— Значит так, дорогой! Либо твой братец-тунеядец завтра же находит работу и начинает платить за аренду, либо я выставляю его чемодан за дверь, а тебе — счёт за его проживание за последние полгода!
Слова упали в затхлый воздух гостиной, как куски льда в тёплое болото. Олег даже не сразу оторвался от экрана телефона, лениво пролистывая ленту новостей. Он лишь поморщился, словно отмахнулся от назойливой мухи. Но Катя не двигалась. Она стояла посреди комнаты, скрестив руки на груди, и её взгляд был твёрдым, как сталь. Этот взгляд заставил Олега наконец поднять голову. Он увидел её лицо — спокойное, но с жёстко очерченными скулами, и понял, что это не очередное ворчание. Это было что-то новое.
Воздух в их квартире давно потерял свежесть. Он был пропитан запахом вчерашней пиццы, картонные коробки от которой живописно громоздились у дивана, сладковатым ароматом энергетиков, чьи пустые банки украшали журнальный столик, и чем-то ещё — неуловимым запахом застоя и лени. Это был запах Славы. Запах его шестимесячного присутствия. Из-за закрытой двери его комнаты доносились ритмичные щелчки геймпада и приглушённые вопли какого-то цифрового монстра. Это был саундтрек их семейной жизни последние полгода.
— Кать, ну давай не будем опять, а? — Олег устало потёр переносицу. — Вечер пятницы. Я только с работы пришёл.
— Именно, ты пришёл с работы, — ровным голосом подхватила она. — А Слава с работы не приходил. Потому что у него её нет. И не было. И, судя по всему, не предвидится. Он сегодня опять заказал себе еду. Я видела коробки. За чей счёт банкет, Олег?
Олег тяжело вздохнул и отложил телефон. Началось. Он сел на диване прямее, готовясь к обороне по давно отработанной схеме.
— Он же брат. Ему сейчас непросто. Нужно время, чтобы на ноги встать. Ты же знаешь, его сократили…
— Его «сократили» полгода назад! — отрезала Катя, делая шаг вперёд. Её голос не дрогнул, не сорвался на крик, но в нём появилась звенящая металлическая нотка. — За эти полгода можно было не то что на ноги встать, можно было на Эверест взобраться! А твой брат за это время взобрался только на вершину рейтинга в своей стрелялке. Его единственное достижение — гора грязных тарелок в раковине и новый, двадцать восьмой уровень игрового персонажа.
Она обвела взглядом комнату. Крошки на диване, где Слава обычно сидел. Жирный отпечаток пальца на экране телевизора. Затоптанный ковёр. Каждый предмет в этой комнате кричал о чужом, наплевательском присутствии.
— Это уже невыносимо, Олег. Он превратил нашу квартиру в свою личную берлогу. Он не убирает, не платит, он даже не пытается делать вид, что ищет работу. Он просто живёт. За наш счёт. Точнее, за мой.
— Почему сразу за твой? Мы же семья, у нас всё общее! — возмутился Олег, повышая голос. Вот он, его любимый аргумент. Священный Грааль его демагогии.
— Общее? Хорошо, давай посчитаем, — Катя усмехнулась, но в её глазах не было и тени веселья. — Я плачу за ипотеку. Я покупаю девяносто процентов продуктов. Коммуналка тоже на мне, потому что у тебя «временные трудности» после покупки новой резины на машину. Так что давай будем честны. Твой брат живёт не за «наш» счёт. Он живёт за мой. И я больше не намерена спонсировать этот цирк инфантилизма.
Олег вскочил. Его лицо побагровело.
— Да что ты такое говоришь?! Выгнать родного человека на улицу? У тебя вообще сердце есть? Это мой младший брат! Я не могу его предать!
— Предать? — Катя тихо рассмеялась. — Олег, очнись. Твоему «младшему брату» двадцать восемь лет. Это взрослый, здоровый мужик, который сел тебе на шею, свесил ноги и ещё погоняет. А ты называешь это «помощью». Это не помощь, это пособничество. Ты не помогаешь ему, ты делаешь его ещё более беспомощным. Так что выбор за тобой. Или он завтра начинает жить как взрослый, или…
— Или что?! Что ты сделаешь?! — почти кричал он, тыча в неё пальцем.
Катя посмотрела на его палец, затем снова ему в глаза.
— Я не буду с тобой больше спорить, — сказала она тихо и предельно ясно. — Я просто прекращаю спонсировать чужой инфантилизм. И мой ответ тебе не понравится.
Олег стоял посреди гостиной, тяжело дыша. Он ожидал продолжения — криков, обвинений, может быть, даже битья посуды. Чего угодно, только не этой ледяной, отстранённой тишины. Катя не сказала больше ни слова. Она просто развернулась тихо прошла к углу, где на небольшой полке мигал зелёными огоньками их роутер. Её движения были экономичными, точными, словно у хирурга, готовящегося к операции.
