— Да с чего ты взял, что я хочу ехать в отпуск в эти горы? Ты постоянно думаешь только о себе, а на то, что хочу я тебе наплевать! С меня хватит!
Слова не сорвались с её губ, а были вытолкнуты из самой глубины души, твёрдые и острые, как осколки льда. Яна стояла посреди гостиной, плотно скрестив руки на груди, и смотрела на сияющее лицо своего мужа. Внутри неё что-то, что годами скручивалось в тугой узел терпения и компромиссов, с оглушительным треском лопнуло. Она не почувствовала облегчения. Только холодную, звенящую пустоту на месте этого узла и обжигающую волну ярости, которая хлынула, заполняя всё её существо.
Андрей замер на полпути к ней. Его лицо, раскрасневшееся от энтузиазма, медленно меняло выражение. Восторг уступал место недоумению, а затем — лёгкому, снисходительному раздражению. Он всё ещё держал в руке веером глянцевые буклеты и два свежеотпечатанных авиабилета, которые выглядели в его руках как трофей, как доказательство его неоспоримой правоты.
— Яна, ты чего завелась? Это же… это невероятно! Посмотри! — он качнул в её сторону рукой, словно предлагая прикоснуться к святыне. — Это не просто поход, это настоящее восхождение! С профессиональным гидом, с лучшим снаряжением! Это вызов, понимаешь? Эмоции на всю жизнь! Представь: мы на вершине, а под нами облака!
Она даже не повела бровью в сторону ярких картинок. Её взгляд был прикован к его лицу. Она видела эту мальчишескую, эгоистичную одержимость в его глазах уже не в первый раз. Она видела её, когда он тащил её в байдарочный поход по ледяной карельской реке, после которого она две недели лечила цистит и не могла согреться. Она видела её, когда они продирались сквозь комариный ад алтайской тайги, откуда она вернулась с распухшим от укусов лицом и стойкой ненавистью к палаточному отдыху. И прошлой осенью, когда их «романтический отпуск» прошёл в промозглом домике на краю обрыва, где выл ветер и каждую ночь приходилось колоть дрова для печки. Каждый раз он говорил одно и то же: «Ты потом спасибо скажешь!»
— Я отлично помню байдарки, Андрей. И тушёнку из банки три раза в день. И мошек, которые лезли в глаза, нос и рот. И я говорила тебе. Не намекала, не вздыхала, глядя на картинки в журнале. Я говорила тебе прямыми, русскими словами: я хочу на океан. Я хочу лежать на тёплом белом песке и пить холодный коктейль. Я хочу, чтобы единственным «преодолением» за день был выбор, в какой ресторан пойти ужинать. Я произносила эти слова: «Мальдивы». «Бали», да даже наше Сочи. Я показывала тебе отели. Что в этих словах было непонятного?
Он отступил на шаг, и его лицо приняло то самое выражение, которое выводило её из себя больше всего. Выражение взрослого, который объясняет неразумному ребёнку, почему брокколи полезнее шоколада.
— Яночка, ну какая скука. Какой песок? Две недели лежать неподвижным тюленем — это не отдых. Это добровольная деградация. А здесь — жизнь! Здесь ты почувствуешь своё тело, свои мышцы. Ты поймёшь, на что способна. Это очищение, перезагрузка! Ты вернёшься другим человеком. Ты сама мне потом спасибо скажешь, вот увидишь!
Эта фраза — «спасибо скажешь» — прозвучала как удар гонга, возвещающий о начале войны.
— Другим человеком? Я уже становлюсь другим человеком, Андрей, прямо сейчас! И этот человек говорит тебе, что он не хочет никакого «очищения» через боль в мышцах и обмороженные пальцы! Я не хочу доказывать себе, на что я способна! Я хочу сервис, кондиционер и бассейн с подогревом! И мы копили на это вместе! На «наш» отпуск. На счёт, куда я откладывала с каждой зарплаты.
— Так это и есть наш отпуск! — в его голосе зазвучала искренняя обида. Он действительно не понимал. — Я же не на рыбалку с мужиками собрался! Я для нас старался! Купил самый сложный и дорогой маршрут, чтобы всё было по высшему разряду! Я хотел сделать тебе подарок, сюрприз!
Яна расхохоталась. Смех был коротким, лающим и совершенно лишённым веселья.
— Подарок? Это подарок тебе, Андрей. Идеальный подарок тебе любимому, купленный за наш общий счёт. Ты даже не счёл нужным спросить. Ты просто принял решение за нас двоих, потому что ты всегда знаешь лучше. Как всегда. Но знаешь что? В этот раз всё будет по-другому. Я тебе это обещаю.
