышение? Девушка, вы меня с кем-то путаете. Какое повышение?
— Но… он говорил, что вы очень цените его работу, эти деловые встречи…
Смешок в трубке стал чуть громче, в нём появились нотки снисходительности.
— Ах, вот вы о чём. Ну да, встречи… Ваш Егор — парень, безусловно, с инициативой. И очень щедрый, этого не отнять. Мы в руководстве очень ценим его… гостеприимство. Хорошо посидеть, обсудить рабочие моменты в неформальной обстановке за его счёт — это всегда пожалуйста. Но это, поймите правильно, немного другой функционал. К должностному росту это не имеет никакого отношения. У нас на позицию начальника отдела есть три кандидата, и вашего мужа, уверяю вас, в этом списке нет.
Каждое его слово было холодным, как хирургический скальпель, вскрывающий застарелый нарыв. Девушка. Щедрый. Гостеприимство. Другой функционал. Он даже не пытался ничего смягчить, просто констатировал факт с безразличием энтомолога, описывающего повадки насекомого.
Марина молчала, давая ему закончить. Унижение мужа, которое он только что озвучил, рикошетом било и по ней, но она не позволила себе выдать ни единой эмоции.
— Я вас поняла, Виктор Евгеньевич. Спасибо, что уделили время.
— Не за что, — бросил он и тут же повесил трубку.
Она медленно опустила телефон на стол. В кухне ничего не изменилось. Тот же стол, та же недорезанная капуста. Но мир вокруг неё стал другим. Он стал предельно ясным, чётким и уродливым. Туман его лжи и самообмана, в котором она жила последние годы, рассеялся, оставив после себя лишь выжженную землю горькой правды. Она посмотрела на свои руки. Они не дрожали. Она была абсолютно спокойна. Теперь она знала, что делать.
Егор вернулся в кухню минут через десять, с видом человека, решившего глобальную проблему. Он был доволен собой. Он поставил точку в бессмысленном споре, направил свою неразумную жену на путь истинный и теперь мог со спокойной совестью вернуться к обдумыванию своей блестящей карьеры. Марина стояла на том же месте, только теперь она вытирала абсолютно сухой стол чистой тряпкой. Её движения были медленными и какими-то ритуальными.
— Я надеюсь, инцидент исчерпан, — начал он примирительно, готовый проявить великодушие победителя. — Давай больше не будем к этому возвращаться.
Она прекратила вытирать стол и положила тряпку. Потом взяла в руки его телефон, который так и лежал на столешнице. Она небрежно повертела его в руках, словно это был просто безымянный кусок пластика.
— Я позвонила Виктору Евгеньевичу, — сказала она ровным, безжизненным голосом.
Егор замер. Его благодушное выражение лица медленно сползло, сменившись недоумением, а затем — тревогой. Он сделал шаг к ней, но остановился.
— Что? Зачем?
— Хотела поздравить тебя с будущим повышением, — продолжила она всё тем же монотонным голосом, глядя не на него, а куда-то сквозь него. — Узнать, так сказать, подробности. Подготовить сюрприз.
В воздухе повисло напряжение, густое и липкое. Егор молчал, ожидая продолжения.
— Он был очень удивлён. Сказал, что ценит твоё… — она сделала едва заметную паузу, подбирая самое точное и самое унизительное слово, — …гостеприимство. Сказал, что ты очень щедрый парень и с тобой приятно посидеть в хорошем ресторане за твой счёт. Он назвал это «другим функционалом». А потом сообщил, что в списке кандидатов на должность начальника отдела тебя нет. И никогда не было.
Она положила телефон на стол с тихим стуком. Для Егора этот звук прозвучал как выстрел. Его лицо из бледного стало багровым. Но он не закричал. Он прошипел, наклонившись к ней.
— Ты… Ты ему позвонила? Ты позвонила моему начальнику?
— Я позвонила человеку, на которого ты спустил две свои зарплаты за два месяца, — поправила она, впервые посмотрев ему прямо в глаза. Её взгляд был холодным и пустым, как у врача, сообщающего безнадёжный диагноз.
И тут его прорвало. Не криком, а потоком ядовитых, злых обвинений.
