— Маринка, ты сидишь? Лучше сядь! Новость — бомба!
Егор влетел в комнату как вихрь, сбросил на пол сумку с ноутбуком и с сияющим, совершенно мальчишеским лицом замер посреди комнаты, не в силах сдержать распиравшую его радость. Марина, сидевшая в кресле с вязанием, медленно подняла на него глаза. Она знала это выражение. Таким оно бывало, когда его футбольная команда выигрывала важный матч или когда ему удавалось заключить особенно выгодную сделку на работе. Это было лицо человека, абсолютно уверенного, что сейчас он осчастливит весь мир.
— Мои на следующей неделе приезжают! — выпалил он, не дожидаясь ответа. — Представляешь? Тётя Галя с дядей Колей и их детишками! Сказали, соскучились ужасно. Всю неделю у нас поживут, отпуск у них. Как в старые добрые времена! Будем вечерами на кухне сидеть, дядя Коля свои байки травить будет, а тётя Галя, может, пирогов своих напечёт, помнишь, с капустой?
Он говорил быстро, взахлёб, жестикулируя так, будто уже видел эту идиллическую картину перед собой. Он не замечал, как спицы в руках Марины замерли. Он не видел, как её лицо, секунду назад спокойное и умиротворённое, начало медленно каменеть. Егор был целиком поглощён своим собственным восторгом, своей версией реальности, в которой приезд его многочисленной родни был безусловным праздником для всех.
— Я уже всё придумал, — продолжал он, расхаживая по комнате. — В выходные на дачу рванём, шашлыков наделаем. Детишкам надувной бассейн поставим, пусть плещутся. Дяде Коле мою удочку дам, он это дело любит. А тёте Гале…
Он запнулся, и его взгляд наконец сфокусировался на жене. Но он всё ещё ничего не понял. Он увидел её застывшую позу как знак внимания, а не как предвестник бури. Он подошёл, покровительственно потрепал её по плечу и завершил свою речь главным, ключевым аккордом, который, по его мнению, должен был окончательно утвердить её в роли соучастницы этого великого события.
— Ты уж там приготовь что-нибудь повкуснее, постели им чистое, ну, чтобы всё как у людей, ты же у меня хорошая хозяйка.
Фраза «хорошая хозяйка» сработала как щелчок тумблера в её голове. Перед её внутренним взором не было никаких уютных вечеров и пирогов с капустой. Там мгновенно развернулась совсем другая картина, до боли знакомая по прошлому визиту. Горы липкой посуды в раковине, которую никто, кроме неё, не собирался мыть. Пронзительные крики двоих «детишек», семи и десяти лет, которые носились по квартире, оставляя за собой след из крошек, обёрток и сломанных вещей. Вечное «Марин, а сделай нам чаю?», «Марин, а где у вас тут полотенца?», «Марин, а постирай наши джинсы, мы их соком залили». Запах чужих носков в коридоре. Ноющая от бесконечной беготни между плитой и стиральной машиной спина. И Егор, который вечерами счастливо сидел с дядей Колей за бутылкой пива, абсолютно довольный тем, как его «хорошая хозяйка» безупречно обслуживает его семейный праздник.
Она молчала. Её молчание стало таким плотным, что, казалось, его можно было потрогать. Оно впитало в себя весь кислород в комнате. Егор наконец-то почувствовал неладное. Его улыбка медленно сползла с лица.
— Ты чего, не рада, что ли? — спросил он с ноткой обиженного недоумения. — Это же моя семья.
Марина медленно опустила вязание на колени. Она подняла голову и посмотрела на мужа. Но это был взгляд, которым смотрят не на близкого человека, а на внезапное, непонятное препятствие, возникшее на твоём пути. Голос её, когда она заговорила, был ровным, безжизненным, и от этого он прозвучал страшнее любого крика.
— Егор, а они в гостиницу не пробовали?
Вопрос про гостиницу повис в воздухе, как дым от дешёвой сигареты — едкий, неуместный. Егор на секунду замер, а потом из его груди вырвался короткий, нервный смешок. Он воспринял это не как вызов, а как дурную, неумелую шутку.
