Вечер начинался как обычно. Я жарила картошку — Артём любил её с хрустящей корочкой, а сама уже привыкла есть то, что ему нравится. Сковорода шипела, по кухне разносился знакомый запах. Он сидел за столом, крутил в руках телефон, и я чувствовала — что-то не так. Обычно он рассказывал про работу, жаловался на начальника или просто молчал, но сегодня в воздухе висело напряжение.
— Айгуль, — сказал он неожиданно тихо. — Нам нужно поговорить.
Я выключила плиту и обернулась. Его лицо было каменным, взгляд направлен куда-то мимо меня. Сердце кольнуло — такой тон я слышала только перед плохими новостями.
— Что случилось? — спросила я, вытирая руки о полотенце.
— Мы с мамой решили… — он помолчал, будто собирался с духом. — Квартиру нужно продавать.
Слова повисли в воздухе. Я не сразу поняла, что он имеет в виду. Нашу квартиру? Ту, в которой мы жили семь лет? Где я каждый угол обустраивала своими руками, где стоял мой швейный столик, где висели мои картины?
— Как это — продавать? — голос мой прозвучал странно, будто чужой.
— Мама считает, что так будет лучше. Деньги нужны, а квартира… — он замялся. — В общем, мы так решили.
Мы. Они решили за меня, не спросив. Я села на стул напротив, ноги вдруг стали ватными.
— А я? — только и смогла выдавить.
— Ты что? — он наконец посмотрел на меня, но взгляд был отстранённым. — Найдём что-нибудь поменьше. Или пока поживёшь у мамы.
У мамы. У его мамы, которая с первого дня давала понять, что я здесь временная гостья. Которая никогда не называла меня по имени, только «она» или «твоя жена». Горло сдавило, но я не заплакала. Не при нём.
— Когда? — спросила я.
— Риелтор завтра придёт оценку делать.
Завтра. Значит, всё уже решено, договорено. А меня просто поставили перед фактом. Я встала и подошла к окну. За стеклом мерцали огни нашего двора, того самого, где я каждое утро покупала хлеб, где знала всех продавщиц в соседних магазинах.
— Артём… — начала я, но он уже ушёл в комнату.
Остался только запах жареной картошки и ощущение, что земля уходит из-под ног.
Вердикт свекрови
Ирина Алексеевна появилась на следующий день, как всегда — без звонка, с ключами в руке. Я как раз складывала бельё в спальне, когда услышала её голос в прихожей. Твёрдый, уверенный, не терпящий возражений.
— Артём на работе? — крикнула она, проходя в гостиную.
Я вышла к ней, держа в руках стопку полотенец. Она стояла посреди комнаты и оглядывала всё критическим взглядом — мои подушки на диване, мою вазу с сухоцветами на комоде, мои фотографии на стене.
— Здравствуйте, Ирина Алексеевна, — сказала я.
— Слышала, Артём тебе всё объяснил, — она села в кресло, не снимая пальто. — Надеюсь, ты понимаешь — это единственный разумный выход.
Разумный для кого, хотела спросить я, но промолчала.
— Квартира куплена на деньги семьи, — продолжала она, разглядывая свои ногти. — Мы с покойным мужем копили на неё полжизни. А ты… ты сюда пришла с одним чемоданом.
Я поставила бельё на стол и села напротив. Руки сами собой сжались в кулаки.
— Я тоже вкладывалась, — тихо сказала я. — Ремонт делала, мебель покупала…
— Ремонт? — она усмехнулась. — Обои поклеить и занавески повесить? Это не вклад, это… декорации.
Декорации. Семь лет моей жизни — декорации. Я вспомнила, как драила старый паркет до блеска, как по вечерам шила чехлы на диван, как высаживала цветы на балконе. Декорации.
— Артём мальчик мягкий, — голос свекрови стал почти ласковым. — Он тебя жалеет. Но пора бы и самой понимать — нечего цепляться за то, что тебе не принадлежит.
Не принадлежит. А что мне принадлежит тогда? Моя швейная машинка? Три платья в шкафу? Воспоминания о том, как я думала, что у меня есть дом?
