— Андрей, а ты не находишь, что в последнее время наши финансы как-то… странно себя ведут? — Катя отложила планшет с открытой электронной таблицей, которую она методично заполняла каждый месяц. Её голос был ровным, без единой истеричной нотки, но в нём сквозила стальная решимость. Она сидела за кухонным столом, опёршись локтем о столешницу, и смотрела на Андрея. Тот, отвлечённый от футбольного матча, нехотя повернулся к ней, его взгляд был немного затуманен холодным пивом и перипетиями игры.
— Странно? В каком смысле, Кать? — Андрей пожал плечами, делая вид, что ему совершенно не понятна суть вопроса. Он пригубил из бокала, пытаясь выиграть время. Ему не нравилось, когда Катя заводила такие разговоры. Он знал, что она дотошна до мелочей, и любая нестыковка в их совместном бюджете вызывала у неё неподдельный интерес, граничащий с аналитическим расследованием.
— В прямом. — Катя не сдавалась. Она обвела их скромную, но такую выстраданную квартиру взглядом. — Мы с тобой два взрослых человека, оба работаем, зарплаты у нас, слава богу, стабильные, не минимальные. Ипотека, конечно, давит, но мы всегда справлялись. И, что самое главное, мы последние полтора года откладывали на первый взнос на свою квартиру, на наш уголок. Помнишь?
Андрей кивнул. Помнил, конечно. Мечта о собственной квартире, о собственном пространстве, где не будет старых обоев и скрипучих полов, была для них обоих маяком, ради которого они ужимались во всём.
— Так вот. — Катя снова перевела взгляд на экран планшета. — Согласно моим расчётам, к этому месяцу у нас должна была скопиться приличная сумма. Та самая, которая позволяла бы нам начать присматриваться к вариантам, прикидывать ипотечные ставки, может быть, даже взять первый кредит в банке. Но… — Она сделала многозначительную паузу, наблюдая за реакцией Андрея. Тот, почувствовав неладное, заметно напрягся. — Но, по факту, сумма намного меньше. Значительно меньше. Примерно на… триста тысяч рублей.
Слово «триста тысяч» повисло в воздухе, словно тяжёлая туча. Андрей поперхнулся пивом, закашлялся.
— Триста… чего? Ты, наверное, ошиблась, Кать. Этого не может быть. Я же… я же контролирую.
— Ты контролируешь? — В голосе Кати промелькнула насмешка. — А мне казалось, что ты в последнее время контролируешь только количество голов, забитых твоей любимой командой. И то, насколько хорошо они выглядят на поле. Андрей, я не слепая. И не глупая. Я вижу, что ты нервничаешь, когда я открываю банковские выписки. Я вижу, что ты стал прятать телефон, когда я подхожу. И я вижу, как тают наши накопления.
Андрей отставил бокал. Игра на экране телевизора потеряла для него всякий смысл.
— Ну, я… я не прятал. Просто… я забываю иногда, где его оставил. — Он попытался отшутиться, но его лицо выдавало его с головой. Он выглядел виноватым, как школьник, пойманный на краже конфет.
— Забудем про телефон. — Катя решила не отвлекаться на мелочи. — Давай по существу. Куда делись триста тысяч? Это не шутки, Андрей. Это огромные деньги. Это два моих месячных оклада. Это наши два месяца жизни без каких-либо расходов, кроме ипотеки. И это… это почти треть того, что мы собирали на первый взнос.
Тишина. Андрей опустил голову. Он теребил край футболки, его взгляд блуждал по грязному полу, по потолку, по стенам – везде, только не на Кате.
— Ну… там… — Он начал, и Катя почувствовала, как её терпение начинает иссякать. Она знала этот его «ну там». Это всегда означало одно.
— Что «там», Андрей? У меня нет времени на твои пространные объяснения. Говори прямо.
Он тяжело вздохнул, словно собираясь прыгнуть в ледяную воду.
— Кать, ну… надо было маме помочь.
В ту же секунду выражение лица Кати изменилось. Её взгляд стал жёстким, холодным. Она не удивилась. Глубоко внутри она всегда знала, куда уходят их деньги. Просто до последнего надеялась, что ошиблась, что это её паранойя.
— Маме помочь. — Она повторила эти слова, словно пробуя их на вкус. — Какой именно «помощи» на этот раз понадобилось твоей маме, Андрей? У неё что, опять трубы прорвало? Или крыша обвалилась? Или, может быть, её квартиру захватили марсиане, и ей срочно нужна была взятка, чтобы их прогнать?
Андрей поднял на неё глаза, полные обиды.
— Ну зачем ты так, Кать? Это же мама!
