— Алён, я тут подумал… насчёт Арчи.
Егор произнёс это, стоя посреди гостиной. Он не садился. Он только что вошёл, снял куртку и теперь теребил в руках ключи от машины, будто они были чётками, способными придать ему спокойствия. Алёна сидела на полу, прислонившись спиной к дивану. Её рука медленно, ритмично поглаживала седую, жёсткую шерсть на голове старого пса. Арчи, дремлющий у её ног, чуть приподнял одно ухо, но глаз не открыл. Он был слишком стар и мудр для пустой суеты. Его мир состоял из запаха хозяйки, тепла её руки и мягкой подстилки.
— Что насчёт Арчи? — Алёна не подняла головы. Её голос был ровным, немного усталым после рабочего дня.
— Ну, ты же видишь, он уже совсем старенький. Ему тяжело, — начал Егор издалека, обходя суть дела по широкой дуге. — Дышит вон как… Да и шерсть эта повсюду. Может, нам стоит подумать о каком-то… более комфортном для него варианте?
Алёна замерла. Её рука застыла на голове пса. Комфортном. Слово повисло в воздухе, неестественное и фальшивое. Она медленно подняла на мужа глаза. В её взгляде не было ни удивления, ни обиды. Только холодное, внимательное любопытство, с каким энтомолог разглядывает редкое насекомое.
— Например? — спросила она так же тихо.
Егор сглотнул. Он почувствовал этот взгляд и съёжился под ним.
— Я говорил с мамой… Она очень переживает. За чистоту, за здоровье. Говорит, что старая собака — это рассадник… ну, ты понимаешь. Она предлагает хороший приют. За городом. Там свежий воздух, уход, ветеринары. Мы могли бы даже оплачивать его содержание. Это же не на улицу выкинуть, Алён. Это… цивилизованное решение. Для всех.
Он закончил и замолчал, ожидая реакции. Он был готов к чему угодно: к спору, к возражениям, к просьбам. Но он не был готов к тому, что произошло дальше. Алёна убрала руку с головы собаки, медленно, словно нехотя, поднялась на ноги и подошла к нему вплотную. Она была чуть ниже ростом, но сейчас казалось, что она смотрит на него сверху вниз.
— Да с чего ты взял, что я брошу свою собаку, которую подобрала ещё до встречи с тобой?! Потому что твоя мамаша боится микробов? Так пусть она сюда и не ходит! А если выбор стоит между ней и псом, то я и тебе сюда входить запрещу!
— Алён, ну ты перегибаешь, — растерянно пробормотал Егор, отступая на шаг. Его лицо, только что выражавшее напускную уверенность, теперь было жалким и испуганным. — Это же мама… Я просто хочу, чтобы в семье был мир.
— В семье? — она усмехнулась, но в этой усмешке не было и грамма веселья. — Егор, наша семья — это я, ты и вот этот пёс. А твоя мама — это твоя мама. Она не член нашей семьи, она гость. И если гость пытается установить свои правила в моём доме, он перестаёт быть гостем. Я подобрала его десять лет назад. Он был грязным, избитым комком страха со сломанной лапой. Я его выходила. Он спал со мной в одной кровати, когда у меня была температура, и не отходил ни на шаг. Он был рядом, когда я ещё даже не знала о твоём существовании. А ты мне предлагаешь отдать его в клетку, потому что твоей маме так будет спокойнее спать? Ты вообще себя слышишь? Ты не решение предлагаешь. Ты просто пришёл озвучить чужой ультиматум.
Вечер перестал быть просто вечером. Он превратился в территорию. Гостиная, где на полу лежала подстилка Арчи, стала суверенным государством Алёны. Кухня и спальня — нейтральной зоной, по которой они передвигались, как два недружелюбных соседа по коммунальной квартире, старательно не замечая друг друга. Молчание было не гнетущим, а деловым. Оно было инструментом, которым Алёна методично отгораживалась от Егора, выстраивая стену из его же трусости. Он пытался пробить её мелкими, жалкими жестами: заваривал два чая вместо одного, ставил её кружку на стол. Она проходила мимо, брала из шкафа свою собственную и наливала воду из-под крана. Вечером он включал фильм, который они давно хотели посмотреть вместе. Она, не говоря ни слова, брала с полки книгу, садилась в кресло и демонстративно переворачивала страницы, даже не глядя на экран.
