— Ты мангал почистила? Я же просил.
Голос Андрея донёсся из коридора — бодрый, деловитый, уже предвкушающий отдых. Там что-то шуршало, глухо стукнуло о пол — он, как обычно, собирал в большую спортивную сумку всё необходимое для «поездки к родителям». Ольга, сидевшая в глубоком кресле в гостиной, даже не повернула головы. Она держала на коленях раскрытую книгу, но уже минут двадцать смотрела в одну точку где-то над текстом, на узор на ковре. Она не ответила, и это молчание, плотное и тяжёлое, повисло в воздухе между комнатой и коридором.
— Оля, я с тобой разговариваю, — уже с ноткой нетерпения повторил Андрей. Он появился в дверном проёме, в одной руке держал охапку шампуров, в другой — пакет с углём. — Решётку тоже надо бы глянуть, отец жаловался, что в прошлый раз мы её плохо отмыли.
Ольга медленно подняла на него глаза. Её взгляд был абсолютно пустым, лишённым всякого выражения. Он смотрел на неё, но не видел. Для него она была просто частью этого пятничного ритуала, функцией, которая должна была обеспечить его комфортный выезд на природу. Он не замечал ни её застывшей позы, ни сжатых губ, ни того, как её пальцы мертвой хваткой вцепились в обложку книги. Для него мир был прост и понятен: наступали выходные, а значит, нужно было ехать на дачу. А раз нужно было ехать ему, значит, нужно было и ей.
Она снова мысленно перенеслась туда, в этот шестисоточный ад, который её муж называл «родовым гнездом». В нос ударил фантомный запах прелой земли, въедливой пыльцы сорняков и её собственного пота, стекающего по спине под палящим июньским солнцем. Она видела свои руки, покрытые землёй, с грязью под ногтями, которые уже невозможно было отмыть добела. Видела свои колени, стоящие на старом куске брезента перед бесконечными грядками с чем-то, что нужно было срочно прополоть, окучить или подвязать. А чуть поодаль, в тени яблони, в плетёных креслах, всегда сидели двое: её муж Андрей и его отец. Они неспешно пили холодное пиво, вели важные разговоры о ценах на бензин и чём-то ещё, и время от времени отец Андрея громко, чтобы она точно услышала, изрекал: «Вот, Оленька у нас труженица, не то что некоторые. Настоящая хозяйка!»
«Некоторые» — это была его дочь, сестра Андрея, Елена. За всё прошлое лето она не удостоила дачу своим визитом ни разу. У Лены всегда были неотложные дела: то встреча с подругами, то маникюр, то внезапно купленные билеты в театр, то просто «устала за неделю, хочется побыть одной». И все эти причины принимались её семьёй с пониманием и сочувствием. Андрей лишь пожимал плечами: «Ну, это же Лена, ты же знаешь». Да, Ольга знала. Лена была принцессой, которой не пристало пачкать руки в земле. А Ольга была… невесткой. Это слово в их семье было синонимом слова «прислуга». Бесплатная, безотказная рабочая сила.
Андрей, не дождавшись от неё помощи, сам пошёл на кухню греметь решёткой для гриля. Затем вернулся в комнату, уже застёгивая сумку. Он был доволен собой, своей предусмотрительностью. Поездка обещала быть славной. Он бросил сумку у порога и, уже направляясь в спальню переодеться, кинул через плечо фразу, ставшую последней каплей.
— Кстати, не забудь свои рабочие перчатки. Мама просила клубнику прополоть, там всё заросло.
Он сказал это так же обыденно, как если бы попросил захватить из холодильника пакет молока. Он не видел в этом ничего особенного. Мама попросила. Клубника заросла. У Ольги есть рабочие перчатки. Логическая цепочка в его голове была безупречна.
Ольга медленно закрыла книгу. Тихий хлопок заставил Андрея обернуться. Она всё так же сидела в кресле, не изменив позы. Только взгляд стал другим. Он перестал быть пустым. Теперь в нём был холодный, твёрдый блеск отточенной стали. Она посмотрела прямо на него.
— Я никуда не еду.
— Что значит «не еду»?
Андрей замер на полпути в спальню. Он даже не развернулся полностью, лишь повернул голову через плечо, и на его лице было написано искреннее, почти детское недоумение. Будто она сказала, что Земля на самом деле плоская. Эта фраза просто не укладывалась в его картину мира, не находила себе места в привычном сценарии пятничного вечера. Он издал короткий, нервный смешок, словно это была неудачная шутка, которую он был готов великодушно простить.