— Деньги нужны Артёму на новое дело, — продолжала она. — А тебе всё равно где жить. У вас детей нет, корней никаких…
Корней нет. Потому что я не дала им врасти, думая, что любовь важнее прописки. Что если создаёшь уют, то дом становится твоим тоже.
— Я понимаю, — сказала я, и голос мой прозвучал ровно.
Ирина Алексеевна кивнула, довольная.
— Вот и умница. Риелтор уже смотрел, покупатели есть. Через неделю-две всё решится.
Она встала, поправила сумочку на плече.
— И не делай из этого трагедию. В твоём возрасте ещё можно всё начать заново. Если захочешь, конечно.
Дверь за ней хлопнула. Я осталась сидеть в кресле, глядя на свои руки. На обручальное кольцо, которое вдруг показалось таким лёгким, будто сделанным не из золота, а из фольги.
Последняя ночь
Два часа ночи. Артём спал, раскинувшись по всей кровати, и я в который раз удивилась — как можно так спокойно спать, когда рядом разваливается чья-то жизнь? Может, для него я и правда была просто декорацией, временным удобством.
Я встала тихо, босиком прошла в гостиную. При свете уличного фонаря комната казалась чужой, будто я впервые её видела. А может, так и было — впервые видела без розовых очков надежды.
Сумка стояла готовая у двери. Я собирала её полдня, но взять оказалось нечего. Одежда, документы, швейные принадлежности — вот и весь мой нажитый скарб. Машинку забрать не получится — слишком тяжёлая, да и некуда пока ставить.
Я подошла к окну, за которым начинался мой любимый двор. Вон та скамейка, где я сидела с книгой по вечерам. Детская площадка, где мечтала когда-нибудь гулять с нашими детьми. Магазинчик дядечки Ахмада, который всегда улыбался и спрашивал про здоровье.
В спальне Артём что-то пробормотал во сне. Наверное, снился ему футбол или работа — что угодно, только не я. Интересно, а заметит ли он завтра утром, что меня нет? Или обрадуется, что проблема решилась сама собой?
Я прошлась по квартире в последний раз. Вот кухня, где я готовила завтраки семь лет подряд. Ванная с моими кремами и шампунями — завтра их выбросят или отдадут кому-нибудь. Балкон с цветами, которые теперь засохнут — Артём никогда их не поливал.
В прихожей я остановилась перед зеркалом. Лицо усталое, глаза красные, но что-то в них изменилось. Исчезла та покорность, которую я носила как привычную маску. Появилось что-то твёрдое, решительное.
Записку писать не стала. Что там сказать? Спасибо за семь лет? За то, что дали понять моё истинное место в этой семье? Лучше пусть сами догадаются.
Я взяла сумку, тихо открыла дверь. На лестничной площадке было темно и холодно. Лифт работал с грохотом — я пошла пешком, чтобы никого не разбудить.
На улице пахло осенью и свободой. Страшной, непривычной, но всё-таки свободой. У подъезда я обернулась — в наших окнах горел ночник. Завтра там будут ходить чужие люди, обсуждать ремонт и планировку. А я буду где-то далеко, и это будет моё начало, а не конец.
Такси ждало у дороги. Водитель дремал за рулём, но когда я подошла, открыл глаза.
— В Купчино, — сказала я, садясь на заднее сиденье.
— Далеко едем, — заметил он, заводя машину.
— Не очень, — ответила я и впервые за три дня улыбнулась.
Тёплая кухня
Лена открыла дверь в халате и тапочках, взлохмаченная от сна, но как только увидела меня с сумкой, сразу всё поняла.
— Ну наконец-то, — сказала она и обняла крепко, по-настоящему. — Проходи, дура, чего на пороге стоишь.
Её кухня была маленькой, уютной, пахло кофе и чем-то домашним. На столе стояла недоеденная тарелка борща — Лена всегда ужинала поздно, после работы в ателье.
— Садись, — она поставила чайник. — Рассказывай.