Егор не выдерживал. Он бродил по квартире, как неприкаянный дух, натыкаясь на невидимые границы. Его попытки наладить быт разбивались о холодное безразличие. Но настоящая атака началась с другой стороны. На следующий день, когда Егор был на работе, его телефон начал вибрировать. Алёна видела это — на экране высветилось «Мама». Он ушёл с телефоном в спальню и плотно прикрыл за собой дверь. Разговор был недолгим, но когда Егор вышел, на его лице была маска виноватой решимости. Он не заговорил о собаке. Он зашёл с фланга.
— Ты мясо в холодильнике проверяла? Мне кажется, оно пахнет не очень, — бросил он, заглядывая через её плечо, пока она готовила ужин.
— Тебе кажется, — отрезала она, не оборачиваясь.
Через час, когда она протирала пыль, он снова подошёл.
— Слушай, может, нам купить очиститель воздуха? Помощнее. А то пыли много, и… ну, запахи разные. Для здоровья полезно.
Алёна остановилась и медленно повернулась к нему.
— Какие запахи тебя беспокоят, Егор?
Он стушевался, не готовый к прямому вопросу.
— Ну, вообще… Собакой пахнет. Чего уж там.
— Тебя этот запах не беспокоил последние три года. Он начал беспокоить тебя вчера, после ультиматума твоей матери. Иди и скажи ей, что её тактика не работает.
Она вернулась к уборке, оставив его стоять посреди комнаты. Он понял, что провалил миссию. Но Тамара Игоревна не была из тех, кто отступает. Вечером, когда Егор возвращался с работы, она ждала его у подъезда. Не поднимаясь, не напрашиваясь в гости. Просто стояла у скамейки, закутанная в свой строгий плащ, как полководец, инспектирующий передовую. Алёна увидела их в окно. Сцена была красноречивее любых слов. Мать, энергично жестикулируя, что-то вбивала в голову сыну. И Егор — высокий, сильный мужчина — стоял перед ней с опущенными плечами и поникшей головой, периодически кивая. Он выглядел не как взрослый человек, обсуждающий семейные проблемы, а как провинившийся школьник, которого отчитывают перед всем классом.
Алёна отошла от окна. Она не чувствовала злости. Она чувствовала, как внутри неё что-то окончательно вымерзает. Последние крупицы уважения, тепла, иллюзий — всё это превращалось в ледяную пыль. Она смотрела на Арчи, который спал, тихо похрипывая во сне, и понимала, что этот старый, больной пёс обладает большим достоинством и силой воли, чем её муж.
Когда Егор вошёл в квартиру, он был другим. Не виноватым. Он был взвинченным и злым. Он прошёл на кухню, не разуваясь, открыл холодильник и с силой захлопнул его. Затем так же молча прошёл в спальню. Алёна слышала, как он ходит там из угла в угол, как скрипит паркет под его тяжёлыми шагами. Он готовился. Набирался решимости для нового штурма. Он не понимал, что крепость уже не просто готова к осаде. Крепость уже решила сжечь все мосты и похоронить под обломками и нападающих, и саму себя.
Он выждал почти сутки. Ходил вокруг да около, создавал видимость быта, даже помыл за собой посуду, чего не делал уже несколько месяцев. Затем, вечером следующего дня, когда Алёна сидела в кресле с ноутбуком, а Арчи лежал у её ног, Егор подошёл с двумя чашками дымящегося чая. Одну он поставил на столик рядом с ней. Он не садился. Он остался стоять, опираясь бедром о подлокотник дивана, создавая иллюзию непринуждённой близости.
— Алён, я думал всю ночь, — начал он тихим, вкрадчивым голосом, который использовал, когда хотел казаться мудрым и заботливым. — Ты права, приют — это не вариант. Я погорячился. Это наш пёс, наш друг.
