— Аль, я с родителями поговорил! Всё, есть план!
Голос Вити, бодрый и преувеличенно-жизнерадостный, ворвался в квартиру вместе с ним самим. Он прозвучал чужеродно и громко в том маленьком мирке покоя, который Алла с таким трудом выстраивала вокруг себя весь вечер. Она только что вышла из ванной, распаренная, окутанная облаком аромата сандалового масла. Каждый сантиметр её тела гудел от приятной усталости после горячей воды, смывшей с неё не только рабочую неделю, но и фантомную боль в пояснице — наследие прошлых выходных, проведённых в той самой позе, которую она про себя называла «привет, остеохондроз».
Она сидела на диване, завернувшись в большой махровый халат, и медленно потягивала остывающий травяной чай. Это был её ритуал. Её способ вернуть себе своё тело, своё время, своё личное пространство, которое каждые выходные безжалостно отбирали шесть соток земли его родителей.
Витя бросил ключи на тумбочку в прихожей и прошёл в комнату, расстёгивая на ходу куртку. Он сиял. Это было то самое выражение лица, которое Алла научилась распознавать безошибочно — выражение человека, который несёт «благую весть», не дав себе труда подумать, будет ли она благой для кого-то ещё.
— Какой ещё план, Вить? — спросила она, не поворачивая головы, её голос был ленивым и расслабленным. Она отчаянно цеплялась за эти последние мгновения спокойствия.
— Насчёт дачи, конечно! Мама сказала, что они там совсем зашиваются. Помидоры прут как ненормальные, огурцы уже перерастают, кабачки эти… в общем, катастрофа. Урожай гибнет.
Алла сделала ещё один маленький глоток. Чай казался безвкусным. Лёгкость в теле начала сменяться знакомой тяжестью, словно невидимые мешки с землёй снова привязывали к её плечам и ногам. Она молчала, давая ему возможность выговориться, дойти до сути. Она знала, что за этим вступлением про гибнущий урожай обязательно последует приговор.
— Короче, — продолжил он, снимая наконец куртку и бросая её на кресло. — Они предлагают гениальное решение! Чтобы мы не мотались каждые выходные туда-сюда, не тратили время на дорогу… мы просто возьмём отпуск и поедем к ним на всё время. На три недели. Представляешь? Сразу всё сделаем: и прополем, что осталось, и соберём всё, и поможем маме с закатками. Она так обрадовалась, говорит, наконец-то по-человечески всё успеем.
Он замолчал, ожидая её восторженной реакции. Но Алла продолжала смотреть в стену перед собой. В её голове медленно, но неотвратимо, как тектонические плиты, сдвигались пласты реальности. Три недели. Весь её отпуск, который она представляла себе на горячем песке у моря, с книгой в руках и без единой мысли о сорняках. Три недели в душном доме, пахнущем укропом и старостью. Три недели каторги под палящим солнцем с утра до вечера.
— Весь отпуск? — переспросила она тихо, и в её голосе уже не было ни расслабленности, ни лени. В нём появился металл.
— Ну да! А что такого? Это же логично, — с энтузиазмом подхватил Витя, не уловив перемены в её настроении. — И родителям помощь, и нам потом зимой какая радость будет — свои огурчики, свои помидорчики. Мама сказала, она тебе банок двадцать своего фирменного лечо отложит.
Он подошёл и плюхнулся на диван рядом, от него пахло улицей и уверенностью в собственной правоте. Его близость нарушила её хрупкий кокон покоя окончательно.
— Витя, они что, рабов в нас видят? — спросила она так же тихо, но теперь уже поворачиваясь к нему. Её лицо было абсолютно серьёзным.
Он растерянно моргнул. Такой реакции он явно не ожидал.
— Аль, ты чего? Какие рабы? Это же родители, им надо помочь. Они же для нас стараются, для всей семьи.
— Нет, Витя. Это не для «нас». Это для них. Это им надо было сажать столько, сколько они в состоянии обработать, — каждое слово она произносила медленно и отчётливо, вбивая его, как гвоздь. — А я свой отпуск, единственный в году, хочу провести на море, а не в позе огородного гнома. Мне плевать на их лечо и на переросшие кабачки. Я хочу отдохнуть. От работы. И от их дачи тоже.