— И что, что мама? — Катя усмехнулась. — Твоя мама – взрослый, дееспособный человек. И, насколько я помню, у неё есть зарплата. И пенсия. И, главное, у неё есть ты – её верный сынок, готовый пожертвовать ради неё всем, включая собственную семью.
Он попытался прервать её, но Катя жестом остановила его.
— Нет. Я ещё не закончила. Расскажи мне, пожалуйста, о какой «помощи» идёт речь. И, главное, почему эта «помощь» стоила нам триста тысяч рублей?
Андрей снова опустил голову.
— Ну… она… она опять ремонт затеяла.
В этот момент Катя почувствовала, как что-то внутри неё надломилось. Это был не первый, не второй, а третий ремонт за год. Третий, Карл! У нормальных людей ремонт – это стихийное бедствие, которое случается раз в десять лет, а то и реже. У мамы Андрея ремонт был перманентным состоянием души.
— Что?! Твоей маме нужно помочь с ремонтом? Андрей, твоя мама третий раз за год делает ремонт за наш счёт! Может, хватит уже делать из нашей семьи дойную корову для её бесконечных дизайнерских фантазий?
— Ну… это… это она на кухне решила обновить. Новые обои и ламинат не хватает. И там… ну… она ещё хочет… фартук новый…
Катя медленно поднялась. Её пальцы сжались в кулаки. Она подошла к окну, за которым шумел ночной город, и крепко вцепилась в подоконник. Её плечи дрожали.
— Новые обои и ламинат. — Она произнесла эти слова тихо, почти шёпотом, но в них была такая мощь, такая сила сдерживаемого негодования, что Андрея пробрал холод. — То есть, в нашей съёмной квартире, где каждый год отваливаются обои, где ламинат скрипит, как старый деревянный корабль, где мы едим курицу вместо мяса, потому что нам надо откладывать на нашу мечту… Твоя мама, в своей «хрущёвке», как ты её называешь, меняет обои? Третий раз за год?
Андрей попытался подойти к ней, обнять, успокоить.
— Кать, ну не кричи. Мы же договаривались… Это в последний раз. Она обещала.
— В последний раз? — Катя резко отстранилась от него. В её глазах горел холодный огонь. — Ты эту фразу произносил каждый раз, Андрей! Когда меняли окна, которые, оказывается, были «срочно нужны» и стоили нам нашей премии. Когда ремонтировали кухню, которая, по твоим словам, «срочно нуждалась в освежении» и обошлась нам в стоимость нового холодильника! И вот теперь – «новые обои и ламинат не хватает»!
Она посмотрела на него в упор. Её взгляд был пронзительным, не оставляющим никаких шансов на отговорки.
— Андрей, — медленно начала она, каждое слово чеканя, словно молотком по наковальне, — мы платим ипотеку. Мы едим курицу вместо мяса, чтобы хоть как-то экономить. Я хожу в одних джинсах второй год, потому что считаю каждую копейку. А твоя мама меняет итальянские обои на французские! Она что, Версаль у себя в хрущёвке строит?!
Всё это время Андрей пытался что-то вставить, но слова застревали у него в горле. Он видел, что Катя сейчас на грани. Что это уже не просто спор, это что-то гораздо серьёзнее.
— Ну, она же моя мать! — выдохнул он, наконец. Эти слова вылетели из него инстинктивно, как последний аргумент, который всегда работал.
Но не в этот раз.
— А я твоя жена! — взорвалась Катя. В её голосе не было истерики, только глухая, обжигающая злость. — Твоя жена, с которой ты собирался строить семью! Твоя жена, которая ждёт от тебя поддержки и защиты, а не постоянных отговорок и предательства!
Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться, но внутри неё всё клокотало.
— Всё. — Её голос внезапно стал абсолютно спокойным, даже ледяным. Это спокойствие было страшнее любого крика. — С этого дня бюджет раздельный.
Андрей опешил. Он никогда не слышал от неё таких слов. Он привык, что Катя всегда уступала, всегда находила компромиссы.
— Что значит — раздельный? Кать, ты что такое говоришь?
— А то и значит. — Катя медленно, но очень твёрдо покачала головой. — На свою мать и её золотые унитазы зарабатывай сам. Мои деньги остаются при мне. И ни копейки из них не уйдёт на очередные дизайнерские фантазии твоей мамы. Ни копейки. Запомни это, Андрей. С этого дня ты отвечаешь только за себя. И за свою маму. А я… я буду отвечать только за себя. И за нашу несбывшуюся мечту.
Она повернулась и, не глядя на него, вышла из кухни. Шаги её были твёрдыми и уверенными, не оставляя сомнений в её решимости. Андрей остался стоять посреди кухни, словно громом поражённый. Футбол на экране телевизора давно закончился. А его собственная игра, похоже, только начиналась. И правила в ней диктовал уже не он.