— Гостиницу? Ты шутишь, что ли? Какая гостиница для родни? Это же тётя Галя! Она мне в детстве штаны зашивала. Мы так не делаем, Марин, у нас так не принято.
Он подошёл к ней, всё ещё пытаясь сохранить лёгкий, снисходительный тон, будто объяснял ребёнку очевидные вещи. Он хотел сгладить неловкость, вернуть разговор в русло своего первоначального восторга. Но Марина не смотрела на него. Её взгляд был устремлён в стену, туда, где в её воображении уже разворачивалась панорама грядущей недели.
— Егор, давай я тебе напомню прошлый раз, — произнесла она всё тем же ровным голосом. — Липкий от пролитого сока пол на кухне, который я отмывала три дня. Диван, на котором дети ели шоколадное мороженое. Грохот с семи утра до полуночи, будто по квартире носится не двое детей, а маленький табун. И гора чужого белья в корзине, которую почему-то должна была стирать и развешивать я.
Она говорила не жалуясь. Она перечисляла факты, как бухгалтер, зачитывающий отчёт об убытках. Каждый пункт был гвоздём, который она методично вбивала в его радужную картину семейной идиллии. Егор перестал улыбаться. Его лицо напряглось, на скулах заходили желваки. Уговоры и снисхождение не работали, и он перешёл на следующую стадию — обиженное давление.
— То есть, по-твоему, я должен был им отказать? Сказать: «Извините, моя жена не хочет вас видеть, потому что ей придётся помыть лишнюю тарелку»? Ты этого хочешь? Опозорить меня перед ними?
— Я хочу, чтобы наш дом не превращался в бесплатный хостел с персональным обслуживанием в моём лице, — отчеканила она, наконец повернув к нему голову. — Когда приезжает моя мама, она с порога спрашивает, чем помочь, и после ужина моет за собой посуду. А твоя тётя Галя считает, что её царственное присутствие — это уже достаточная плата за всё.
Это был удар ниже пояса. Сравнение его семьи с её мамой взбесило Егора окончательно. Он выпрямился, и в его голосе зазвучал металл.
— Не смей трогать мою тётю! Она простой человек, она не привыкла к этим вашим городским замашкам. Она приезжает отдохнуть! А ты, как хозяйка дома и моя жена, должна обеспечить ей этот отдых. Это твой долг!
Марина медленно встала с кресла. Теперь они стояли лицом к лицу. Она была ниже его, но в её взгляде было столько холодной стали, что Егор невольно ощутил себя тем, на кого смотрят сверху вниз.
— А я тут не прислуга ни тебе, ни твоей родне! Ты притащил их к нам домой, вот ты за ними и ухаживай! Готовь, стирай, убирай, сопли им подтирай! А я на время их приезда просто поживу у своей мамы, потому что в этом балагане я жить не собираюсь!
Он смотрел на неё, ошеломлённый такой открытой, неслыханной дерзостью. Это был бунт. Открытое объявление войны. Его лицо из обиженного стало злым, багровым. Он не кричал. Он процедил слова сквозь зубы, и в них звучала нескрываемая угроза.
— Хорошо. Я тебя понял. Родственники приедут в следующий вторник, как и договаривались. А я посмотрю на этот твой переезд. Я очень внимательно на него посмотрю.
Вторник наступил с неотвратимостью надвигающегося поезда. В три часа дня звонок в дверь прозвучал не как приглашение, а как сигнал тревоги. Егор, который весь день ходил по квартире кругами, бросил на Марину последний, полный затаённой угрозы взгляд и пошёл открывать. На пороге, как и ожидалось, взорвался ураган.
— Егорушка, родной! А мы уже думали, заблудились!
Тётя Галя, необъятная женщина в ярком цветастом платье, с порога заключила племянника в удушающие объятия. За её спиной маячил дядя Коля, держа в каждой руке по два огромных клетчатых баула, из которых торчали какие-то узлы. Дети, мальчик и девочка, с визгом пронеслись мимо ног взрослых и устремились вглубь квартиры, уже на ходу роняя куртки на пол в прихожей.
— Ну, показывайте хоромы! — зычно командовала тётя Галя, бесцеремонно заглядывая в комнаты. Дядя Коля, кряхтя, втащил сумки и без лишних слов прошёл в гостиную, где его взгляд немедленно впился в телевизор. Первым делом он нашёл пульт.