Утро не принесло примирения. Оно принесло звенящую, напряжённую пустоту. Воздух в квартире стал плотным и тяжёлым, как будто вчерашний скандал не растворился, а осел на всех поверхностях невидимой ядовитой пылью. Андрей вёл себя так, будто ничего не произошло. Он нарочито громко заваривал кофе, насвистывал какой-то мотивчик, просматривал на ноутбуке видео с маршрутами восхождений. Это была его излюбленная тактика: переждать бурю, дать ей выдохнуться, а потом сделать вид, что всё это был просто женский каприз, минутная слабость. Он ждал, что она остынет, смирится, и, может быть, даже начнёт с виноватым видом собирать рюкзак.
Но Яна не остывала. Внутри неё вчерашний раскалённый гнев остыл и превратился в гладкий, тяжёлый слиток холодной стали. Она двигалась по квартире молча и плавно, как подводная лодка в режиме тишины. Приняла душ, нанесла макияж — не повседневный, а чуть более яркий, боевой. Выбрала не джинсы, а строгое платье и туфли на каблуке. Каждое её движение было выверенным и целенаправленным. Она не суетилась, не хлопала дверцами шкафов. Она готовилась к спецоперации.
— Ты куда-то намылилась? — бросил он через плечо, не отрываясь от экрана. В его голосе сквозило деланое безразличие.
— По делам, — ровно ответила она, застёгивая ремешок на часах.
Он хмыкнул, но ничего не сказал. Он был уверен, что она едет «выпускать пар» к подруге, жаловаться на него. Пусть. К вечеру вернётся как шёлковая.
Её первым «делом» был банк. Тот самый, где на их общем накопительном счёте лежали деньги. «На отпуск», «на крупную покупку», «на будущее» — так они его называли. Год они пополняли его, отказывая себе в мелочах. В прохладном, гулком зале банка она подошла к окошку и спокойно назвала сумму. Всю. До последней копейки. Молоденькая операционистка удивлённо подняла на неё глаза, увидев цифру с пятью нулями.
— Вы хотите снять всю сумму со счёта? Счёт будет закрыт.
— Да, — без малейшего колебания подтвердила Яна.
Ожидание, пока отсчитывали пачки купюр, было самым спокойным моментом за последние несколько лет. Она не чувствовала ни вины, ни страха. Только абсолютную, кристальную правоту. С тяжёлой сумкой, в которой лежало их «общее будущее», она вышла на улицу и поймала такси.
Следующей остановкой было крупное туристическое агентство. Она вошла в залитый светом офис, пахнущий дорогим парфюмом и обещаниями рая. Перед ней разложили веером каталоги: бирюзовая вода, белоснежный песок, пальмы, склонившиеся над бунгало.
— Мне, пожалуйста, Мальдивы. На одного. Десять дней. Вылет — ближайший рейс. Отель — пять звёзд, лучший, какой у вас есть. Вилла на воде. «Всё включено», разумеется.
Менеджер, приятный молодой человек, смотрел на неё с восхищением. Обычно такие туры покупали пары, долго выбирая и обсуждая детали. А эта женщина пришла и, как в магазине, взяла с полки самый дорогой и роскошный товар, не торгуясь и не сомневаясь. Через час у неё на руках были билеты на рейс, вылетающий послезавтра, ваучер на проживание и ощущение абсолютной, пьянящей свободы.
Вечером Андрей был в прекрасном настроении. Он даже купил её любимое вино, очевидно, решив, что пора заключать перемирие. Он разлил его по бокалам, сел напротив неё за кухонным столом.
— Ну что, мир? Я подумал, ты права. В следующий раз точно поедем на море, обещаю. А пока давай не будем портить этот отпуск. Будет здорово, ты увидишь.
Он улыбался своей обезоруживающей улыбкой, которая раньше всегда на неё действовала. Но не сегодня. Яна сделала маленький глоток вина, поставила бокал. Затем молча достала из сумочки свои документы. Она аккуратно положила их на стол поверх его буклетов с заснеженными вершинами. Сверху — авиабилет бизнес-класса до Мале. Рядом — ваучер в пятизвёздочный отель. И вишенкой на торте — банковскую выписку. Ту, где в графе «остаток на счёте» стоял жирный, круглый ноль.
Андрей непонимающе уставился на бумаги. Потом на неё.
— Тебе понравится твоё приключение, — тихо, но отчётливо произнесла она. — А мне — моё. Кстати, деньги на альпинистское снаряжение и оплату услуг гида тебе придётся искать в другом месте.