Слова Кати про раздельный бюджет прозвучали как раскат грома в тишине их уютной, казалось бы, жизни. Андрей остался стоять на кухне, ошеломлённый. Он привык к тому, что Катя может поворчать, повозмущаться, но в конце концов всегда идёт на уступки, прощая его слабость перед материнским напором. Это было его привычной стратегией: переждать бурю, пообещать, что «в последний раз», и снова вернуться к привычному образу жизни. Но на этот раз что-то было иначе. Голос Кати, её взгляд, её ультиматум – всё это не оставляло места для манёвра.
Он попытался пройти в спальню, где заперлась Катя, но дверь была закрыта на засов. Он постучал.
— Катя, ну Кать! Что это значит? Мы же семья!
В ответ – тишина. Только чуть слышное шуршание из-за двери. Андрей сел на диван в гостиной, пытаясь осмыслить произошедшее. Раздельный бюджет. Звучало дико, немыслимо. Что это значит для них? Для их будущего? Для его мамы?
А Катя за дверью не плакала и не заламывала рук. Её действия были точными и холодными. Она расстегнула сумку, достала свой ноутбук. В голове у неё крутились обрывки фраз Андрея, его неуклюжие оправдания, его постоянное «ну мама же». Но теперь эти слова вызывали не истерику, а методичное, почти клиническое желание добраться до самой сути. Она не хотела скандалить, не хотела выяснять отношения впустую. Она хотела фактов. Железобетонных доказательств его лжи и его материнской хитрости.
Первым делом она открыла электронную почту и нашла письма из банка. Кредитные карты. Счета. Андрей, всегда такой беспечный, никогда не заморачивался с хранением паролей. Он просто вводил их, когда Катя сидела рядом, и она, обладая феноменальной памятью, запоминала их все. Это было её секретное оружие.
Она начала с самого начала, с того злополучного «срочного ремонта» окон весной. Андрей тогда уверял, что это «авария», «продувает», «мама мёрзнет». Катя тогда поверила. Открыв банковские выписки, она быстро нашла транзакцию – внушительная сумма, которая была снята со счёта, предназначенного для ипотечных накоплений. Рядом с ней – ещё одна, поменьше, на некое «сопутствующее оборудование». Катя открыла сайт фирмы, которая, как говорил Андрей, занималась установкой окон. Там были прайсы. Она сравнила. Окна были не просто «пластиковые», а «элитные, с повышенной шумоизоляцией и энергосбережением». А «сопутствующее оборудование» — это, судя по всему, были москитные сетки и специальные детские замки на окна. Необходимость которых в квартире одинокой пенсионерки была весьма сомнительной.
Дальше – «освежение кухни». Лето. Жара. Андрей пришёл домой взволнованный, рассказывая, как у мамы «отваливается плитка», «всё старое», «ей стыдно гостей принимать». Катя тогда согласилась выделить часть денег, но поставила условие: «только самое необходимое, никаких излишеств». Теперь она видела, как Андрей понял это «только самое необходимое». Транзакции говорили сами за себя. Очередная сумма из их «ипотечного фонда». И ещё одна – на «бытовую технику».
Катя открыла сайт интернет-магазина бытовой техники. Она знала, что мама Андрея всегда мечтала о «немецком качестве». И нашла. Посудомоечная машина, индукционная плита, духовой шкаф – всё премиум-класса. С отложенной установкой, с пятилетней гарантией. «Освежить» кухню, так «освежить». Плитка, вероятно, тоже была не самой дешёвой. Вспомнилось, как Андрей тогда сетовал, что «строители подвели», «пришлось переплатить за срочность».
Холодная ярость нарастала в Кате. Это было не просто «помочь маме». Это было систематическое, продуманное вытягивание денег под благовидным предлогом.
Она открыла социальные сети. Людмила Павловна, мама Андрея, была активным пользователем. Катя никогда особо не следила за её жизнью, но теперь каждое слово, каждая фотография приобрели новый, зловещий смысл. И, конечно же, фотографии. Они были там. У Людмилы Павловны была привычка хвастаться всем подругам, выкладывая на всеобщее обозрение свою «счастливую жизнь».
Вот фотография из марта. Людмила Павловна, сияющая, стоит на фоне новых, белоснежных окон. Подпись: «Наконец-то могу дышать свежим воздухом! Спасибо, сыночек, что позаботился о мамином здоровье!»
А вот июль. Людмила Павловна, в новом фартуке, улыбается, стоя на идеально белой плитке. На заднем плане видна новая индукционная плита, блестящая, нетронутая. Подпись: «Моя новая кухня – мечта хозяйки! Теперь готовить – одно удовольствие! Спасибо, сынок, что сделал из маминой кухни дворец!»
