— Витя? Какими судьбами? — Яна постаралась, чтобы ее голос звучал ровно, без излишних эмоций, хотя внутри все неприятно сжалось.
Встреча была неожиданной и, честно говоря, нежелательной. Она как раз закончила укладывать пакеты с продуктами в багажник своего блестящего на солнце «корейца» — небольшая, но такая символичная победа над прошлым, где каждая копейка уходила на нужды теперь уже бывшего мужа.
Солнечные лучи играли на её ухоженных волосах, подчёркивали свежесть лица и блеск в глазах. Шесть месяцев свободы сделали своё дело: Яна расцвела, сосредоточилась на карьере, которая уверенно шла в гору, и наконец-то почувствовала вкус независимости.
Виктор же, напротив, выглядел так, словно все эти полгода провёл не иначе как в затяжном пике. Дорогой когда-то костюм висел на нём, как на вешалке, подчёркивая исхудавшую фигуру. Лицо осунулось, под глазами залегли тёмные, нездоровые тени, а взгляд беспокойно бегал, не находя точки опоры.
Он нервно мял в руках ключ от своей старой, потрёпанной «девятки», припаркованной через пару машин – молчаливого свидетеля его нынешнего положения. Контраст между ними был разительным и почти болезненным, по крайней мере, для одного из них.
— Яна, слушай, тут такое дело… Ты не представляешь, во что я влип! — начал он сразу, без обиняков, его голос был хриплым и каким-то заискивающим, совершенно не похожим на тот уверенный баритон, которым он когда-то командовал в их общем доме. — Помнишь, ты на развод подала? Ну вот, из-за этого всё…
Я же тогда… ну, понимаешь, тяжело было. Очень. Морально просто раздавлен был. Пришлось, ну… как-то стресс снимать. Заливал горе, если честно. Сначала немного, потом больше… Думал, попустит.
Яна молча слушала, скрестив руки на груди. Её губы были плотно сжаты, а в глазах застыло выражение вежливого, но холодного интереса. Она прекрасно помнила, почему она подала на развод. И это «горе», которое он так старательно «заливал», имело вполне конкретные имена и адреса, с которыми Виктор проводил время куда охотнее, чем с законной женой.
— В общем, — продолжал он, не замечая или игнорируя её ледяное спокойствие, — я влез в долги. Серьёзные долги, Яна. Сначала по мелочи, у друзей перехватывал, думал, разрулю как-то, временные трудности. А потом… потом кредиты пошли, один, второй, третий.
Понимаешь, я думал, как-то выкручусь, найду подработку получше, бизнес какой-нибудь замучу, но всё наперекосяк пошло. Теперь коллекторы звонят, каждый день, угрожают уже не по-детски. Мне платить нечем, понимаешь? Совсем нечем! И всё это из-за тебя, Яна! Если бы не развод, ничего бы этого не было! Я бы не сломался так! Я бы держался!
Его голос начал набирать силу, в нём зазвучали откровенно обвинительные, почти истеричные нотки. Он смотрел на неё так, словно она была единственной причиной всех его несчастий, словно это она, а не его собственные поступки, загнали его в эту долговую яму. Словно её решение прекратить многолетние унижения и ложь было актом вероломства, а не закономерным итогом его поведения.
Яна слушала этот поток самооправданий и обвинений, и внутри у неё медленно, но верно закипала холодная ярость. Ошеломление от его беспардонной наглости сменилось чувством глубокого, почти физического отвращения.
Этот человек, который годами методично разрушал их брак, который не считался с её чувствами, теперь пытался выставить себя невинной жертвой, а её – бездушной виновницей его нынешнего жалкого положения.
— Погоди-погоди, Вить, — прервала она его набравшую обороты тираду, её голос звучал обманчиво спокойно, но в нём уже отчётливо прорезались стальные нотки. — Давай-ка разберёмся.
То есть, если я правильно тебя поняла, это я виновата в том, что ты, взрослый дееспособный мужчина, не смог справиться со своими финансовыми проблемами и решил их топить в алкоголе, а потом, как последний тупица, залезать в кредитную кабалу, не думая о последствиях?
Это я виновата в том, что ты оказался банальным слабаком и безответственным типом, который не умеет держать удар? Это я, по-твоему, заставляла тебя шляться по любовницам, пока мы были женаты, из-за чего мне, в конце концов, пришлось с тобой развестись, чтобы сохранить остатки самоуважения?
