— Вадиму отходит квартира, Свете мы покупаем машину, — голос матери, Галины Петровны, разливался по комнате, как теплое масло, обволакивая и усыпляя бдительность.
Она сделала паузу, оглядев нас троих. Вадим тут же уткнулся в телефон, а Светка едва заметно улыбнулась, поймав мой взгляд.
В ее улыбке было торжество победителя.
— А тебе, Кира, мы доверяем самое ценное. Заботу о больной бабушке и полную оплату всех счетов. Поздравляем.
Воздух в комнате стал плотным, вязким. Слова матери не просто прозвучали — они повисли, как приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию.
Я медленно подняла на нее глаза. Она смотрела на меня с той самой фирменной ободряющей улыбкой, которую приберегала для самых неприятных моментов.
Улыбкой, которая говорила: «Возражения не принимаются, милая, все уже решено за тебя».
— Квартира… бабушкина, — выдавила я из себя, чувствуя, как немеет язык.
Светка фыркнула.
— Ну и что? Бабушке она уже не нужна, а Вадику семью создавать надо. Не на улице же ему с Юлей жить.
— А машина? — мой голос звучал чужим, как будто доносился из глубокого колодца.
— Деньги с дачи, — небрежно бросила сестра, с показным интересом рассматривая свой маникюр. — Дача родительская, они решили ее продать. Тебе же она никогда не нравилась. Вечно ты оттуда сбежать пыталась.
Она была права. Я ненавидела эту дачу, эти бесконечные грядки, эту летнюю повинность.
Но я помнила каждое лето, проведенное там с бабушкой. Помнила, как мы собирали ягоды, а она рассказывала мне истории из своей молодости. И эти воспоминания были единственным, что у меня осталось от того места. Теперь и их монетизировали.
— Но… мы же всегда считали ее общей, — прошептала я, понимая, насколько жалко это звучит.
— Вот именно! — подхватила мать, и ее голос потеплел еще больше, становясь почти медовым. — Мы и разделили.
Каждому по способностям и потребностям. Вадиму — крыша над головой. Свете — возможность быть мобильной, она же вечно в разъездах. А ты… ты у нас всегда была самой ответственной.
Она произнесла это так, будто вручала мне орден. Орден, вылитый из свинца, который тут же потянул меня на дно. Всю жизнь это было моим клеймом. Кира ответственная — значит, Кира сделает, доучит, доделает, посидит, поможет.
Я посмотрела на брата. Вадим так и не поднял головы, судорожно листая что-то в своем телефоне. Он всегда прятался, когда нужно было принимать решение или говорить правду.
— Мы решили, что так будет справедливо, — твердо закончила мать, ставя точку в этом фарсе.
Справедливо. Они вынули из моей жизни все материальные опоры, взвалили на меня всю тяжесть ответственности и назвали это справедливостью.
Я встала. Ноги казались ватными.
— Мне нужно к бабушке. У нее процедуры скоро.
Никто не пытался меня остановить. Я шла по коридору, и спиной чувствовала их взгляды. Облегченные. Довольные. Они провернули это. Быстро и почти безболезненно. Для себя.
В прихожей я наткнулась на бабушкину фотографию в старой рамке. Она улыбалась мне оттуда, молодая и полная сил.
Они назвали это доверием. А я — пожизненным заключением.
Первый звонок раздался через два дня. На экране высветилось «Светочка».
— Кир, привет! Слушай, тут такое дело… — начала она без предисловий, весело и напористо. — Мне тут в салон надо съездить, краску для машины подобрать. Не одолжишь пару тысяч? А то все деньги на оформление ушли.
Я молчала, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. Она просила у меня денег на краску для машины, которую купили, продав часть моего прошлого.
— Свет, у меня сейчас каждая копейка на счету. Лекарства для бабушки очень дорогие.
Сестра на мгновение замолчала.
— Ой, ну не начинай. Я же не навсегда прошу, отдам. Мы же семья, должны друг другу помогать.
В ее голосе не было и тени смущения. Только раздражение, что я не вошла в ее положение мгновенно.
— Я не могу, Света.