— Ты меня опозорила! Ты унизила меня перед руководством! Я почти добился своего, я был в шаге от цели! Они просто проверяли меня, мою лояльность! А ты, со своей мелочной бабской ревностью к деньгам, всё разрушила! Теперь мне точно ничего не светит! Именно из-за тебя! Ты хоть понимаешь, что ты наделала?
Он не пытался оправдываться. В его вселенной он не мог быть неправ. Он не мог быть жалким и обманутым дураком, которого использовали как удобный кошелёк. Виноватой должна была стать она. Это она своим звонком разрушила его гениальный план.
Марина молча смотрела на него, не говоря ни слова. Её молчание бесило его ещё больше, чем любые возражения. Он резко развернулся и быстрыми, решительными шагами вышел из кухни. Через минуту из спальни донеслись звуки выдвигаемых ящиков. Он не бросал вещи, он складывал их в дорожную сумку с деловитой злобой. Рубашки, ноутбук, несессер. Он собирался не как человек, уходящий из дома, а как человек, уезжающий в срочную командировку, из которой он, возможно, вернётся победителем, чтобы посмотреть на её униженное лицо.
Через пять минут он снова появился на пороге кухни с сумкой в руке.
— Я не останусь здесь ни минуты. Поживу у Андрея, пока ты не одумаешься. Хотя после такого я не уверен, что захочу к тебе возвращаться.
Он ушёл. Не хлопнув дверью, а просто закрыв её за собой. Марина осталась одна. Она не двинулась с места, просто прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов.
Егор сел в свою машину, купленную в кредит, который по большей части гасился из её зарплаты. Он чувствовал смесь ярости и праведного гнева. Он найдёт поддержку. Уж Андрей, его коллега и соратник, с которым они провели столько «деловых обедов», точно его поймёт и приютит. Он набрал номер.
— Андрюха, привет. Слушай, тут такое дело… Не мог бы я у тебя на пару дней перекантоваться? С женой повздорил, чисто бытовуха, не хочу сейчас дома находиться.
В трубке на мгновение воцарилось молчание. Затем раздался спокойный и абсолютно равнодушный голос Андрея.
— Слушай, Егор, не вариант. Жена будет против, сам понимаешь. Да и неудобно у нас, ремонт затеяли. Ты уж извини.
Короткие гудки. Егор опустил телефон. Ремонт. Неудобно. Это был вежливый, но абсолютно недвусмысленный отказ. В одно мгновение мир Егора, такой понятный и выстроенный, дал первую, но очень глубокую трещину. Друг, который с радостью ел за его счёт, не захотел даже пустить его на порог. Он сидел в машине посреди ночного города, и впервые за долгое время ему стало по-настоящему одиноко. Оставался последний оплот, последнее убежище, где его всегда ждали и понимали — родительский дом в деревне.
Дорога до деревни заняла два часа, которые показались Егору вечностью. Он ехал на автомате, прокручивая в голове унизительный разговор с Андреем. Холодное, равнодушное «извини» от человека, который ещё вчера с энтузиазмом поглощал за его счёт фуа-гра, било по самолюбию сильнее, чем ярость Марины. Он строил свой мир на иллюзии собственной значимости, и этот мир начал рассыпаться с пугающей скоростью. Но родители — это другое. Мать его поймёт. Она всегда была на его стороне, всегда видела в нём особенного, талантливого мальчика, которому просто немного не везёт с окружением.
Он свернул с асфальта на знакомую грунтовку. Машина недовольно подпрыгивала на ухабах, поднимая клубы пыли. Вот и их дом — крепкий, основательный, пахнущий деревом и дымом из трубы. Мать, Мария Степановна, была на огороде. Увидев его машину, она выпрямилась, воткнула тяпку в землю и пошла навстречу, вытирая руки о фартук. Отец, Виктор Евгеньевич, сидел на завалинке и молча курил, наблюдая за приездом сына.
— Что стряслось? — спросила мать вместо приветствия. Её взгляд был острым, оценивающим. Она не из тех, кто бросается на шею с расспросами. Она сначала ставила диагноз, а потом решала, стоит ли лечить.
— С Мариной поругались, — бросил Егор, вытаскивая сумку из багажника. — Серьёзно. Я на пару дней к вам.