Виктор на мгновение опешил от такого прямого и жёсткого отпора. Он привык, что Яна скорее промолчит, уйдёт от конфликта, но сейчас перед ним стояла другая женщина – уверенная в себе, знающая себе цену и не собирающаяся больше терпеть его манипуляции. Но отступать было не в его правилах, особенно когда он чувствовал себя загнанным в угол.
— Да при чём тут твои эти… любовницы! Не было никаких любовниц! Это всё твои выдумки! — выпалил он, хотя глаза его предательски забегали. — Я тебе про реальные проблемы сейчас толкую! Мне срочно нужны деньги! Ты же сейчас хорошо зарабатываешь, я же вижу, вон, на какой машине ездишь, вся из себя такая…
Ну помоги, по-человечески! Мы же не совсем чужие люди! Столько лет вместе прожили! Неужели в тебе совсем ничего человеческого не осталось?
Он сделал шаг ближе, пытаясь заглянуть ей в глаза, вызвать хоть какую-то реакцию, кроме холодного презрения. Его лицо исказила гримаса отчаяния и плохо скрываемой злости.
— Но у меня же проблемы… Ты что, не понимаешь?
— А это уже твои личные проблемы, что ты не можешь отдать долги, Вить! Теперь ты мне не муж, и помогать тебе я не собираюсь! — отчеканила Яна, и каждое её слово, словно острый осколок льда, вонзилось в него.
Она смотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда, и с каким-то мстительным удовлетворением наблюдала, как его лицо сначала побагровело, а потом пошло некрасивыми пятнами. Ну что ж, представление только начиналось. И на этот раз она не собиралась быть молчаливой зрительницей.
Слова Яны, резкие, как удар хлыста, заставили Виктора вздрогнуть. Багровые пятна, выступившие на его лице, слились в один сплошной румянец негодования. Он задохнулся от возмущения, словно ему неожиданно перекрыли кислород. Такую Яну он не знал.
Та, прежняя, скорее бы расплакалась, начала бы оправдываться или, в лучшем случае, просто промолчала бы, проглотив обиду. Но эта женщина, стоящая перед ним, уверенная, с холодным блеском в глазах, была ему незнакома и оттого еще более пугающа.
— Не муж? Да ты… ты вообще соображаешь, что несёшь?! — наконец прохрипел он, его голос сорвался на фальцет. Он инстинктивно сделал шаг вперёд, сокращая дистанцию, словно пытаясь своим физическим присутствием подавить её волю.
— Ты мне всю жизнь перечеркнула своим этим разводом! Я из-за тебя пошёл по наклонной! Если бы ты тогда не взбрыкнула, всё было бы по-другому! Я бы не… не докатился до такого! Это ты виновата, что у меня появились эти проблемы!
Его кулаки непроизвольно сжались, костяшки пальцев побелели. Он смотрел на неё с такой неприкрытой ненавистью, что Яна на мгновение почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок. Но она не отступила, не опустила глаза. Наоборот, её взгляд стал ещё твёрже, ещё презрительнее.
— Я тебе жизнь перечеркнула? Витя, ты серьёзно? — Голос Яны звучал ровно, но в нём звенела сталь. Она сделала небольшую паузу, давая ему возможность в полной мере ощутить абсурдность его обвинений. — Давай-ка я тебе напомню, как ты «держался», когда мы ещё были женаты. Или ты уже забыл своих бесконечных Лен, Свет, Оксан?
Забыл, как возвращался домой под утро, благоухая чужими духами и шампанским, и бормотал что-то невнятное про «задержался на работе»? Забыл, как я находила в карманах твоих пиджаков то смятые записки с телефонными номерами, то чеки из ресторанов, в которых мы с тобой отродясь не бывали?
Или, может, напомнить тебе, как ты «заливал горе» ещё задолго до нашего развода, когда я, как ненормальная, пыталась склеить то, что ты с таким упорством разбивал вдребезги?
Каждое её слово было как точный, выверенный удар. Виктор отступал под этим натиском, его лицо меняло цвет с багрового на мертвенно-бледный. Он пытался что-то возразить, но Яна не давала ему вставить ни слова, её голос набирал силу, но это была не истерика, а холодная, обжигающая ярость женщины, которая слишком долго терпела.
— Это ты, Витя, методично, день за днём, год за годом, убивал наш брак! Ты превратил нашу жизнь в сплошной обман и унижение! Ты думал, я этого не замечала? Думал, я слепая или настолько глупа, что буду вечно верить твоим лживым басням?