Улыбка сползла с лица Андрея не сразу. Она таяла медленно, как грязный мартовский снег, обнажая под собой каменистую, замёрзшую почву чистого недоумения. Он несколько раз перевёл взгляд с глянцевого билета на Мальдивы на строчки банковской выписки, и обратно на непроницаемое лицо Яны. Его мозг отказывался сопоставлять эти факты. Это было слишком абсурдно, слишком невозможно, как если бы кошка на его глазах вдруг заговорила на чистом латинском.
— Что это? — его голос был тихим, растерянным. Он осторожно, двумя пальцами, прикоснулся к выписке, будто боясь, что она обожжёт его. — Это какой-то розыгрыш?
— Это мой билет, — спокойно ответила Яна, делая ещё один маленький глоток вина. Напиток казался ей сейчас особенно вкусным. — А это — отчёт о том, что наш общий накопительный счёт успешно выполнил свою функцию. Он накопил. И я потратила.
До него начало доходить. Не как внезапное озарение, а как медленно подступающая ледяная вода. Его лицо из растерянного стало багровым. Он резко отодвинул свой бокал, вино в котором осталось нетронутым.
— Ты… ты что, совсем обезумела? Ты сняла все деньги? ВСЕ?
— Я бы сказала, я наконец-то пришла в здравый ум, — её голос был ровным, без единой дрогнувшей нотки. — Я взяла ровно столько, сколько стоит моя мечта. Оказалось, она стоит всего нашего годового терпения. Остальное, если там что-то и было, можешь считать своей долей.
Он вскочил, опрокинув стул. Грохот в оглушительной тишине кухни прозвучал как выстрел.
— Ты немедленно позвонишь в это агентство и всё отменишь! Ты вернёшь деньги в банк! Ты слышишь меня?!
Яна медленно подняла на него глаза. В её взгляде не было ни страха, ни вызова. Только усталость и лёгкое, почти незаметное презрение.
— Нет, Андрей. Не позвоню. И не верну. Мой самолёт послезавтра.
Он замер, тяжело дыша. Он обошёл стол и навис над ней, огромный, разъярённый. Его тень полностью накрыла её. Любой другой день она бы вжалась в стул, съёжилась под этим напором. Но не сегодня. Она сидела прямо, глядя ему куда-то в область груди, и ждала. Она знала, что он не ударит. Его оружием всегда был не физический, а моральный натиск, дар убеждения, который он считал своей суперсилой. Но сейчас его сила дала сбой. Он смотрел на неё и понимал, что все его рычаги давления — сломаны. Деньги были потрачены. Решение было принято. И она его не боялась.
Весь следующий день прошёл в атмосфере ледяной войны. Он не разговаривал с ней, лишь изредка бросая в её сторону взгляды, полные неприкрытой ненависти. Он ждал. Он всё ещё верил, что это блеф, истерика, которая вот-вот закончится, и она придёт к нему с повинной. А Яна начала собирать чемодан.
Это был целый ритуал. Она делала это не в спальне, а вынесла огромный яркий чемодан в гостиную, прямо ему на обозрение. Она не швыряла вещи, а аккуратно, почти с любовью, укладывала их. Вот лёгкое шёлковое платье, которое она купила год назад и ни разу не надела — всё не было повода. Вот два ярких, крошечных бикини. Флакон дорогого солнцезащитного крема с ароматом кокоса и тиаре. Широкополая соломенная шляпа. Лёгкие сандалии. Каждый предмет был молчаливым манифестом, пощёчиной его миру брезента, флиса и треккинговых ботинок.
Андрей сидел на диване, уставившись в тёмный экран телевизора. Он слышал шелест ткани, щелчки застёжек, лёгкое позвякивание флаконов. Эти мирные звуки действовали ему на нервы сильнее любого крика. Он чувствовал себя абсолютно бессильным. Он не мог ничего сделать. Деньги исчезли, и его грандиозное «приключение», его триумф, превратился в тыкву. В набор никому не нужных бумажек.
— Ты разрушаешь всё, — процедил он сквозь зубы, не поворачивая головы.
Яна, как раз укладывавшая в косметичку крем после загара, на секунду замерла. Затем она начала тихонько напевать какую-то незатейливую летнюю мелодию. Это было хуже, чем если бы она ответила ему оскорблением. Её тихое, беззаботное мурлыканье было декларацией того, что его слова больше не имеют для неё никакого веса. Они были просто фоновым шумом.
Утром она вызвала такси. Когда она выкатила свой чемодан в прихожую, Андрей стоял, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди. Его лицо было похоже на каменную маску. Он не сказал ни слова. Не предложил помощи. Он просто смотрел, как она надевает туфли, как берёт сумку. Он ждал от неё хоть слова, хоть взгляда, который бы выдал сомнение. Но она была спокойна. Абсолютно спокойна.
Она открыла дверь, выкатила чемодан на лестничную площадку и только потом обернулась.