Витино лицо вытянулось. Он смотрел на жену так, будто впервые её видел. Не свою Аллу, с которой они вместе выбирали эту самую квартиру, смеялись над глупыми комедиями и строили планы, а какую-то чужую, холодную и враждебную женщину. Его первоначальный энтузиазм схлынул, сменившись недоумением, которое быстро перерастало в обиду.
— Что значит «плевать»? — он повысил голос, и в нём зазвенели нотки оскорблённого самолюбия. — Это мои родители, Алла! Они нас просят о помощи, а не чужие люди с улицы! Что сложного в том, чтобы съездить и помочь? Все дети помогают своим родителям.
— Все дети помогают, когда это помощь, а не постоянная трудовая повинность, — отрезала Алла. Она поставила чашку на столик с таким резким стуком, что остатки чая выплеснулись на блюдце. Её расслабленность испарилась без следа. Теперь она сидела прямо, как натянутая струна, готовая в любой момент лопнуть. — Твои родители не просят «помочь». Они требуют, чтобы мы пожертвовали своей единственной возможностью отдохнуть ради их огородных амбиций. Ты разницу чувствуешь?
— Какие ещё амбиции? — завёлся Витя. Он встал с дивана и начал мерить шагами комнату. Этот приём он всегда использовал в спорах, чтобы казаться более весомым и значительным. — Они всю жизнь так жили! Они привыкли, что всё своё, с грядки! Они для нас же стараются, чтобы мы зимой витамины ели, а не магазинную химию!
— Витя, давай без этого пафоса про витамины, — усмехнулась Алла, и усмешка эта была злой. — Мы живём в двадцать первом веке. Все эти «витамины» можно купить в любом супермаркете круглый год. Чистые, мытые и без сорванной спины. А если твоим родителям так нравится жить по законам натурального хозяйства — это их выбор. Но почему их выбор должен автоматически становиться нашим рабством? Почему я после пятидневной рабочей недели должна в свои законные выходные ехать за сто километров, чтобы полоть их бесконечные грядки?
Она перевела дух, и её голос стал ещё жёстче.
— Я помню прошлые выходные. Я помню, как стояла в этой позе сорок минут без перерыва, выдёргивая какой-то пырей. У меня потом спину ломило до самой среды. А твоя мама ходила рядом и поучала: «Не так тянешь, корни оставляешь!» Я что, нанялась к ней в батрачки?
Витя остановился и развернулся к ней. Его лицо покраснело.
— Ты сейчас оскорбляешь мою мать. Она хотела как лучше, научить тебя.
— Нет, Витя. Она хотела, чтобы я делала работу так, как ей удобно. И я её сделала. Я молча делала это все выходные. И предыдущие. И те, что были до них. Я терпела. Я думала, что ты видишь, как мне это тяжело. Что ты ценишь это. Но теперь я понимаю, что ты воспринимал это как должное. И раз уж так, то я говорю тебе прямо, без намёков и экивоков.
Алла поднялась с дивана, глядя ему прямо в глаза. Она подошла почти вплотную, и он невольно отступил на полшага.
— Да плевать я хотела на дачу твоих родителей, как и на них самих, Витя! Я не собираюсь ни свои выходные, ни свой отпуск там проводить, загнувшись буквой «зю»! Понял меня?
Это было сказано негромко, но с такой ледяной яростью, что слова повисли в комнате, как приговор. Витя смотрел на неё, и в его глазах обида сменилась холодной злостью. Он понял, что это не каприз. Это бунт. И этот бунт был направлен не только против его родителей, но и против него самого. Против всего уклада их жизни, который он считал правильным и незыблемым.