Я подала на развод, потому что ты не оставил мне другого выбора! Потому что жить в этой атмосфере лжи и предательства стало невыносимо! А теперь ты имеешь наглость заявлять, что это я виновата в твоих проблемах? Да ты просто жалкий трус, который не способен взять на себя ответственность даже за собственные поступки!
Она остановилась, чтобы перевести дух. Солнце нещадно палило, раскалённый асфальт парковки, казалось, плавился под ногами. Мимо них проходили люди с покупками, бросая любопытные взгляды на эту странную, громко выясняющую отношения пару, но никто не вмешивался.
Виктор, поняв, что прямая атака и перекладывание вины не сработали, резко сменил тактику. Его лицо исказила гримаса страдания, плечи опустились, он вдруг показался ещё более жалким и потрёпанным.
— Яна, Яночка, ну что ты такое говоришь… — забормотал он, его голос обрёл плаксивые, заискивающие нотки. — Ну, было, да… Ошибался, признаю. Бес попутал, каюсь… Но мы же… мы же столько лет вместе прожили… Неужели ты всё хорошее забыла? Помнишь, как мы на море ездили? Как квартиру эту вместе обставляли, каждую мелочь выбирали? Неужели это всё ничего для тебя не значит?
Он попытался сделать шаг к ней, протянуть руку, но Яна инстинктивно отпрянула, словно от чего-то заразного.
— Яночка, ну пойми ты меня, я на грани! — продолжал он свою жалостливую песнь. — Я же не совсем чужой тебе человек. Мы же семьёй были! Одной семьёй! Как ты можешь так хладнокровно смотреть, как я тону? Как ты можешь бросить меня в такой момент? Ведь если бы не ты… если бы ты была рядом…
Яна слушала его, и на её губах появилась кривая, презрительная усмешка. Этот переход от агрессии к униженным мольбам был настолько предсказуем, настолько в его стиле, что ей стало почти смешно.
— Семьёй? — переспросила она, и её смех, короткий, лишённый всякого веселья, резанул по ушам. — Забавно это слышать именно от тебя, Вить. Когда ты кувыркался по чужим койкам с очередной «любовью всей своей жизни», ты о «семье» вспоминал?
А когда ты унижал меня перед своими дружками, рассказывая сальные истории из нашей жизни и отпуская двусмысленные комплименты в адрес каждой юбки, проходившей мимо, ты о «семье» думал? Или, может, ты думал о семье, когда месяцами не замечал меня, существующую рядом, как предмет мебели, пока ты был поглощён своими «важными делами» и «срочными встречами», от которых за версту несло женскими духами и алкоголем?
О какой такой «семье» ты сейчас лепечешь, Витя? Той, которую ты сам растоптал и уничтожил?
Её слова били без промаха. Виктор съёжился, его взгляд потух. Он больше не пытался наступать или давить на жалость. Казалось, он вдруг осознал всю тщетность своих попыток. Но Яна ещё не закончила. Она слишком долго молчала. Слишком долго носила в себе эту боль и обиду. И теперь, когда прорвало, она не собиралась останавливаться на полпути.
— Ты… ты просто бессердечная! — прошипел Виктор, его лицо снова исказилось, на этот раз не от жалости к себе, а от бессильной злобы. Все его попытки – обвинения, мольбы, взывания к прошлому – разбились о стену её холодного презрения.
Он видел, что она не поддастся, что ей действительно плевать на его проблемы, на его отчаянное положение. И это осознание, помноженное на унижение от её слов, взорвалось в нём слепой, иррациональной паникой. Ему нужны были деньги. Срочно. Любой ценой. И она была его последней, пусть и призрачной, надеждой.
— Яна, ну пожалуйста! Хоть немного! Дай в долг, я отдам! Клянусь, отдам, как только смогу! — Его голос снова зазвенел, но теперь в нём не было заискивания, скорее – отчаяние загнанного зверя. Он сделал резкий выпад, схватив её за предплечье.
Хватка была неожиданно сильной, пальцы впились в кожу сквозь тонкую ткань блузки. — Ты не можешь просто так уйти! Ты должна мне помочь! Слышишь? Должна! Я из-за тебя страдаю!
Его глаза, еще недавно бегавшие, теперь уставились на неё в упор, в них плескался страх и какая-то дикая, иступлённая решимость. Он слегка встряхнул её руку, словно пытаясь вытрясти из неё сочувствие или деньги – или и то, и другое сразу.