— Прощай, Андрей.
Она не стала дожидаться ответа. Она просто потянула дверь на себя. Сухой, чёткий щелчок замка поставил точку в их общем прошлом. И только оказавшись в такси, глядя на проплывающие мимо серые утренние дома, она позволила себе глубоко выдохнуть. Она не плакала. Она чувствовала невероятное, почти физическое облегчение, будто с её плеч только что сняли тяжёлый, неудобный рюкзак, который она тащила много лет, сама не понимая зачем. Впереди был океан. И это было единственное, что имело значение.
Десять дней пролетели как один долгий, солнечный выдох. Яна вернулась другой. Её кожа приобрела цвет тёмного мёда, волосы выгорели до платиновых прядей, а в глазах, казалось, навсегда поселились блики бирюзовой воды. Она двигалась плавно, расслабленно, и даже тяжёлый воздух родного города, встретивший её в аэропорту, не мог стереть с её губ лёгкую, загадочную улыбку. Она чувствовала себя так, будто с неё сняли старую, тесную кожу и она наконец-то смогла расправить плечи.
Дорога до дома была просто переходом из одного состояния в другое. Она смотрела на серые здания, на хмурых прохожих, но не чувствовала привычного уныния. Всё это казалось ей кадрами из чужого кино. Её реальность теперь пахла кокосовым маслом, морской солью и цветущим гибискусом.
Поднявшись на свой этаж, она без малейшего трепета вставила ключ в замок. Она не знала, чего ждёт. Увидеть разъярённого Андрея? Или, наоборот, покаявшегося и готового на всё? Ей было, по большому счёту, всё равно. Она была готова к любому сценарию. Но не к этому.
Дверь открылась в абсолютную, мёртвую тишину. Не ту гнетущую тишину, которая бывает во время ссоры, а звенящую пустоту отсутствия. В прихожей не было его ботинок. На вешалке не висела его куртка. Воздух был неподвижным и спёртым, как в давно покинутом помещении. Яна, не снимая туфель, медленно прошла в гостиную. Её яркий чемодан, оставленный у порога, выглядел инородным телом в этом застывшем пространстве.
В квартире было чисто. Слишком чисто. Ни разбросанных журналов, ни чашки, оставленной на столе. Яна прошла в спальню и открыла шкаф. Его половина была идеально пустой. Вешалки висели ровными, безмолвными рядами. На полках не было ни одной стопки его футболок и свитеров. Она заглянула в ванную. С полки исчезли его бритвенные принадлежности, зубная щётка, флакон одеколона. Словно его здесь никогда и не было. Словно его существование было стёрто аккуратным, педантичным ластиком.
Она вернулась на кухню. И только тогда увидела на столе, на том самом месте, где десять дней назад оставила свои билеты, сложенный вдвое лист бумаги. Это не было похоже на письмо. Просто записка. Она развернула её. Почерк Андрея, всегда такой размашистый и уверенный, был на удивление ровным и чётким.
«Надеюсь, тебе понравился твой песок. Я нашёл, с кем поехать в отпуск своей мечты. Можешь считать себя свободной».
Яна несколько раз перечитала эти три коротких предложения. Она не почувствовала ни боли, ни обиды, ни укола ревности. Она ощутила нечто иное — холодное, спокойное удовлетворение. Словно она решала сложную математическую задачу и, наконец, получила единственно верный, логичный ответ. Он не изменился. Он не понял. Он просто заменил неисправную деталь в своём механизме. Нашёл ту, которая безропотно полезет с ним на любую гору, будет есть тушёнку и называть это счастьем. Всё встало на свои места.
Это и был финальный скандал. Бескровный, беззвучный, произошедший в её голове. Осознание того, что их брак был не просто ошибкой, а пустым местом, фантомом, который она много лет пыталась наполнить смыслом. А смысла не было. И не могло быть. Он был человеком-функцией, и она перестала эту функцию выполнять.
Она стояла посреди своей, теперь уже только своей, квартиры. Она не плакала. Она не стала рвать записку. Она аккуратно сложила её по старым сгибам, подошла к мусорному ведру и просто уронила её внутрь. Листок беззвучно упал на вчерашние чайные пакетики.
Затем она вернулась в прихожую, открыла свой яркий, пахнущий солнцем чемодан. Порывшись в ворохе лёгкой одежды, она достала большую, перламутровую раковину, привезённую с Мальдив. Она вернулась на кухню и положила её в самый центр стола — туда, где только что лежала записка Андрея. Гладкая, обточенная океаном, переливающаяся всеми оттенками заката, раковина лежала как символ. Символ того, что одна история закончилась, а её собственная — только началась. И в этой истории больше не будет никаких гор. Только океан…