И я рассказала. Всё — про разговор Артёма, про визит свекрови, про то, как они решили за меня мою судьбу. Лена слушала молча, только иногда качала головой или цокала языком.
— Сволочи, — резюмировала она, когда я закончила. — Но ты молодец, что ушла.
— Я бы всё равно рано или поздно оказалась на улице, — я обхватила руками горячую кружку. — Просто решила сама выбрать время.
— А работа у тебя есть?
— Пока нет. Но руки целые, голова на месте. Что-нибудь найду.
Лена налила себе чай, села напротив.
— У меня в ателье как раз девочка уволилась. Платят немного, но на первое время хватит. А жить можешь здесь, пока не устроишься.
Жить здесь. В этой крохотной двушке, где пахнет борщом и не висят чужие портреты на стенах. Где тебя не оценивают каждый день — достойна ли ты крыши над головой.
— Лен, я не могу на твоей шее…
— Замолчи, — она махнула рукой. — Помнишь, как ты меня после развода три месяца отпаивала валерьянкой? Как шила мне платья бесплатно, чтобы я хоть как-то в люди выходила? Теперь моя очередь.
Я заплакала. Просто так, без причины — от усталости, от облегчения, от того, что кто-то назвал меня по имени и предложил помощь, не требуя ничего взамен.
— Плачь, плачь, — Лена погладила меня по волосам. — Давно пора. А то ходила, как манекен, улыбалась всем, а сама сохла изнутри.
— Страшно, — признались я сквозь слёзы. — Мне уже сорок два, Лен. В этом возрасте заново начинать…
— В этом возрасте можно всё, — твёрдо сказала она. — Главное — захотеть. А ты захотела, раз ушла.
Мы сидели на её кухне до утра, пили чай с вареньем и строили планы. Простые, осуществимые планы — найти работу, снять комнату, купить новую швейную машинку. Может быть, даже попробовать шить на заказ — у меня руки золотые, все всегда говорили.
Когда рассвело, я легла на диван в зале. Лена дала мне своё одеяло — мягкое, пахнущее стиральным порошком и заботой.
— Спи, — сказала она из дверей. — А завтра начнём новую жизнь. Без идиотов и свекровей.
Я закрыла глаза и впервые за долгое время заснула спокойно.
Запоздалое раскаяние
Прошло два месяца. Я уже работала в ателье Лены, сняла комнату в коммуналке на Гражданке и купила подержанную швейную машинку. Жизнь налаживалась медленно, но верно. И вот — звонок в домофон.
— Айгуль, это я. Можно подняться?
Голос Артёма был усталым, растерянным. Совсем не таким, каким он звучал в ту вечернюю кухню, когда объявлял о продаже.
Я нажала кнопку, открывая подъезд. Интересно было посмотреть на него — что он скажет, как объяснит свой приход.
Он поднялся быстро, стоял на площадке запыхавшийся, с букетом роз в руке. Розы были красивые, дорогие, но зачем-то печальные.
— Привет, — сказал он, протягивая цветы.
— Проходи, — я взяла букет, поставила в банку. — Чай будешь?
— Буду.
Он прошёл в мою маленькую комнату, огляделся. Здесь было тесно — кровать, стол, стул, машинка у окна. На стенах ничего не висело, только календарь и моё расписание работы.
— Как ты тут живёшь? — спросил он, садясь на край кровати.
— Нормально живу, — я поставила чайник. — А ты как? Квартиру продали?
— Продали, — он опустил голову. — Мама деньги взяла, купила себе дачу. А мне… мне досталась комната в коммуналке на Васильевском.
Комната в коммуналке. Значит, и его мечты о новом деле оказались мыльным пузырём.
— Айгуль, — он посмотрел на меня жалобно. — Я понял… всё понял. Мне без тебя плохо. Очень плохо.
— Ясно, — я поставила перед ним кружку чая.
— Давай попробуем ещё раз. Снимем что-нибудь вместе, я найду работу получше…
— А мама? — спросила я. — Она-то как к этому отнесётся?