И, наконец, последние фотографии. Недельной давности. Людмила Павловна позирует на фоне обоев с крупным золотистым узором. На полу – ламинат, имитирующий дорогую паркетную доску. Рядом – новая люстра, хрустальная, сверкающая. Подпись: «Мой личный Версаль! Принимаю поздравления! Спасибо, сыночек, что делаешь мою жизнь сказкой!»
«Версаль». Катя вспомнила свои слова на кухне. Они были пророческими.
Катя перевела взгляд на свои собственные джинсы, в которых она ходила уже второй год. На свой простой свитер, купленный по распродаже. На их скромный ужин из курицы. На их старую, скрипучую мебель в съёмной квартире, на обшарпанные обои, которые им достались от предыдущих жильцов.
Контраст был не просто разительным, он был оскорбительным. Катя почувствовала, как ей становится физически плохо от этой несправедливости, от этой наглости, от этой беспардонности.
Она не испытывала злости к свекрови как таковой. Она испытывала злость к ситуации, которую Андрей допустил. К его слабости, к его неспособности сказать «нет». К его готовности жертвовать их общим будущим ради сиюминутных капризов своей матери.
Она закрыла ноутбук. Больше не было никаких сомнений. Все точки над «i» были расставлены. Теперь она знала. Знала точно. И её знание было мощным оружием.
Андрей, наконец, сдался. Он постучал в дверь спальни ещё раз, потом ещё, но ответа не последовало. Он лёг на диван, пытаясь уснуть, но сон не шёл. В голове крутились мысли о том, как всё разрушилось в один момент. О его маме, которая теперь останется без его финансовой поддержки. О Кате, которая вдруг стала для него чужой и холодной.
На следующее утро Катя вышла из спальни. Её лицо было бледным, но спокойным. В её глазах не было ни намёка на вчерашнюю ярость. Только холодная, расчётливая решимость.
— Завтрак готов. — Она прошла на кухню. — Ты будешь?
Андрей, который провёл ночь на диване, подскочил.
— Катя… Поговорим?
— Мы поговорим. — Она поставила на стол две тарелки с омлетом. — После того, как поедим.
Завтрак прошёл в полной тишине. Андрей пытался поймать её взгляд, но Катя смотрела только на свою тарелку. Он чувствовал себя как на допросе. В каждом её движении, в каждом её взгляде он чувствовал холодное отчуждение.
После завтрака Катя встала из-за стола.
— Андрей. — Её голос был низким, почти безэмоциональным. — Я тут кое-что проверила. И нашла. Много чего нашла.
Она кивнула в сторону ноутбука, лежащего на диване. Андрей почувствовал, как сердце у него упало в пятки. Он понял. Понял, что теперь всё кончено. Что его маленькие тайны, его «невинные» уловки, его вечное «помочь маме» – всё это теперь раскрыто. И это будет иметь последствия. Очень серьёзные последствия. Катя не просто злилась. Она была разочарована. И это разочарование было гораздо страшнее любой ярости. Он был пойман. И теперь ему предстояло расплатиться.
Андрей почувствовал, как ком подступил к горлу. Он стоял посреди гостиной, глядя на Катю, которая держала в руках свой ноутбук. Её лицо было непроницаемым, глаза холодными, как лёд. В них не было привычной искры, не было тепла, не было даже гнева. Только опустошённость и какая-то звенящая, опасная ясность.
— Кать, ну послушай… — Он попытался было подойти к ней, но Катя отступила, словно боясь прикосновения.
— Нет, Андрей. Теперь будешь слушать ты. — Она открыла ноутбук и повернула его к нему экраном. — Вот. Счета. Транзакции. Даты. Суммы. Вот твои объяснения про «аварийные окна» весной. Ты говорил, что «продувает», что «мама мёрзнет». Вот счёт за установку. Смотри, Андрей. «Премиум-сегмент». «Трехкамерный профиль». «Специальное энергосберегающее напыление». — Катя ткнула пальцем в экран. — А вот, на секундочку, стоимость этих «аварийных окон». Она, как видишь, в три раза превышает стоимость обычных. И на те же деньги мы могли бы поменять окна во всей нашей съёмной квартире, а не только в одной комнате у твоей мамы.
Андрей пытался возразить, но слова застревали у него в горле. Он видел цифры. Неопровержимые.
— А вот. — Катя пролистала страницу. — Это твой «срочный ремонт кухни». Ты говорил, что «плитка отваливается», что «всё старое». Вот счёт. «Дизайнерский керамогранит». «Натуральный шпон». «Кастомизированные фасады». — Она снова ткнула пальцем в экран. — И, конечно же, «встройка премиум-класса». Индукционная плита. Духовой шкаф. Посудомоечная машина. Всё, как ты любишь. А вот. — Она открыла следующую вкладку, где была распечатка из магазина бытовой техники. — Стоимость, кстати, сопоставима с нашим первым взносом, который мы так долго и упорно копили.