Алёна медленно подняла на него взгляд от экрана. Она молчала, давая ему выговориться, как следователь даёт выложить свою легенду подозреваемому. Она видела эту смену тактики, чувствовала фальшь в каждом слове. Это была не его интонация. Это была интонация его матери, пропущенная через фильтр его слабости.
— Но пойми и меня, — продолжил он, видя, что его слушают. — Мама не успокоится. У неё давление скачет, она ночами не спит, накручивает себя. Она старой закалки, боится этих инфекций, грязи… Это не со зла, это просто страх. И из-за этого у нас в доме война. Ты на нервах, я между двух огней. Никому от этого не хорошо.
Он сделал паузу, взял свою чашку, отпил. Жест был продуманным, призванным показать, что это не ультиматум, а спокойное размышление.
— И я придумал. Компромисс. У твоих родителей же дача пустует почти всю осень. Там огромный участок, свежий воздух. Давай мы отвезём Арчи туда? Всего на пару месяцев. Мама успокоится, перестанет нас дёргать. Мы будем ездить к нему каждые выходные. Каждые! Будем привозить ему мясо, гулять в лесу. Ему там будет даже лучше, чем в душной квартире. А потом, когда всё уляжется, что-нибудь придумаем. Ну что скажешь? Это же выход.
Он смотрел на неё с надеждой. В его глазах читалась мольба: «Ну пожалуйста, согласись, давай закончим это». Он искренне верил, что его предложение гениально. Оно решало его главную проблему — прекращало давление со стороны матери, но при этом выглядело как забота обо всех.
В этот момент в Алёне что-то безвозвратно сломалось. Это было даже не разочарование. Это было озарение, холодное и ясное, как зимний рассвет. Она вдруг увидела его не как мужа, не как близкого человека, а как чужой, сложный механизм, транслирующий чужую волю. Он не искал компромисс. Он искал способ заставить её уступить, упаковав это в красивую обёртку заботы. Отправить старого, больного пса, который всю жизнь провёл рядом с ней, в пустой холодный дом. «На пару месяцев». Она знала, что это ложь. Через два месяца нашлась бы новая причина. Потом ещё одна. Это было изгнание, замаскированное под отпуск.
И тогда она изменилась. Напряжение покинуло её плечи. Лицо, до этого момента похожее на сжатый кулак, разгладилось. Она медленно закрыла ноутбук, отставила его в сторону и посмотрела на Егора. Спокойно, прямо, без тени враждебности.
— Хорошо, Егор, — сказала она ровным голосом. — Я тебя поняла. Ты прав. Эту ситуацию нужно решать. И решать раз и навсегда.
Егор не поверил своим ушам. На его лице проступило такое искреннее, детское облегчение, что Алёне на секунду стало его почти жаль. Он распрямился, готовый её обнять, отпраздновать победу.
— Правда? Алён, я знал, что ты меня поймёшь! Я так рад!
— Не торопись, — остановила она его. — Я сказала, что ситуацию нужно решать. А не то, что я согласна отправить свою собаку в ссылку. Давай сделаем так. Чтобы больше не было испорченного телефона и шёпота за спиной. Давай прямо сейчас позвоним твоей маме. И обсудим всё втроём. Ты, я и она. По-взрослому.
Егор просиял. Это было даже лучше, чем он мог представить. Конфликт выносился на общий суд, где он, конечно, вместе с матерью легко бы дожал Алёну. Он не видел ловушки. Он видел конец своих мучений.
— Конечно! Да, это отличная идея! Звони!
Алёна взяла свой телефон. Её пальцы не дрожали. Она медленно провела по экрану, открыла список контактов. Пролистала вниз. Егор наблюдал за ней с нетерпением, как ребёнок, ждущий подарка. Она нашла номер, подписанный просто и официально: «Тамара Игоревна». Она нажала на него. И прежде чем поднести телефон к уху, она ещё раз посмотрела мужу прямо в глаза. В её взгляде уже не было ни любви, ни злости. Только холодная, безжалостная решимость хирурга перед началом операции.