Люди, проходившие мимо к своим машинам, ускоряли шаг, стараясь не встречаться с ними взглядами, но и не отводя их совсем. Эта сцена на раскаленной парковке под безжалостным солнцем явно выбивалась из рутины субботнего шопинга.
Яна на мгновение замерла, ошеломлённая не столько болью, сколько самим фактом этого физического контакта. Это было что-то новое. Виктор мог быть лживым, эгоистичным, неверным, но руку на неё он раньше никогда не поднимал, даже в пылу самых жарких ссор их прошлой жизни. И этот жест, это отчаянное, унизительное хватание, переполнило чашу её терпения окончательно.
Её лицо окаменело. Ледяная ярость, до этого момента сдерживаемая внутри, выплеснулась наружу не криком, а почти змеиным шипением. Она резким, отработанным движением, которому сама удивилась, вырвала руку из его хватки. На коже остались красные следы от его пальцев.
— Ты что себе позволяешь, ненормальный?! — прошипела она так тихо, что расслышать мог только он, но в этом шёпоте было больше угрозы, чем в любом крике. Её глаза сузились, превратившись в две ледяные щели. Спокойствие слетело с неё, как маска, обнажив стальную, беспощадную решимость.
— Ещё раз посмеешь ко мне прикоснуться, Витя, ещё раз подойдёшь ко мне со своими жалкими проблемами, и я тебе устрою такую жизнь, что твои коллекторы покажутся тебе милыми зайчиками!
Виктор отшатнулся, инстинктивно подняв руки, словно защищаясь от удара, хотя она и не думала нападать. Её внезапная, холодная ярость подействовала на него сильнее, чем любой крик или слезы.
— Ты думаешь, я не знаю про твою новую пассию? Эту… как её… Аллочку? Блондиночку молоденькую, которая думает, что отхватила себе принца? — продолжала Яна тем же ледяным, полным яда голосом, с явным удовольствием наблюдая, как его лицо вытягивается от изумления и страха.
— Так вот, слушай сюда внимательно, бывший муженёк. Ещё один твой выпад в мою сторону, ещё одна попытка сделать меня виноватой в твоей никчёмной жизни, ещё одно твоё прикосновение – и я лично найду эту твою Аллочку. И знаешь, что я ей расскажу?
Она сделала шаг к нему, и теперь уже он инстинктивно отступил, уперевшись спиной в раскалённый капот соседней машины.
— Я ей расскажу всё. В мельчайших подробностях. Про всех твоих Лен, Свет и Оксан, с именами, датами и местами ваших встреч, благо память у меня хорошая, а доказательств ты сам мне оставил предостаточно. Расскажу, как ты врал мне в глаза, как тратил наши общие деньги на своих девок, как приходил домой под утро, не в силах связать двух слов.
Расскажу ей, какой ты на самом деле «принц» – лживый, трусливый, неспособный нести ответственность ни за свои поступки, ни за свои слова. Расскажу, как ты сейчас бегаешь по парковкам, клянчишь деньги у бывшей жены, потому что сам довёл себя до ручки.
Думаю, твоей Аллочке будет очень интересно послушать. Как считаешь, она всё ещё будет считать тебя «подарком судьбы» после моего рассказа? Или, может, поможет тебе долги отдать из своей зарплаты? А, Витя?
Она смотрела на него в упор, и в её взгляде не было ни капли жалости, только холодный, беспощадный расчёт. Она нашла его слабое место, его ахиллесову пяту – его тщеславие, его страх потерять лицо перед новой женщиной, перед которой он, несомненно, рисовал совсем другую картину своей жизни. И она ударила точно в цель.
Слова Яны упали в раскаленный воздух парковки, как куски льда. Виктор застыл, прижавшись спиной к горячему металлу чужой машины. Краска медленно отхлынула от его лица, оставив после себя нездоровую, землистую бледность.
Его глаза, до этого метавшиеся между страхом и злобой, теперь были широко раскрыты, в них застыло выражение почти суеверного ужаса, смешанного с полным, сокрушительным недоумением. Он смотрел на Яну так, словно видел призрака, или, хуже того, человека, знающего о нем то, что не должен был знать никто.
— От… откуда? — выдохнул он, и голос его был едва слышен, словно из него разом выпустили весь воздух. Это был даже не вопрос, а скорее непроизвольный звук, вырвавшийся из сдавленной груди. Он не мог поверить, что она знает. Про Аллу.