Андрей опустился на диван. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Катя была безжалостна.
— И, наконец, вишенка на торте. — Катя перевела взгляд на последние документы. — Твои «новые обои и ламинат, на которые не хватает». Вот счёт. «Итальянские обои с бархатным тиснением». «Французский ламинат под патинированный дуб». «Хрустальная люстра, ручная работа». И, конечно же, «дизайнерский потолок с точечным освещением». Всё, чтобы создать «личный Версаль» в её хрущёвке.
Она закрыла ноутбук и посмотрела на него.
— Я всё это время думала, Андрей, что ты просто наивен. Что ты просто слишком сильно любишь свою маму и не видишь, как она тобой манипулирует. Но теперь я понимаю. Ты не наивен. Ты сознательно лгал мне. Ты сознательно брал наши общие деньги, наши ипотечные накопления, и тратил их на её бесконечные «дизайнерские фантазии». Ты сознательно приносил в жертву нашу семью, наше будущее, нашу мечту – ради её сиюминутных прихотей.
— Кать, ну послушай… — Андрей поднял на неё глаза, полные отчаяния. — Ну она же моя мать! Она меня воспитала! Она мне жизнь дала! Я не могу ей отказать!
— Не можешь? — Катя усмехнулась. — Отказать своей жене, которая два года ест курицу вместо мяса, чтобы ты смог купить своей маме новую индукционную плиту, ты можешь. Отказать своей жене, которая отказывает себе во всём, чтобы у вас был свой дом, а твоя мама могла поменять «итальянские обои на французские», ты можешь. Отказать себе в элементарных радостях, чтобы твоя мама могла жить в «личном Версале», ты можешь. Но отказать ей в её очередном капризе – нет, этого ты не можешь. Потому что она – твоя мать.
Она подошла к нему, её взгляд был пригвождающим.
— Андрей, а я кто? — Голос Кати был пронзительным. — Я для тебя кто? Откуда я взялась? С неба упала? Я твоя жена! Я та, с кем ты строил планы, с кем ты мечтал о будущем, с кем ты хотел иметь детей! И что ты сделал с этими планами? Ты растоптал их! Ты продал их за итальянские обои и французский ламинат!
Андрей закрыл лицо руками. Он чувствовал себя загнанным в угол, униженным, раздавленным.
— Она же болеет, Кать! Ей надо было отдохнуть! Ей надо было пожить для себя!
— Болеет? — Катя усмехнулась. — Андрей, я видела её фотографии в социальных сетях. Загорелая. Довольная. В кругу таких же «больных» подруг. Она прекрасно себя чувствует. И прекрасно живёт. За наш счёт. За счёт нашей несбывшейся мечты.
— Ну, Кать, это же… это же просто… это же просто мои обязательства! Я должен ей!
— Ты должен мне, Андрей! — Катя ударила кулаком по столу. — Ты должен был мне! Ты должен был нашей семье! Ты должен был нашей мечте о собственном доме! А вместо этого ты отдал всё ей! Её бесконечным прихотям!
Она взяла со стола небольшую шкатулку, которую они использовали для хранения общих сбережений, и вытряхнула её содержимое на стол. Там лежали несколько купюр.
— Вот. Это всё, что осталось. — Её голос дрогнул. — Это всё, что осталось от наших накоплений. Это всё, что осталось от нашей мечты.
Андрей поднял на неё глаза. В них была мольба.
— Кать, ну пожалуйста! Ну давай всё исправим! Я поговорю с ней! Я всё верну!
— Ты ничего не вернёшь, Андрей. — Катя покачала головой. — Ты уже ничего не вернёшь. Потому что доверие, которое ты так беззастенчиво растоптал, оно не возвращается. Ты постоянно лгал мне. Постоянно притворялся. Постоянно обманывал. А я верила. Я надеялась. Я ждала. А ты… ты просто использовал меня. Использовал наши деньги. Использовал нашу мечту.
Она сделала шаг назад. Её глаза наполнились холодной решимостью.
— Андрей, я повторяю: с этого дня бюджет раздельный. — Её голос звучал как приговор. — Мои деньги остаются при мне. И ни копейки из них не уйдёт на очередные дизайнерские фантазии твоей мамы. Ни копейки. Ты можешь сколько угодно угождать ей, сколько угодно помогать ей, сколько угодно тащить из себя жилы ради её очередного ремонта. Но мои деньги – неприкосновенны.
Андрей почувствовал, как его сердце сжалось от ужаса. Раздельный бюджет. Это означало конец. Конец их общей жизни. Конец их мечте. Конец всему.