Он прошёл в дом, рассчитывая, что сейчас начнутся сочувственные расспросы. Он уже приготовил речь — о том, как Марина его не ценит, как своим недальновидным поступком разрушила его карьерные перспективы, как она мелочна и приземлённа. Он сел за большой дубовый стол в горнице. Мать вошла следом, сняла фартук и села напротив. Отец остался на улице.
— Рассказывай, — коротко велела она.
И он рассказал. Он говорил долго, с чувством, расписывая в красках своё благородство, свои «инвестиции» в будущее семьи, свою сложную стратегическую игру. Он выставил себя жертвой женского непонимания и предательства. Когда он закончил, в комнате повисла тишина. Мария Степановна смотрела на него не мигая, и в её глазах не было ни капли сочувствия.
— То есть, — начала она медленно, словно раскладывая по полочкам его бред, — ты спускал все деньги на рестораны с начальством, которое тебя в грош не ставит, сажал жену на голодный паёк, требовал от неё отчёта за каждую копейку, а когда она узнала правду, ты обвинил её в том, что она разрушила твою… что? Карьеру? Которой у тебя нет?
Егор опешил. Он ожидал чего угодно — возмущения в адрес Марины, утешений, материнской поддержки. Но не этого холодного, безжалостного анализа.
— Мам, ты не понимаешь… Это была стратегия…
— Я всё понимаю, Егор, — перебила она его жёстко. — Я понимаю, что вырастила болвана с непомерными амбициями. Твой отец всю жизнь на заводе пашет, и мы никогда не голодали. А ты, «стратег» столичный, живёшь за счёт жены и ещё пытаешься её контролировать. Марина — золотая женщина, раз столько времени терпела этот цирк.
— Но она меня опозорила!
— Она открыла тебе глаза на то, кто ты есть, — отрезала мать. Она встала. — А ты вместо того, чтобы спасибо сказать, прибежал сюда жаловаться. Мы тебя не так воспитывали. Собирай свою сумку.
— Куда? — не понял он.
— Обратно в город. К жене. На коленях ползи и проси прощения. И не смей здесь появляться, пока она тебя не простит.
В дверях появился отец. Он ничего не сказал, просто посмотрел на Егора тяжёлым, осуждающим взглядом и кивнул, подтверждая слова жены. Это был приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Его вышвыривали из последнего убежища. Униженный, раздавленный, он молча поднялся, взял свою сумку и поплёлся к выходу.
Он вернулся в город глубокой ночью. У него не было выбора. Он стоял перед дверью своей квартиры, чувствуя себя чужим. Он нажал на звонок. Дверь открылась не сразу. Марина стояла на пороге в домашней одежде, спокойная и какая-то отстранённая. Она не выглядела ни злой, ни расстроенной. Она выглядела так, будто смотрит на незнакомого человека.
— Я… — начал он, но слова застряли в горле. Он не знал, что сказать. Он не пришёл просить прощения. Он пришёл, потому что ему больше некуда было идти. — Давай поговорим. Я был неправ. Я погорячился.
Она смотрела на него несколько секунд, а потом на её губах появилась слабая, едва заметная усмешка.
— Уже не надо, Егор. Ничего не надо.
— В смысле? — он сделал шаг, чтобы войти, но она не сдвинулась с места, преграждая ему путь.
— В прямом. Пока ты ездил жаловаться маме, я поняла одну простую вещь. Мне просто не нужен мужчина, который строит свою жизнь на лжи и пустых понтах. Мне не нужен стратег, чья стратегия — прожить за мой счёт. Возвращайся к своему начальству, может, они тебя накормят.
Она говорила это тихо, без всякого надрыва, и от этого её слова звучали ещё более жестоко.
— Марина, ты не можешь… Куда я пойду?
— Это твои проблемы, — она пожала плечами. — Можешь считать это своей новой «стратегической задачей».
И она медленно, без всякой злости, закрыла перед ним дверь. Щёлкнул замок. Он остался один на лестничной клетке, под тусклым светом лампочки. В руках у него была дорожная сумка, в кармане — почти пустой кошелёк, а в голове — гулкая пустота. Ни жены, ни друга, ни родительского дома. Все его «инвестиции» обратились в прах. Он был полным, абсолютным банкротом…