Слова не повисли в воздухе. Они ударили Витю под дых, выбив из него весь его праведный гнев, всю его сыновью спесь. Он замер, глядя на Аллу с выражением полнейшего ступора, словно получил пощёчину от человека, от которого ожидал чего угодно, но только не этого. Его мозг отказывался обрабатывать услышанное. Плевать на родителей? На его мать и отца? Это было не просто несогласие, это было кощунство, нарушение всех неписаных законов, на которых держался его мир.
— Ты… ты в своём уме? — прохрипел он, когда к нему наконец вернулся голос. — Повтори, что ты сказала.
— Зачем? Ты прекрасно всё слышал, — спокойно ответила Алла. Буря внутри неё улеглась, оставив после себя лишь выжженное поле холодного, ясного решения. Спорить с ним было бесполезно. Он не слышал её аргументов, он видел лишь бунт против его семьи. А значит, нужно было действовать, а не говорить.
— Ты просто ненавидишь их. Мою семью, — вынес он вердикт, и в его голосе смешались обида и злость. — Всегда ненадела. Просто молчала, а теперь вот оно, вылезло всё твоё нутро. Эгоистка. Думаешь только о себе, о своём море, о своём отдыхе. А то, что родителям плохо, что им нужна помощь — тебе на это наплевать!
Она не ответила. Не удостоила его даже взглядом. Вместо этого она молча развернулась и прошла к письменному столу у окна. Это её движение, лишённое всякой суеты, напугало Витю гораздо больше, чем её крики. В нём была какая-то жуткая, неотвратимая целеустремлённость. Она открыла крышку ноутбука. Экран приветственно вспыхнул, осветив её лицо, на котором не дрогнул ни один мускул.
Витя наблюдал за ней, не понимая, что происходит. Он ожидал продолжения скандала, слёз, упрёков — чего угодно, но не этого демонстративного игнорирования. Она что, решила поработать? Или проверить почту в самый разгар ссоры? Это было настолько абсурдно, что на мгновение он даже растерялся.
Алла несколькими быстрыми, точными движениями пальцев открыла браузер. Яркая, кричащая страница туристического агрегатора выплеснулась на экран разноцветными картинками пальм, лазурного моря и белоснежных пляжей. Витя невольно сделал шаг к столу, пытаясь заглянуть ей через плечо. Он увидел, как она вбила в строку поиска «Горящие туры», выбрала вылет из их города и ближайшие даты.
— Что ты делаешь? — его голос прозвучал глухо и неуверенно.
— Выбираю, куда полететь, — не поворачивая головы, ответила она. Её палец скользил по тачпаду, прокручивая список отелей в Турции, Греции, на Кипре. Названия курортов звучали как издевательство на фоне их разговора о переросших кабачках.
— Это что, шутка такая? Ты решила меня так напугать?
— Я похожа на человека, который шутит? — она наконец повернулась к нему. Её взгляд был холодным и пустым, как экран выключенного телевизора. — Я тебе всё сказала, Витя. Ты не услышал. Или не захотел услышать. Поэтому я покажу.
Она снова отвернулась к ноутбуку и кликнула на один из вариантов. На экране появилась галерея фотографий: просторный номер с видом на море, огромный бассейн, ресторан со шведским столом. Она пролистала фотографии, задержалась на форме бронирования и взяла с полки свой загранпаспорт.
— Значит так, — произнесла она, методично вбивая данные паспорта в поля на сайте. — Это им надо было сажать столько, сколько они могут обработать. А я свой отпуск хочу провести на море, а не в позе огородного гнома. Так что передай своим родителям, что их агрофитнесклуб остался без одного участника. Можешь ехать и спасать их урожай хоть до зимы. А я покупаю билет на самолёт. Один. — Она сделала паузу, её палец замер над кнопкой «Перейти к оплате». — Если к моему возвращению ты не поймёшь, на ком женат — на мне или на их огороде, — то можешь оставаться жить на своей даче. Насовсем.
Ультиматум, произнесённый с ледяным спокойствием, был страшнее любого крика. Он не оставлял пространства для манёвра, для уговоров, для привычного витиного приёма — заболтать проблему, свести всё к шутке и сделать по-своему. Сейчас перед ним сидела не его покладистая, пусть и ворчливая жена. Перед ним сидел судья, который уже вынес приговор и лишь формально ждал последнего слова подсудимого. Витя смотрел на экран ноутбука, на котором сияли обещания райского отдыха, и понимал, что это не блеф. Это был продуманный, хладнокровный и беспощадный ход.