— Понятно, — холодно бросила она и повесила трубку.
Через час позвонила мать. Она не стала ходить вокруг да около.
— Кира, почему ты отказываешь сестре? У нее сейчас сложный период, новая машина, столько хлопот.
— Мама, у меня тоже сложный период. У меня на руках больной человек и счета, которые нужно оплачивать.
— Не преувеличивай. Мы с отцом тоже помогаем, чем можем. И вообще, я думала, ты порадуешься за сестру. А ты ведешь себя как эгоистка.
Она говорила со мной так, будто я была капризным ребенком, который не хочет делиться игрушкой.
Настоящий удар ждал меня в субботу. Я пришла в квартиру бабушки, чтобы приготовить ей еды на несколько дней, и застала там Вадима с Юлей. Они ходили по комнатам с рулеткой, оживленно что-то обсуждая.
— О, Кира, привет, — брат даже не смутился. — А мы тут прикидываем, где перегородку сносить будем. Знакомься, это Юля.
Юля окинула меня оценивающим взглядом и сладко улыбнулась.
— У вас тут так… винтажно. Но ничего, мы все переделаем в скандинавский стиль.
Они обсуждали будущий ремонт в квартире, где еще жила их бабушка. В квартире, за которую платила я.
— Что вы здесь делаете? — мой голос сорвался.
— Мама разрешила, — пожал плечами Вадим. — Сказала, тебе все равно. Ты же тут не живешь.
Я посмотрела на него. На его спокойное, сытое лицо. Он не видел ничего плохого в своих действиях. Для него это было нормой.
— Уходите. Немедленно.
— Ладно-ладно, чего ты, — он лениво махнул рукой. — Все равно скоро съезжать.
Когда за ними закрылась дверь, я опустилась на стул. Они не просто забрали квартиру. Они стирали бабушку из ее собственного дома, пока она была еще жива.
Вечером я сидела над счетами. Сиделка, лекарства, коммунальные платежи за две квартиры — мою и бабушкину. Сумма выходила чудовищная. Я открыла банковское приложение и посмотрела на свой баланс. Денег едва хватало до следующей зарплаты.
Я попыталась поговорить с отцом. Он единственный, кто мог бы меня понять.
— Пап, это несправедливо. Я не справлюсь одна.
Отец тяжело вздохнул, не отрываясь от газеты.
— Дочка, пойми мать. Она хочет как лучше для всех. Вадим — наследник, ему нужно гнездо. Света — девочка, ей нужна поддержка. А ты сильная, ты справишься.
Он сказал это с гордостью. И эта гордость была для меня оскорбительнее, чем эгоизм матери. Они просто назначили меня сильной и на этом успокоились. Списали со счетов, повесив на шею неподъемный груз.
Я поняла, что разговоры бесполезны. Они создали свою реальность, в которой все было логично и правильно. И в этой реальности мне была отведена роль жертвенной рабочей лошади.
Предел наступил в среду. Неделю я жила в персональном аду. Мне звонили из банка по поводу просроченного платежа по кредитке. Сиделка писала, что заканчиваются дорогие лекарства.
В моей собственной квартире перегорела проводка, и я сидела без света, потому что не было денег на электрика. Я крутилась как могла, взяла подработку по ночам, спала по четыре часа.
Мать позвонила днем. Голос бодрый, деловой.
— Кирочка, у меня для тебя отличная новость! Мы решили твою проблему с деньгами.
Я замерла, не веря своим ушам. Неужели?
— Мы нашли для бабушки прекрасный пансионат. Государственный. Очень приличный, я узнавала. И главное — почти бесплатный!
Я молчала. Каждое ее слово падало в меня, как камень в колодец.
— Представляешь, какая экономия? — щебетала она. — Тебе больше не придется платить сиделке, за квартиру ее… Мы уже договорились, в субботу ее перевезем. Тебе нужно только собрать ее вещи. Самое необходимое.
Она говорила так, будто предлагала отправить бабушку в санаторий.
— Вы… вы решили за меня? — прохрипела я.
— Ну конечно! Мы же видим, как тебе тяжело. Мы решили помочь тебе, разгрузить. Ты же сама жаловалась отцу. Вот, мы нашли выход.