— Оль, давай без этих фокусов, а? Я устал, родители ждут. Если настроения нет, оно на свежем воздухе появится. Поехали.
Он говорил это снисходительным тоном, каким говорят с капризным ребёнком. Он сделал шаг к ней, протягивая руку, чтобы по-хозяйски положить ей на плечо, — жест, который должен был вернуть её в реальность, в его реальность. Но Ольга чуть подалась назад, вжимаясь в спинку кресла, и его рука повисла в воздухе. Он отдёрнул её, и его лицо начало меняться. Улыбка сползла, брови сошлись на переносице. Недоумение сменялось раздражением.
— Ты что, серьёзно? Мы же договаривались. Мама рассчитывает на твою помощь. Отец мясо замариновал. Всё уже решено.
Он начал ходить по комнате, от двери к окну и обратно, его шаги становились всё тяжелее. Этот монотонный маятник его движения был ему необходим, чтобы завести старый, хорошо отлаженный механизм убеждения. Ольга молча следила за ним. Она давала ему выговориться, выплеснуть на неё весь запас заготовленных аргументов, которые работали безотказно на протяжении всех лет их брака.
— Это просто неуважение к моим родителям. Они для нас стараются, всё лето на этой даче горбатятся, чтобы у нас потом на зиму были свои овощи, свои закрутки. А тебе, значит, трудно раз в неделю приехать и помочь? Лена работает, у неё нет времени, она одна, ей тяжело. Но ты-то! Неужели так сложно проявить немного участия? Это ведь наша семья. Семье надо помогать.
Он остановился прямо перед ней, нависая своей тенью. Его голос обрёл праведные, прокурорские нотки. Он был абсолютно уверен в своей правоте. Он нёс добро, заботился о стариках, укреплял семейные узы. А она, неблагодарная, сидела в кресле и одним своим молчанием рушила всю эту благостную картину.
Ольга слушала, и внутри неё что-то окончательно перегорело. Сгорел последний предохранитель, отвечавший за терпение, за сглаживание углов, за женскую мудрость, о которой так любила говорить её свекровь. Она смотрела на него снизу вверх, и видела не мужа, а чужого, самодовольного человека, который искренне считал её своей собственностью, вещью, которую можно привезти на дачу, как лопату или грабли.
И тогда она встала. Медленно, без резких движений. Теперь они были почти одного роста, и она могла смотреть ему прямо в глаза. И в этот момент её прорвало. Но это был не крик истерички. Её голос, негромкий, но твёрдый и звенящий от сдерживаемой годами ярости, резанул по комнате, как скальпель.
— Да мне плевать, кто будет помогать твоим родителям на этой проклятой даче, но это точно буду не я! Если им нужна помощь — езжай сам, или позвони своей сестре, а меня оставьте в покое!
Андрей отшатнулся. Не от громкости — её не было. Он отшатнулся от того смысла, что был вложен в эти слова. От того тотального, всепоглощающего безразличия к тому, что для него было свято.
— Ты… ты что себе позволяешь? — выдохнул он. Его лицо побагровело.
— Я себе позволяю иметь выходные, — отрезала она. Каждое слово было как удар. — Два дня, которые я хочу провести так, как я хочу, а не стоя в позе огородного пугала над чужими грядками. Я тебе не рабыня. И не бесплатное приложение к твоей замечательной семье.
Несколько секунд Андрей просто смотрел на неё, переваривая услышанное. Его мозг, привыкший к совершенно иной расстановке сил, отказывался принимать эту новую реальность. В его вселенной жёны не говорили таких слов. Они могли дуться, намекать, вздыхать, но они никогда не ставили ультиматумы и не произносили слово «плевать» в адрес его родителей. Это был бунт на корабле, который он считал своей незыблемой собственностью.
— Ты с ума сошла? — наконец выдавил он. Голос его был не громким, а сдавленным, полным искреннего шока. — Ты хоть понимаешь, что ты несёшь? Это моя мать! Мой отец!
— Вот именно. Твои, Андрей. Не мои, — спокойно поправила Ольга. Она не двигалась, стояла как изваяние посреди комнаты, и эта её неподвижность бесила его больше, чем любой крик. — У моих родителей дачи нет. И если бы была, я бы никогда не заставила тебя каждые выходные вскапывать там огород.
Этот аргумент, простой и убийственный, выбил у него почву из-под ног. Он привык, что логика всегда на его стороне, но сейчас она обернулась против него. Он почувствовал, как ярость, горячая и беспомощная, поднимается изнутри. Раз привычные доводы не работают, значит, нужно было привлекать тяжёлую артиллерию. Главный, незыблемый авторитет в его жизни.