Марина вышла в коридор. Она не пряталась. Её лицо было вежливым и совершенно непроницаемым.
— Здравствуйте, — сказала она ровно.
— О, Мариночка! А я тебя и не заметила, — без тени смущения бросила тётя Галя, окинув её быстрым оценивающим взглядом. — Похудела вроде. Кормит тебя Егор-то плохо, что ли? Ладно, ничего, я сейчас всё в свои руки возьму!
Егор, пытаясь изобразить радушие, которое трещало по швам от внутреннего напряжения, засуетился.
— Тёть Галь, дядь Коль, проходите, располагайтесь! Сейчас чай будем пить! Марин, ставь чайник! — бросил он через плечо, намеренно громко, чтобы все слышали его распоряжение.
Марина молча прошла на кухню. Тётя Галя последовала за ней, уже чувствуя себя полноправной хозяйкой. Марина достала с полки одну-единственную чашку — свою. Насыпала в неё заварку, залила кипятком. Тётя Галя, стоявшая за спиной, озадаченно наблюдала за этим процессом.
— А нам? — наконец спросила она, когда Марина, взяв свою чашку, собралась выходить.
Марина обернулась и с той же холодной вежливостью посмотрела на родственницу.
— С этим вопросом, пожалуйста, к Егору. Это его гости.
Она вышла из кухни, оставив тётю Галю стоять с открытым ртом. Вечер прошёл в такой же манере. Егор, красный от злости и стыда, сам метался на кухню, гремел посудой, заваривал чай, нарезал колбасу, которую гости предусмотрительно привезли с собой. Марина сидела в кресле с книгой, полностью погружённая в чтение. На все вопросы, обращённые к ней, она отвечала либо односложно, либо своей новой коронной фразой, переадресуя просителей к мужу. Дети носились, опрокинули вазу с сухоцветами, рассыпали по ковру печенье. Дядя Коля нашёл канал про рыбалку и, казалось, сросся с диваном.
Обстановка в квартире стремительно накалялась. Это не было похоже на ссору. Это было похоже на жизнь в двух параллельных, непересекающихся измерениях, которые по ошибке оказались в одном физическом пространстве. Егор старался изо всех сил. Он развлекал дядю Колю, выслушивал бесконечные истории тёти Гали, пытался утихомирить детей. Он постоянно бросал на Марину испепеляющие взгляды, но она будто не замечала их, отгороженная от всего происходящего невидимой стеной своего решения.
К вечеру второго дня тётя Галя отвела Егора в коридор и зашипела, понизив голос до конспиративного шёпота:
— Егор, что с твоей-то? Она больная? Ходит, как неживая, слова не скажет. Мы ей мешаем, что ли? Ты бы поговорил с ней! Неудобно же, ну!
Егор стоял, сжав кулаки. Он видел, как Марина спокойно прошла мимо них на кухню, чтобы налить себе стакан воды. Он видел её прямую спину, её подчёркнутое безразличие к их шушуканью. Она не просто уехала к маме. Она осталась, чтобы превратить его жизнь и его семейный праздник в персональный, изощрённый ад. И он понимал, что это только начало.
К исходу пятого дня квартира напоминала поле боя после затяжной осады. Воздух был тяжёлым и спёртым, он пах немытыми телами, остывшей едой и глухим, затаённым раздражением. Егор был на пределе. Он превратился в дёрганого, измотанного слугу в собственном доме. Образцово-показательный отдых для родни обернулся для него круглосуточной работой без выходных. Он готовил неумелые, подгоревшие завтраки, мыл посуду, постоянно спотыкался о разбросанные игрушки и выслушивал бесконечные жалобы тёти Гали на «странную» Марину и капризы дяди Коли, которому то пиво было слишком тёплым, то футбол показывали неинтересный.
Марина же существовала в своей отдельной, чистой вселенной. Она вставала, принимала душ, готовила себе идеальную овсянку с ягодами, мыла за собой тарелку и чашку, после чего уходила в спальню с ноутбуком, где, судя по доносившимся обрывкам фраз, участвовала в каких-то онлайн-конференциях. Она была безупречно вежлива и абсолютно недосягаема. Её отстранённость бесила больше, чем любой скандал. Она не давала повода для открытого столкновения, её оружием было ледяное, методичное игнорирование.