Это был не выход. Это была ссылка. Они избавлялись от последней проблемы — от самой бабушки. Чтобы Вадим мог спокойно делать ремонт.
— Я не согласна.
— Кира, не глупи, — в голосе матери появились стальные нотки. — Вопрос решен. Отец уже дал предварительное согласие как ближайший родственник.
И тут что-то произошло. Словно лопнула туго натянутая струна, державшая меня в рамках «хорошей, ответственной дочери».
— Нет, — сказала я. Голос был ровный, почти безжизненный. — Вы ничего не сделаете.
— Это еще почему? — искренне удивилась мать.
— Потому что вы не имеете права.
Я повесила трубку.
Руки действовали сами. Я подошла к старому бабушкиному комоду, выдвинула нижний ящик, который всегда заедал. Под стопкой пожелтевших скатертей лежал плотный конверт.
Я вспомнила тот день год назад. Бабушка позвала меня, ее руки уже тогда сильно дрожали. «Кирочка, возьми.
Это на всякий случай. Твоя мать — хорошая женщина, но она видит активы, а не людей. Когда придет время, ты должна будешь защитить не имущество, а меня. Ты умная, разберешься».
Я никогда не открывала его. Мне было страшно.
Внутри лежала бумага, сложенная вчетверо. Генеральная доверенность. На мое имя.
Дающая мне полное, абсолютное право распоряжаться всем имуществом, счетами и, главное, принимать любые медицинские решения от имени бабушки. Документ был заверен нотариально.
Они думали, что у них все карты на руках. Отец — «ближайший родственник». Мать — «организатор». А я — просто исполнитель.
Но у меня был козырь.
Я взяла телефон. Пальцы больше не дрожали. Я нашла в контактах номер, который сохранила на всякий случай — юрист по семейным делам, которого мне когда-то рекомендовали.
— Алло, здравствуйте. Меня зовут Кира Воронова. Мне срочно нужна ваша консультация. У меня на руках есть доверенность, и я хочу запретить третьим лицам приближаться к моей подопечной и ее собственности. Да, третьи лица — это мои ближайшие родственники.
В субботу они приехали, как на праздник. Мать, отец и Вадим. Уверенные в себе, в своей правоте. Я ждала их. Дверь в бабушкину квартиру была открыта.
— Ну вот, молодец, что все поняла, — с порога заявила мать, оглядывая коридор. — Где вещи? Мы машину заказали.
— Никакой машины не будет, — я вышла им навстречу. Я была совершенно спокойна. Впервые за долгие недели.
— Что это значит? — нахмурилась она.
Я молча протянула ей копию доверенности. Мать пробежала глазами по строчкам, и ее лицо начало меняться. Уверенность сменилась недоумением, а затем — гневом.
— Что это за филькина грамота?
— Это официальный документ, Галина Петровна, — раздался за моей спиной спокойный мужской голос.
Из комнаты вышел мой юрист, Игорь Сергеевич. — Согласно ему, единственным законным представителем Зинаиды Аркадьевны является моя клиентка, Кира Андреевна.
Любые ваши действия в отношении нее или ее имущества без согласия Киры Андреевны будут расцениваться как самоуправство.
Вадим выхватил у матери бумагу.
— Но… квартира? Мне же…
— Квартира принадлежит вашей бабушке, — отрезала я. — А я, как ее доверенное лицо, считаю, что нынешние условия проживания для нее неподходящи.
Отец смотрел на меня с ужасом.
— Дочка, что ты творишь? Это же семья…
— Семья? — я посмотрела ему прямо в глаза. — Семья — это когда заботятся друг о друге. А не когда сбрасывают самого слабого в богадельню, чтобы распилить его имущество.
Мать побагровела.
— Да как ты смеешь! Я тебе жизнь дала!
— И я за это благодарна. Но это не дает вам права мою жизнь разрушать. Вы сделали свой выбор. Вадиму — квартира, Свете — машина. А мне — ответственность. Я принимаю ее. Полностью.
Я сделала паузу, давая им осознать мои слова.