Он помолчал, крутил ложку в чае.
— Мама… она теперь на даче живёт. Говорит, в городе ей душно стало.
На даче. Подальше от сына, которого оставила без крыши над головой. Видимо, материнская любовь закончилась вместе с квартирными метрами.
— Артём, — сказала я мягко. — А ты помнишь, что говорил мне в ту ночь? Про то, что найдём что-нибудь поменьше?
— Помню, — он покраснел. — Я был дураком.
— Не дураком. Ты был честным. Показал мне моё место в твоей жизни.
— Но я же изменился…
— Да? — я села напротив него. — А если твоя мама завтра вернётся и скажет, что дача ей не нравится? Что ей нужна моя комната? Ты что сделаешь?
Он молчал. И этого молчания было достаточно.
— Понимаешь, Артём, — я встала, подошла к окну. — Я семь лет была твоей женой. А оказалась просто квартиранткой без договора. Временной.
— Айгуль…
— Иди домой, — сказала я, не оборачиваясь. — У меня завтра рабочий день.
Он ушёл тихо, оставив розы. Я выбросила их на следующее утро — они почему-то очень быстро завяли.
Моё место под солнцем
Этнофестиваль в Юсуповском саду — моя первая большая выставка. Три месяца я готовилась, шила национальные костюмы и современную одежду с казахскими мотивами. Лена помогала с тканями, давала советы, а я работала до поздней ночи, вкладывая в каждый стежок частичку своей души.
Утром в субботу мы с Леной развешивали мои работы на стенде. Яркие, красивые платья колыхались на ветру, привлекая внимание прохожих. Рядом стояли другие мастера — резчики по дереву, ювелиры, художники. Все такие же, как я — люди, которые умеют создавать красоту своими руками.
— Ой, какая красота! — остановилась пожилая женщина, рассматривая моё платье с традиционной вышивкой. — А это что за узоры?
— Казахские орнаменты, — объяснила я. — Каждый символ что-то означает. Вот это — солнце, это — птица счастья, а это — защита дома.
— Как интересно! А вы можете на заказ сшить?
Заказ! Первый настоящий заказ от незнакомого человека, который оценил мою работу.
— Конечно могу, — улыбнулась я. — Вот моя карточка.
К обеду у меня было уже пять карточек и три серьёзных заказа. Люди подходили, спрашивали, восхищались. Кто-то просто фотографировался рядом с костюмами, кто-то расспрашивал про казахскую культуру.
— Айгуль, простите, — ко мне подошла элегантная женщина лет пятидесяти. — Меня зовут Наталья Викторовна, я руковожу культурным центром при библиотеке. Не хотели бы вы вести у нас мастер-классы? По традиционному рукоделию?
Мастер-классы. Я — учитель, наставник. Та, кто передаёт знания, а не просто выполняет чужие прихоти.
— С удовольствием, — ответила я.
Вечером, когда фестиваль закрывался, я стояла рядом со своим стендом и смотрела на счастливые лица людей, которые покупали мои работы. В кармане лежали деньги — заработанные собственным трудом, честно, без унижений и оправданий.
— Ну что, звезда, — подошла Лена, — поехали отмечать?
— Поехали, — согласилась я.
Мы сели в кафе неподалёку, заказали шампанского. Лена подняла бокал:
— За новую жизнь!
— За новую жизнь, — повторила я и выпила до дна.
За окном темнел октябрьский вечер. Где-то в коммуналке на Васильевском сидел Артём и, может быть, жалел о потерянном. Где-то на даче его мать считала деньги от проданной квартиры. А я была здесь, в тёплом кафе, с подругой и планами на завтра. У меня было своё дело, свои заказчики, своё место в этом мире.
И это место никто не мог у меня отнять, потому что я создала его сама — своими руками, своим талантом, своим выбором не сдаваться.
— Лен, — сказала я, — а знаешь что? Мне хорошо.
— Вижу, — улыбнулась она. — Лицо другое стало. Живое.
Живое. Да, именно так я и чувствовала себя впервые за много лет — живой.