Развязка наступила в пятницу вечером. Егор, выжатый как лимон, вернулся с работы, где ему пришлось отпрашиваться на полдня, чтобы сводить племянника к врачу — тот наелся немытых ягод и мучился животом. Он вошёл в квартиру и замер. В гостиной сидели его родственники. Дядя Коля хмуро смотрел в тёмный экран телевизора. Тётя Галя сидела на диване, поджав губы. Дети тихо ковырялись в телефоне, что было самым тревожным знаком. В воздухе пахло голодом и ожиданием. На кухне было девственно чисто и пусто.
Тётя Галя, увидев племянника, не выдержала. Она поднялась и решительно направилась к спальне, где находилась Марина. Она не постучала. Она просто рывком открыла дверь. Марина сидела за туалетным столиком и красила ресницы, собираясь куда-то уходить.
— Марина! — командным голосом, не терпящим возражений, начала тётя Галя. — Ужин вообще будет сегодня? Мужики голодные сидят, ребёнок больной. А ну-ка быстро почисти картошки!
Егор, стоявший в дверях, затаил дыхание. Вот он, момент истины. Сейчас Марина либо взорвётся, либо, наконец, сломается. Но она не сделала ни того, ни другого. Она медленно положила щёточку туши, спокойно посмотрела на тётю Галю в зеркало, а потом встала. На её лице не было ни злости, ни страха. Только какая-то холодная решимость. Все молча наблюдали, как она прошла мимо них на кухню. Тётя Галя победоносно усмехнулась, Егор почувствовал прилив глупой надежды.
Но Марина не подошла к раковине, где в сетке лежала пыльная картошка, купленная дядей Колей по дороге. Она распахнула дверцу холодильника. И начала методично, без всякой суеты, выкладывать на кухонный стол продукты. Свои продукты. Упаковку пармской ветчины, которую она любила есть на завтрак. Несколько видов дорогого сыра. Контейнер с отборной черешней. Греческие йогурты. Бутылку хорошего белого вина. Пачку свежего лосося. Всё то, что она покупала на свои деньги в течение недели и к чему никто не смел притрагиваться.
Затем она достала из шкафчика большую хозяйственную сумку и так же спокойно начала всё это туда складывать. Егор, дядя Коля и тётя Галя стояли в дверях кухни, как окаменевшие изваяния. Они не понимали, что за спектакль разыгрывается перед ними.
— Ты… ты что делаешь? — наконец выдавил из себя Егор, когда сумка была почти заполнена.
Марина застегнула молнию, перекинула ремень через плечо. Она посмотрела на мужа, потом обвела взглядом его ошарашенную родню. Её голос был абсолютно спокойным, почти безразличным.
— Я же сказала, что уезжаю к маме. А это мои продукты, я их забираю с собой. У вас, я думаю, есть своя еда, вы же запасливые. Картошка в раковине, лук в ящике. Ужин приготовить успеете.
Она взяла свою маленькую сумочку, висевшую на спинке стула, и направилась к выходу из кухни. Она не стала их расталкивать, просто остановилась и подождала, пока они, как в замедленной съёмке, расступятся, освобождая ей дорогу. Она прошла в прихожую, надела туфли, накинула лёгкий плащ. Никто не произнёс ни слова. Не было криков. Не было упрёков. Была только оглушающая, абсолютная реальность происходящего.
Она открыла входную дверь, бросила последний взгляд не на них, а на захламлённую квартиру, и вышла. Дверь тихо щёлкнула, закрывшись.
Егор, тётя Галя, дядя Коля и притихшие дети остались стоять посреди бардака. Перед ними был пустой кухонный стол, полупустой холодильник, в котором одиноко лежали начатая палка дешёвой колбасы и сморщенный лимон. И полное, звенящее осознание того, что это конец. Не просто конец визита. Конец всего. Мост, который так старательно строил Егор, только что был не просто сожжён — его взорвали вместе с опорами, не оставив ни единого шанса на восстановление…