Он чувствовал, как земля уходит из-под ног. В его голове не укладывалось, как можно променять помощь родным, святое дело, на какой-то пляж. Это было предательством. Но ультиматум Аллы звучал так, что предателем в любом случае оказывался он. Либо он предаёт её, либо своих родителей. Третьего пути она ему не оставила. Гнев, обида, растерянность смешались внутри в один тугой, горький ком. Он должен был что-то сделать, что-то сказать, чтобы вернуть контроль над ситуацией.
— Значит, вот так, да? — выдавил он из себя, чувствуя, как пересохло во рту. — Ставишь меня перед выбором? Семья или ты?
— Я тебе уже ответила, Витя, — её голос был ровным, лишённым всяких эмоций. — Выбор стоит между моей жизнью и жизнью их огорода. Между нашим будущим и их прошлым. Выбирай.
Он смотрел на её непреклонный профиль, на руку, замершую над тачпадом, и понял, что ему нужна поддержка. Ему нужно было услышать другой голос, который подтвердил бы его правоту, который укрепил бы его в мысли, что это она, а не он, сходит с ума. Он судорожно полез в карман джинсов и достал телефон. Его пальцы, слегка дрогнув, нашли в контактах номер матери.
Алла даже не повернула головы, когда он нажал на кнопку вызова. Она просто сидела и ждала, глядя на экран ноутбука. Это её спокойствие бесило и пугало одновременно.
— Мам, привет, — начал он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. — Тут такое дело… Алла не хочет ехать.
В трубке послышался быстрый, недовольный говор. Витя слушал, и его лицо каменело. Он бросил короткий, полный ярости взгляд на жену.
— Нет, не на выходные. Совсем не хочет. В отпуск, — он сделал паузу, выслушивая новую порцию информации из трубки. Его желваки заходили ходуном. Он видел, как Алла медленно, словно в насмешку, подвинула курсор мыши прямо на кнопку «Оплатить». — Да, я понял тебя, мам. Нет, я разберусь. Скоро буду.
Он сбросил вызов. В комнате снова стало тихо, если не считать едва слышного гудения ноутбука. Витя убрал телефон в карман и посмотрел на Аллу. В его взгляде больше не было ни растерянности, ни попыток найти компромисс. Там была холодная, отчуждённая решимость. Телефонный разговор дал ему то, чего он искал — уверенность. Он сделал свой выбор.
— Я еду к родителям, — произнёс он глухо, но отчётливо. — Им я нужнее.
Он не стал ждать её ответа. Развернувшись, он молча прошёл в спальню. Алла слышала, как открылась дверца шкафа, как по полу глухо стукнули ботинки. Через пару минут он вышел с дорожной сумкой в руках. Той самой, с которой они ездили в их последнюю совместную поездку в Питер. Теперь в ней лежали старые джинсы, несколько футболок и рабочие перчатки. Униформа для другой жизни.
Он остановился в дверях комнаты, ещё раз посмотрел на неё. На её прямую спину, на светящийся экран, на котором всё ещё была открыта страница бронирования. Он хотел что-то сказать, может быть, что-то едкое, обвиняющее, но слова застряли в горле. Он просто понял, что говорить больше не о чем. Всё уже было решено.
Он молча развернулся и вышел из квартиры. Замок в двери щёлкнул тихо, почти буднично. Не было хлопка, не было последнего крика. Просто тишина, ставшая вдруг оглушительно плотной.
Алла сидела неподвижно ещё с минуту, прислушиваясь к звукам за окном. Затем она глубоко, прерывисто вздохнула, словно вынырнув из-под воды. Её взгляд сфокусировался на экране. Она увидела яркую кнопку с надписью «Оплатить». Её палец лёг на тачпад и уверенно, без малейшего колебания, нажал.