— Но… но как же так? Мы же… мы же семья! — Он пытался ухватиться за последние соломинки.
— Семья? — Катя рассмеялась. Горько, надрывно. — Ты разрушил нашу семью, Андрей. Ты разрушил её своими руками. Своей слабостью. Своей ложью. Своей безграничной преданностью твоей маме.
В этот момент телефон Андрея зазвонил. Он взглянул на экран. Звонила мама.
Катя перехватила его взгляд.
— Ну что? Она, наверное, звонит, чтобы похвастаться новой люстрой? Или новым унитазом? Или новыми обоями? Или, может быть, ей срочно понадобились новые французские шторы, чтобы идеально вписаться в её «личный Версаль»?
Андрей растерянно посмотрел на телефон, потом на Катю. Он был в тупике. С одной стороны – мама, которая ждала его помощи, его внимания, его денег. С другой – Катя, которая только что вынесла ему приговор.
— Кать, ну дай я отвечу. Может быть, что-то срочное.
— Конечно. — Катя кивнула. — Отвечай. А заодно можешь сказать ей, что теперь она должна сама оплачивать свои «дизайнерские фантазии». Потому что у её сына теперь раздельный бюджет. И у него больше нет лишних денег на её бесконечные ремонты.
Андрей поднял телефон. Его пальцы дрожали. Он чувствовал, как его мир рассыпается на части. Он был между двух огней. Мама, которая его вырастила. Жена, которую он любил. И обе они требовали от него полной отдачи, полного подчинения. Но теперь он понял, что не может угодить обеим. И что его выбор, который он делал на протяжении многих лет, привёл его в эту тупиковую ситуацию.
Он сбросил звонок.
— Ну? — Катя подняла брови. — Что-то случилось? Или она просто хотела поинтересоваться, насколько хорошо вписались новые обои в её «личный Версаль»?
Андрей тяжело вздохнул.
— Я… я ей перезвоню. Попозже. Мне надо… мне надо с тобой поговорить.
— Мы уже поговорили, Андрей. — Катя покачала головой. — И всё, что ты мне сказал, я уже услышала. Теперь я пойду.
Она прошла мимо него, не оглянувшись. На пороге она остановилась.
— Ах да. — Её голос снова был безжизненным. — И ещё кое-что. Твоя мама. Она, наверное, захочет приехать. Чтобы «урегулировать» ситуацию. Не беспокойся. Я её встречу. И мы с ней поговорим. Наедине. Без тебя.
С этими словами Катя вышла из комнаты, оставив Андрея одного. Он чувствовал себя как марионетка, чьи нитки обрезаны. Он был раздавлен. Разбит. И понимал, что это только начало. Начало его конца. И конца всего, что они когда-то строили вместе. А мама… мама теперь точно приедет. И это будет не просто визит. Это будет финальная битва. Битва за него. За их деньги. За их жизнь. И Андрей понимал, что в этой битве он уже проиграл.
Звонок в дверь раздался резко, нарушая звенящую тишину, которая воцарилась в квартире после ухода Кати. Андрей дёрнулся, как от удара током. Он сидел на диване, в той же позе, что и час назад, пытаясь осознать масштаб катастрофы. В голове крутились слова Кати, её ледяной голос, её приговор. Теперь ещё и этот звонок. Он знал, кто это. Сердце забилось бешено, предчувствуя неминуемую бурю.
— Андрей, открой! Это мама! — Голос Людмилы Павловны раздался из-за двери, пронзительный и требовательный.
Андрей медленно поднялся. Каждый шаг давался ему с трудом. Он чувствовал себя парализованным, застрявшим между двух огней, которые вот-вот должны были столкнуться. Открыв дверь, он увидел свою мать. Людмила Павловна стояла на пороге, воинственно подбоченясь, с сумочкой в руках и недобрым блеском в глазах. Её взгляд сразу же скользнул по его помятой одежде, по красноватым глазам, по общей растерянности.
— Что это за спектакль ты тут устраиваешь? — Она прошла в квартиру, не дожидаясь приглашения, и презрительно огляделась. — Почему ты мне не отвечаешь? Я тебе звоню, звоню, а ты трубку не берёшь! Тебе Катенька язык проглотить приказала?
— Мам, ну… — Андрей попытался начать, но она его тут же оборвала.
— Что «мам»? Я сразу поняла, что эта змея тебе голову задурила! Как посмела она требовать раздельный бюджет? Как посмела отказать тебе в помощи матери?! — Людмила Павловна повысила голос, её взгляд прожигал Андрея насквозь. — Я тебе, между прочим, всю жизнь отдала! Я тебя вырастила, выучила! А эта… эта дрянь тебя подбивает на то, чтобы ты родную мать без куска хлеба оставил!