— Отныне вы не имеете к бабушке и ее финансам никакого отношения. Эта квартира будет продана. На вырученные деньги я обеспечу бабушке уход в лучшем частном пансионате и найму круглосуточную сиделку.
— Ты не можешь! — взвизгнул Вадим.
— Могу. И сделаю. А вам я советую покинуть это помещение. Иначе нам придется вызвать полицию.
Они смотрели на меня, как на чужого человека. Возможно, в этот момент я и стала для них чужой. Та «сильная девочка», на которую можно было все свалить, умерла.
Они ушли, громко хлопнув дверью. Отец обернулся в последний раз. В его глазах было что-то похожее на раскаяние. Но было уже поздно.
Эпилог
Прошло два года. Я сидела в своей маленькой, но собственной студии с большим окном, выходящим на тихий двор. Процесс оказался дольше и сложнее, чем я думала.
Почти год ушел на продажу квартиры, поиск подходящего пансионата и улаживание всех юридических формальностей. Но я справилась. Запах свежей краски еще не до конца выветрился после недавнего ремонта, который я делала сама.
Каждая вещь здесь была выбрана и куплена мной. Это было мое пространство. Моя крепость.
Бабушки не стало полгода назад. Она ушла тихо, во сне, в своей комнате в пансионате.
Последние полтора года она провела в комфорте и заботе. Иногда, в моменты просветления, она узнавала меня, улыбалась и крепко сжимала мою руку. Этого было достаточно.
После смены номера телефона моя бывшая семья на время пропала с радаров. Но мир тесен. Через общих знакомых до меня долетали обрывки их новой реальности.
Светкина блестящая машина прослужила ей недолго. Не имея возможности платить по кредиту и обслуживать дорогой автомобиль, она продала его за бесценок. Теперь она ездила на работу на метро, вечно жалуясь на толкучку и несправедливость жизни.
Вадим так и не женился на своей Юле. Когда стало ясно, что бесплатной квартиры не будет, а будет ипотека и бытовые проблемы, романтика быстро улетучилась.
Он вернулся жить к родителям, в свою старую комнату. Его мечта о «семейном гнезде» разбилась о финансовую реальность.
Тяжелее всего пришлось родителям. План «осчастливить» детей провалился, и теперь у них на шее сидели двое взрослых, недовольных жизнью неудачников.
Мать, как мне передавали, сильно постарела и стала раздражительной. Ее уверенность в собственной правоте испарилась, оставив после себя лишь горечь.
Телефонный звонок застал меня за разбором старых фотографий. Незнакомый номер. Я долго смотрела на экран, но что-то заставило меня ответить.
— Кира? — голос отца звучал глухо и неуверенно.
Я молчала.
— Дочка, я… Я знаю, что не имею права звонить. Но скоро у матери юбилей. Может, придешь? Она… она будет рада.
В его голосе не было прежней снисходительной гордости. Только усталость и какая-то отчаянная надежда. Он пытался склеить то, что они сами разбили вдребезги.
Я представила себе этот юбилей. Унылое застолье, натянутые улыбки. Светка, сверлящая меня завистливым взглядом. Вадим, уткнувшийся в тарелку. И мать, пытающаяся разыграть роль радушной хозяйки и главы счастливого семейства.
Они не изменились. Они просто хотели вернуть все как было. Вернуть свою удобную, сильную девочку, которая решала все проблемы.
— Нет, папа, — ответила я ровно, без злости. — Я не приду.
Он замолчал, видимо, подбирая слова.
— Мы скучаем. Мы же семья…
— Та семья, о которой ты говоришь, сделала свой выбор два года назад. Я его уважаю. А теперь у меня своя жизнь. И я бы хотела, чтобы вы уважали ее.
Я не стала ждать ответа и аккуратно завершила вызов. Заблокировала номер. Не было ни боли, ни сожаления.
Только окончательное, кристально чистое понимание: мой мир больше не вращается вокруг их желаний и потребностей.
Я вернулась к фотографиям. На одной из них молодая бабушка держала на руках маленькую меня.
Я улыбнулась. Я сохранила то, что было действительно важно. Память. И себя.