Он отошёл к стене, демонстративно достал из кармана телефон и быстро набрал номер, который знал наизусть.
— Сейчас мы поговорим по-другому. Раз ты меня не слышишь, может, услышишь мою мать.
Ольга лишь усмехнулась одними уголками губ. Она ждала этого. Это был его коронный приём, его последняя линия обороны. Когда его собственные аргументы иссякали, в бой всегда вступала Светлана Анатольевна.
— Да, мам, привет, — заговорил он в трубку преувеличенно бодрым, но с ноткой обиды голосом. — Нет, ещё не выехали. Тут у нас… небольшое недопонимание. Оля что-то не в духе, капризничает. Говорит, не поедет… Да, вот так. Устала, говорит…
Он слушал ответ матери, и его лицо постепенно расслаблялось, обретая уверенность. Он кивал, поддакивал, бросая на Ольгу торжествующие взгляды. Он был солдатом, докладывающим обстановку в штаб и получающим чёткие инструкции к действию.
— Да, я ей тоже самое говорю. Конечно, неуважение. Да… Хорошо. Сейчас дам.
Он шагнул к Ольге и протянул ей телефон, как скипетр, как символ власти, которая сейчас поставит её на место.
— На. Поговори с мамой.
Ольга без колебаний взяла телефон. Андрей не ожидал такой покорности и на мгновение растерялся. Он думал, она откажется, начнёт отнекиваться, и ему придётся её заставлять. Но она взяла аппарат и спокойно поднесла к уху.
— Здравствуйте, Светлана Анатольевна, — сказала она ровным, почти вежливым тоном. Из динамика полился вкрадчивый, чуть певучий голос свекрови, который Ольга знала до мельчайших интонаций. Андрей стоял рядом, жадно вслушиваясь, не сомневаясь в своей скорой победе.
— Оленька, здравствуй, деточка. Что у вас там стряслось? Андрюша говорит, ты приболела? Мы тут так ждём вас, стол почти накрыт. Отец шашлык лучший в мире сделал, для тебя старался.
— Я не приболела, Светлана Анатольевна. Я просто устала и хочу провести выходные дома, — так же спокойно ответила Ольга.
В трубке на секунду повисла пауза. Сладкая патока из голоса свекрови испарилась.
— Устала? Милая моя, все устают. Я вот с самого утра на ногах, давление скачет, спину ломит, а всё равно для вас, для детей, кручусь. Думала, ты приедешь, поможешь мне с клубникой, у тебя так ловко получается, не то что у меня, старухи.
— Вы можете попросить помочь Лену. Или Андрея. У него руки сильные, он быстро справится.
Это был удар ниже пояса. Упоминание Лены в контексте работы на даче было в их семье под запретом. Андрей рядом дёрнулся, его лицо снова начало мрачнеть.
— Леночка? — в голосе свекрови прорезался металл. — При чём тут Лена? Она всю неделю работает, как вол, ей отдохнуть надо. А Андрей — мужчина, не мужское это дело — в грядках ковыряться. Это дело женское, хозяйское. Ты же у нас хозяйка. Или уже нет?
Ольга почувствовала, как Андрей напрягся в ожидании её ответа. Это был ключевой вопрос, приговор, который она должна была либо принять, либо оспорить.
— Я хозяйка в своём доме, Светлана Анатольевна. А ваша дача — это ваш дом. И я уверена, что вы с мужем и детьми прекрасно справитесь там без меня.
Она сделала паузу и, не дожидаясь ответа, нажала кнопку отбоя. Затем молча протянула телефон окаменевшему Андрею. Он смотрел на неё так, будто она только что на его глазах совершила святотатство. Он видел, как его главный козырь, его самое мощное оружие было не просто отбито, а с презрением выброшено в мусор. Он остался один на один с её бунтом, без поддержки, без привычного родительского тыла, который всегда оправдывал и поддерживал его. И в этой новой реальности он был абсолютно беспомощен.
Андрей взял у неё телефон, словно принимал какой-то опасный, заражённый предмет. Он держал его в руке, глядя то на тёмный экран, то на абсолютно спокойное лицо жены. В его голове не укладывалось произошедшее. Это было не просто неповиновение. Это была аннигиляция. Ольга не просто отказалась подчиниться его матери, она сделала вид, будто её авторитета не существует вовсе. Будто голос Светланы Анатольевны был не более чем фоновым шумом, который можно выключить одним нажатием кнопки.