В этот момент из комнаты вышла Катя. Она была одета в домашнюю одежду, но выглядела абсолютно собранной и неприступной. В её глазах не было ни страха, ни злости, только усталость и решимость.
— Людмила Павловна, — спокойно произнесла Катя, глядя свекрови прямо в глаза. — Не стоит устраивать цирк. Андрей взрослый мужчина и сам принимает решения. И, насколько я помню, его мать, которая «всю жизнь отдала», ни дня не работала после моего рождения, потому что всегда была домохозяйкой. И ни дня не отказала себе ни в чём.
Людмила Павловна вздрогнула от неожиданности. Она явно не ожидала такой прямоты.
— Как ты смеешь так говорить со мной, невестка? — Её голос дрогнул, но тут же окреп. — Я тебе не Людмила Павловна, я тебе мама Андрея! И я имею право знать, почему мой сын вдруг решил от меня отвернуться!
— Вы не «мама Андрея», вы Людмила Павловна. — Катя не двинулась с места. — А Андрей не «отворачивается от вас». Он просто… учится жить по средствам.
— По каким средствам? По твоим грошовым? — Людмила Павловна язвительно усмехнулась. — Я прекрасно знаю, сколько ты зарабатываешь. Этих денег на маникюр-то едва хватит! А ты тут изображаешь из себя богачку!
— Мои деньги, Людмила Павловна, — Катя сделала паузу, — на мои маникюры и прочие прихоти тратятся мною лично. И это мой личный бюджет. А вот ваши бесконечные «ремонты», «обновления» и «дизайнерские фантазии» оплачивались из нашего общего семейного бюджета. Бюджета, который мы с Андреем формировали для нашей общей цели – покупки собственного жилья.
Людмила Павловна презрительно фыркнула.
— Да что ты понимаешь в красоте? В стиле? В дизайне? У тебя, наверное, в квартире до сих пор старые обои! А у меня, между прочим, новые итальянские! И французский ламинат! И кухня у меня – загляденье! Все подруги завидуют!
— Именно. — Катя кивнула. — Итальянские обои с бархатным тиснением обошлись нам в пятьдесят тысяч рублей. Французский ламинат под патинированный дуб – в семьдесят. Хрустальная люстра, ручной работы – ещё в тридцать пять. А ваша «кухня-загляденье», с индукционной плитой, духовым шкафом и посудомоечной машиной премиум-класса, которую вы, кстати, так ни разу и не включили – в сто двадцать тысяч рублей. — Катя смотрела прямо в глаза свекрови, её голос был ровным, но каждое слово било точно в цель. — И это только за последний год, Людмила Павловна. Только за последний год из наших ипотечных накоплений на ваши «дизайнерские фантазии» ушло триста тысяч рублей. Триста тысяч рублей, которые могли бы стать нашим первым взносом за собственное жильё.
Людмила Павловна побледнела. Она явно не ожидала, что Катя обладает такой информацией, и что она будет озвучивать точные суммы. Её воинственный пыл поутих, но она всё ещё пыталась держать лицо.
— Да это копейки! Это же для меня! Для моей жизни! Что, я не заслужила? Я, которая тебя, Андрюшенька, вырастила, ночей не спала!
— Ночей не спала? — Катя усмехнулась. — Андрей, по-моему, ночами спал в основном у бабушки, пока вы с отцом… ну, отдыхали.
Людмила Павловна поперхнулась. Этот удар был неожиданным и очень точным. Андрей, стоявший в сторонке, почувствовал, как его лицо заливает краска стыда. Он всегда старался не вспоминать об этом периоде жизни родителей.
— Ты! — Людмила Павловна затряслась от ярости. — Ты мерзкая, наглая девка! Ты хочешь поссорить меня с сыном! Ты хочешь отобрать у меня моего мальчика!
— Я ничего у вас не отбираю, Людмила Павловна. — Катя скрестила руки на груди. — Андрей – взрослый мужчина. И он сам принимает решения. И его решение, как вы правильно выразились, «отвернуться» от вас – это его решение. А не моё. Моё решение – перестать быть дойной коровой для ваших бесконечных дизайнерских фантазий.
— Что?! — Людмила Павловна возмущённо выдохнула. — Дойной коровой?! Да я! Да я тебя!
— Вы меня что, Людмила Павловна? — Катя подняла бровь. — Ударите? Обругаете? Или, может быть, скажете, что я «недостойна» вашего Андрея? А он, кстати, достойно себя ведёт, когда годами врёт своей жене и тащит наши общие деньги на ваши прихоти?
Людмила Павловна перевела гневный взгляд на Андрея.
— Андрей! Ты что стоишь, как столб? Ты ей не скажешь ни слова? Ты позволишь ей так разговаривать с твоей матерью?