Длинные гудки в динамике телефона были единственным звуком в комнате. Они отсчитывали последние секунды мира, который Егор так отчаянно пытался сохранить. Он смотрел на Алёну, и его радостная улыбка медленно сползала с лица, уступая место недоумению. Что-то в её неподвижности, в её ледяном спокойствии было неправильным, чужеродным. Это не было похоже на капитуляцию. Это было похоже на подготовку к казни.
— Алло! — раздался из динамика резкий, не терпящий возражений голос Тамары Игоревны. — Что так долго?! Я жду!
Алёна, не отрывая взгляда от побелевшего лица мужа, одним движением большого пальца нажала на иконку громкой связи. Голос свекрови заполнил комнату, резкий и требовательный.
— Тамара Игоревна, добрый вечер, — произнесла Алёна холодно и отчётливо, как диктор, зачитывающий экстренное сообщение. — Говорит Алёна. Егор рядом со мной. Он хотел, чтобы мы все вместе решили один важный вопрос.
— Какой ещё вопрос? — недовольно проскрипела свекровь. — Вы наконец решили избавиться от этой блохастой скотины? Я ему всё объяснила!
Егор дёрнулся, будто его ударили. Он с полуоткрытым ртом смотрел то на телефон, из которого лился яд его матери, то на жену, которая этот яд хладнокровно выпустила в их дом. Он начал понимать. Ужас, липкий и парализующий, пополз вверх по его позвоночнику.
— Тамара Игоревна, ваш сын сейчас делает выбор между вами и моей собакой, — всё тем же ровным, безжизненным тоном продолжила Алёна. — Я свой выбор уже сделала.
На том конце провода на секунду повисла тишина, а затем динамик взорвался возмущённым воплем.
— Что?! Что это за представление?! Егор! Ты слышишь, что она несёт?! Она тебя настраивает! Ах ты…
— Алён, не надо, прекрати! — пролепетал Егор, делая шаг вперёд. Его рука дёрнулась, чтобы вырвать телефон, но замерла на полпути, бессильная и чужая. Он был пойман в ловушку, и захлопнула её не жена. Он сам привёл её сюда, сам настоял на разговоре, сам вручил ей оружие.
Алёна проигнорировала его полностью, словно он был предметом мебели. Она не дала свекрови договорить, нанося последний, сокрушительный удар прямо в её кричащий рот.
— Так что можете забирать своего мальчика к себе. Вместе с его вещами, — произнесла она с хирургической точностью. — Заодно и проконтролируете микробов в его комнате.
И она нажала на красную кнопку, обрывая связь.
Щелчок отключения вызова прозвучал в наступившей пустоте оглушительно. Голос Тамары Игоревны исчез, но его эхо, казалось, въелось в стены. Егор остался стоять в центре комнаты, которая всего минуту назад была их общей, а теперь превратилась в место его персонального разгрома. Он смотрел на Алёну с выражением, в котором смешались ужас, ненависть и запоздалое, мучительное прозрение. Он проиграл. Не матери, не жене. Он проиграл сам себе, своей неспособности принять решение, своей трусости, своему желанию угодить всем и в итоге не угодить никому.
Алёна, не удостоив его больше ни единым взглядом, спокойно положила телефон на столик. Её миссия была выполнена. Она подошла к Арчи, который, разбуженный шумом, поднял голову и вопросительно смотрел на хозяйку. Она опустилась на колени и зарылась пальцами в его жёсткую, пахнущую домом и преданностью шерсть.
— Ну вот, дружок, — сказала она тихо, но так, чтобы Егор слышал каждое слово. — Теперь в нашем доме будет дышаться гораздо легче.
Она встала, взяла со стула старый кожаный поводок, пристегнула его к ошейнику пса. Арчи, радостно вильнув обрубком хвоста, поднялся, готовый к прогулке. Алёна медленно пошла к двери, её шаги были спокойными и уверенными. Она не оглянулась. Она просто вышла из комнаты, потом из квартиры, оставив Егора одного посреди руин их брака. Он стоял неподвижно, оглушённый, раздавленный, вдыхая воздух, который внезапно стал чужим и стерильным…