Мир Андрея, такой понятный и упорядоченный, где были «старшие», «обязанности» и «женские дела», трещал по швам. Он почувствовал, как внутри него поднимается не просто злость, а холодный, первобытный страх. Страх потери контроля. Он сделал шаг к ней, его тело напряглось, кулаки непроизвольно сжались.
— Так вот, значит, как, — прошипел он. В его голосе уже не было ни удивления, ни праведного гнева. Только голая, неприкрытая угроза. — Ты решила пойти против всех. Против меня, против моей семьи. Ты хорошо подумала?
— Я подумала о себе, Андрей. Впервые за много лет, — её спокойствие выводило его из себя. Он хотел, чтобы она кричала, плакала, билась в истерике. Это было бы понятно. С этим он знал, что делать. Но её холодная, отстранённая правота обезоруживала и унижала его.
— Семьи? — она медленно обошла его, останавливаясь у окна. Она смотрела на огни вечернего города, а не на него, и это было последним оскорблением. — Ты говоришь о семье. Но когда ты в последний раз думал о нашей семье? О нас с тобой? Твоя «семья» — это удобная конструкция, где твои родители — это святые, твоя сестра — неприкосновенная принцесса, а я… я просто функциональная единица. Рабочая сила для дачи и удобное приложение для быта.
Он открыл рот, чтобы возразить, чтобы выкрикнуть что-то про то, как он работает, как он обеспечивает их, но она, не оборачиваясь, продолжила, и её слова били точно в цель, без промаха.
— Ты думаешь, эти поездки на дачу — это помощь родителям? Нет. Это спектакль, в котором ты играешь роль заботливого сына. Ты сидишь с отцом под яблоней, обсуждаешь высокие материи, и чувствуешь себя настоящим мужчиной, главой клана. А я в это время ползаю на коленях, чтобы твоя иллюзия была полной. Чтобы вечером, за ужином, твоя мать могла сказать: «Какая у нас Оля молодец, хорошая жена». Не я молодец, Андрей. А ты. Ты молодец, что нашёл себе такую жену. Удобную.
Он застыл посреди комнаты. Каждое её слово было гвоздём, который она методично и безжалостно вбивала в крышку его уютного мирка. Она развернулась и посмотрела на него. В её глазах не было ненависти. Было что-то хуже — полное, тотальное равнодушие.
— Так что выбор за тобой, — её голос стал совсем тихим, но от этого ещё более весомым. — Либо ты проводишь эти выходные со своей женой, здесь, в нашей квартире. И мы попробуем поговорить. По-настоящему. Либо ты едешь на свою дачу. Но если ты выберешь дачу, то можешь там и оставаться. Насовсем.
Это был не ультиматум. Ультиматум подразумевает желание что-то получить. А она, казалось, ничего уже не хотела. Она просто констатировала факт. Обозначала границы двух миров, которые больше не могли пересекаться.
Андрей смотрел на неё, и впервые в жизни не знал, что сказать. Все его заготовки, все его роли — обиженного мужа, заботливого сына, строгого главы семьи — рассыпались в прах. Перед ним стояла чужая женщина, которая видела его насквозь. Она видела его не таким, каким он привык себя считать, а таким, каким он был на самом деле: инфантильным, эгоистичным, полностью зависимым от одобрения своих родителей.
Она подождала несколько секунд, не дождалась ответа, чуть заметно кивнула своим мыслям и, не сказав больше ни слова, развернулась и ушла на кухню. Он услышал, как щёлкнул выключатель, как зашумел электрический чайник. Жизнь продолжалась. Её жизнь. Без него.
А он так и остался стоять один посреди комнаты. Рядом на полу лежала его сумка, набитая вещами для поездки, которая уже никогда не будет прежней. Весь его мир, где жена была просто бесплатным приложением к его семье, где его слово было законом, а родительский дом — неприступной крепостью, рухнул в одно мгновение, похоронив его под своими обломками. И в наступившей пустоте он был совершенно один.
Он всё же поехал к родителям на дачу один. Он надеялся, что жена отойдёт от этой обиды, пока его не будет дома, но, когда приехал, оказалось, что она уже сменила замки и теперь у него не было возможности зайти в их квартиру.
А когда он постучал жена ответила ему через дверь, чтобы он ехал туда, откуда приехал, больше это не его дом, его дом теперь с теми, кого он ставит выше её, выше семьи, которую они пытались построить вместе…