Андрей молчал. Он смотрел то на Катю, то на мать, его лицо было искажено мукой. Он понимал, что оба варианта ответа приведут к катастрофе. Он понимал, что он загнан в угол, и что выхода нет. Его малодушие, его постоянное увиливание от ответственности, его вечное стремление всем угодить – всё это привело его к этому моменту.
— Вот видишь, Людмила Павловна. — Катя обвела Андрея взглядом. — Он молчит. Потому что ему нечего сказать. Потому что он сам понимает, что вы виноваты в этом. Вы, со своими бесконечными запросами. И он, со своей слабостью.
— Да как ты смеешь?! — Людмила Павловна подошла к Кате вплотную. — Ты кто такая, чтобы судить меня? Я его мать! Я его родила!
— И что? — Катя не отступила. — Вы родили его, а я хотела с ним жить. Строить семью. Мечтать. А вы эти мечты растоптали. Растоптали своими итальянскими обоями, своими французскими ламинатами, своими хрустальными люстрами.
Андрей, наконец, не выдержал. Он выступил вперёд.
— Мам, Катя… Хватит! Пожалуйста!
— Что «хватит»? — Людмила Павловна повернулась к сыну. — Ты слышишь, что она говорит? Она оскорбляет меня! Она обвиняет меня! И ты молчишь?
— Он не молчит, Людмила Павловна. — Катя опередила Андрея. — Он просто осознаёт, что сделал. Осознаёт, что его мать, которая так сильно его любит, просто использовала его. Использовала его деньги. Использовала его привязанность. Использовала его семью.
— Ты! — Людмила Павловна подняла руку, словно собираясь ударить Катю.
Андрей перехватил её руку.
— Мам! Не надо!
Людмила Павловна в шоке посмотрела на сына.
— Ты… ты против меня? Ты защищаешь её?
Андрей опустил голову.
— Я… я просто не хочу, чтобы вы ругались.
— Поздно, Андрей. — Катя покачала головой. — Уже поздно. Вы уже всё разрушили. Вы оба.
Она повернулась к Андрею, её взгляд был полон окончательной и бесповоротной решимости.
— С этого дня, Андрей, — произнесла она каждое слово чётко, раздельно, — у нас не просто раздельный бюджет. У нас раздельные пути. Я больше не могу так. Я больше не могу жить в обмане. Не могу жить в постоянном страхе, что очередная «дизайнерская фантазия» твоей мамы опустошит наш счёт.
Андрей попытался что-то сказать, но она снова его остановила.
— Не надо ничего говорить, Андрей. Всё уже сказано. Я ухожу.
— Куда? — Он поднял на неё глаза, полные ужаса.
— Куда угодно. — Катя пожала плечами. — Главное, подальше от бесконечных ремонтов, от лжи и от той жизни, которая стала для меня невыносимой.
Она развернулась и пошла к двери.
— Стой! — Людмила Павловна попыталась остановить её. — Ты куда собралась? Ты не можешь уйти! Ты должна уважать семью!
Катя остановилась, не оборачиваясь.
— Семья, Людмила Павловна, — произнесла она тихо, но так, что её слова прозвучали как раскат грома, — это уважение. Это доверие. Это поддержка. И это нечто большее, чем итальянские обои и французский ламинат. И, к сожалению, в вашей «семье» я этого не нашла.
С этими словами она открыла дверь и вышла. Дверь тихо закрылась за ней, но этот тихий звук прозвучал как выстрел в ушах Андрея и Людмилы Павловны.
Людмила Павловна повернулась к сыну. Её лицо было искажено гневом, но в глазах был страх.
— Андрей! Ты что наделал? Ты позволил ей уйти? Ты позволил ей разрушить нашу семью?
Андрей молчал. Он смотрел на закрытую дверь, за которой только что исчезла Катя. В его голове прокручивались все её слова, все её обвинения. Он понял. Понял, что Катя была права. Он сам всё разрушил. Своей слабостью. Своим малодушием. Своей неспособностью сказать «нет» той, кто, казалось бы, любил его безгранично, но на самом деле просто использовал. Он остался один. Разбит. Растоптан. Между мамой, которая требовала от него всего, и отсутствием жены, которая давала ему всё.
Людмила Павловна продолжала кричать, обвинять, но Андрей уже не слышал её. В его ушах звенела лишь тишина. Тишина, которая пришла на смену крикам и скандалам. Тишина, которая означала лишь одно: конец. Конец всего. И он понимал, что эта тишина будет преследовать его очень долго. Возможно, всю оставшуюся жизнь. А его «личный Версаль», который так дорого обошёлся, теперь казался лишь холодным и пустым местом. Местом, где он потерял всё…