Про его новую, тщательно оберегаемую от посторонних глаз, надежду на «другую жизнь». Он был уверен, что после развода Яна полностью вычеркнула его из своих мыслей, что она занята своей новой успешной жизнью и ей нет дела до его скромных попыток наладить личное счастье на обломках прошлого.
Яна усмехнулась. Это была не весёлая, а скорее хищная, торжествующая усмешка победителя, который загнал противника в угол и теперь наслаждается его беспомощностью. Она медленно, с видимым удовольствием, обвела его взглядом с головы до ног, словно оценивая степень нанесённого урона.
— А ты думал, Витенька, что наш город – это мегаполис, где можно спрятаться? — её голос снова обрёл спокойную, даже немного ленивую интонацию, но от этого он не стал менее ядовитым. — Город маленький, мой дорогой. Очень маленький. И люди в нём, как ни странно, любят поговорить. Особенно о таких «видных» мужчинах, как ты, которые так быстро находят утешение после «трагического» развода.
Твоя Аллочка, оказывается, работает в салоне красоты, куда захаживает одна моя хорошая знакомая. И Аллочка, как и многие молоденькие девочки, влюблённые по уши, очень любит похвастаться своим «солидным» и «перспективным» мужчиной. Так что, да, Витя, я знаю. И знаю, скорее всего, гораздо больше, чем ты себе можешь представить.
Знаю, какие песни ты ей поёшь про свою «бывшую дрянь-жену», которая тебя «никогда не понимала» и «только пилила». Знаю, как ты пыжишься изобразить из себя успешного и состоявшегося, хотя сам сидишь по уши в долгах, которые наделал, «заливая горе» после того, как я тебя, такого замечательного, бросила.
Каждое её слово было как новый гвоздь, вбиваемый в крышку его гроба. Виктор молчал, обмякнув. Его руки безвольно повисли вдоль тела. Вся его напускная бравада, агрессия, попытки давить на жалость – всё это исчезло без следа, смытое волной её холодной, убийственной осведомлённости. Он стоял перед ней полностью раздетым, выставленным на посмешище, жалким и униженным.
Осознание того, что она знает всё, что его тщательно выстроенный мирок перед новой пассией может рухнуть в одночасье от нескольких её фраз, парализовало его. Угроза коллекторов, долги – всё это на мгновение отошло на второй план перед лицом этого тотального, публичного (пусть и перед одной, но самой важной для него сейчас зрительницей) разоблачения.
Он больше не смотрел на Яну. Его взгляд упёрся в трещину на асфальте у его ног. Плечи его поникли ещё ниже, словно под непосильной тяжестью. Он выглядел раздавленным, сломленным, превратившимся из хамоватого вымогателя в жалкую, скулящую тень.
Сейчас он не вызывал у Яны ни злости, ни даже презрения. Только какую-то брезгливую усталость. Она поняла, что добилась своего. Дальнейший разговор был бессмысленен. Сцена достигла своего апогея, и занавес можно было опускать.
Яна помолчала ещё несколько секунд, давая ему в полной мере насладиться своим положением. Затем, не проронив больше ни слова, она резко развернулась, демонстративно поправив волосы, и направилась к своей машине.
Каждый её шаг был уверенным, каждый жест – полным достоинства. Она не обернулась. Она знала, что он всё ещё стоит там, прижавшись к чужому капоту, маленький, жалкий, раздавленный.
Дверца её машины хлопнула с сухим, отчётливым звуком, окончательно отрезая её от этого неприятного эпизода. Мотор завёлся с первого раза, мягко заурчав. Яна бросила короткий взгляд в зеркало заднего вида. Виктор всё так же стоял на том же месте, понурив голову. Фигура его выражала полное и окончательное поражение.
Она выехала с парковки, не чувствуя ни злорадства, ни даже особого удовлетворения. Была только какая-то опустошённость и странное, почти физическое ощущение чистоты, словно она наконец-то смыла с себя последнюю грязь, оставшуюся от прошлой жизни. Конфликт, который он так бесцеремонно начал, был исчерпан. И на этот раз победа была полностью на её стороне.
Скандал завершился его молчаливым, унизительным крахом, и все окончательно и бесповоротно рассорились, хотя ссориться ему теперь было не с кем, кроме самого себя и своих проблем, которые никуда не делись. А Яна уезжала навстречу своему солнечному дню, оставив его наедине с раскалённым асфальтом и горьким привкусом собственного фиаско…