— Что ты делаешь? — спросил Олег с недоумением, наблюдая, как она берёт в руки устройство.
Она не ответила. Её пальцы нашли утопленную кнопку сброса. Она надавила на неё кончиком ручки, которую взяла со стола, и держала несколько секунд. Огоньки на роутере заморгали, сбились с ритма и погасли, а через мгновение загорелись снова, но уже по-другому, сигнализируя о возвращении к заводским настройкам. Олег смотрел на это, и до него медленно начало доходить. Это был не блеф. Это было объявление войны.
— Катя, прекрати этот цирк. Включи всё как было, — его голос прозвучал уже не так уверенно, скорее требовательно-растерянно.
Именно в этот момент из комнаты Славы донёсся недовольный возглас:
— Эй, народ, инет отвалился! Олег, перезагрузи роутер, а то у меня рейд горит!
Катя спокойно положила устройство на место. Затем взяла свой телефон, зашла в настройки сети и за несколько секунд установила новый пароль. Сложный. Бессмысленная комбинация букв и цифр, которую невозможно было ни угадать, ни подобрать.
— Пароль изменён, — сообщила она в пространство, даже не посмотрев на мужа. Затем, не обращая внимания на его застывшую фигуру, она прошла на кухню.
Олег двинулся за ней, словно привязанный невидимой нитью. Его гнев смешивался с растущим изумлением. Он наблюдал, как она открыла холодильник. Холодный свет выхватил её сосредоточенное лицо и аккуратно расставленные по полкам продукты. Вот её греческие йогурты. Вот контейнер с индейкой, приготовленной на пару. Вот упаковка рукколы и дорогие сыры. А рядом — начатая пачка сосисок, слипшиеся пельмени и пара банок дешёвого пива, оставленные братьями.
Катя начала методично вынимать свои продукты. Один за другим. Она действовала без спешки, с какой-то жуткой педантичностью. Йогурты, овощи, филе лосося, бутылка белого вина — всё это она перекладывала на кухонный стол. Затем она достала из шкафа большой пластиковый ящик, купленный когда-то для хранения зимних вещей. Она сложила туда всю свою еду. Плотная крышка щёлкнула, закрываясь.
— Ты… ты в своём уме? — прохрипел Олег, глядя на этот продуктовый саркофаг.
Кульминацией стал маленький навесной замок. Катя достала его из ящика с инструментами, продела в специальные ушки на контейнере и с сухим, металлическим щелчком защёлкнула. Ключик она положила в карман джинсов. Она обвела взглядом опустевшие полки холодильника, на которых сиротливо остались только припасы Славы и Олега, и удовлетворённо кивнула.
Олег смотрел то на запертый ящик, то на непроницаемое лицо жены. В его голове не укладывалось происходящее. Это было абсурдно. Дико. Это было похоже на какой-то дурной сон. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Его дом, его крепость, внезапно превратился во враждебную территорию с границами и контрольно-пропускными пунктами.
Он сделал шаг к ней, его кулаки сжались.
— Ты что творишь?! Это же… это же унизительно! Ты обращаешься с нами, как с животными!
Катя наконец повернулась к нему. В её глазах не было ни злости, ни обиды. Только холодная, безжалостная констатация факта.
— Его бесплатная подписка на мою жизнь окончена, — сказала она ошеломлённому мужу. — Интернет и еда теперь по предоплате. Посмотрим, как быстро твой брат найдёт работу без доступа к онлайн-играм и моему холодильнику.
Первые сутки блокады прошли в густой, наэлектризованной тишине. Слава вылез из своей комнаты только к обеду следующего дня, когда голод и цифровая ломка пересилили желание прятаться. Его лицо, обычно расслабленное и слегка одутловатое от долгого сна, было хмурым. Он дёрнул ручку холодильника, заглянул внутрь и разочарованно захлопнул дверцу. Пустота на полках была красноречивее любых слов. Затем он увидел на столе большой пластиковый ящик с замком. Он подошёл, подёргал крышку. Заперто. Его взгляд метнулся в сторону Кати, которая сидела за ноутбуком в гостиной, и в нём мелькнуло неприкрытое возмущение, словно это она нарушила какое-то священное соглашение.
Не сказав ни слова, он скрылся в комнате и через минуту оттуда донёсся приглушённый, но настойчивый шёпот его разговора с Олегом по телефону. Катя не прислушивалась. Ей не нужно было слышать слова, чтобы понять суть. Она продолжала работать, стуча по клавишам с ровным, механическим ритмом. Война перешла в партизанскую фазу.
Олег вернулся вечером с двумя большими пакетами из супермаркета. Он демонстративно прошёл мимо Кати и выгрузил на стол содержимое: несколько пачек лапши быстрого приготовления, дешёвые сосиски в вакуумной упаковке, чипсы, пару двухлитровых бутылок газировки. Это был продуктовый набор выживальщика, манифест неповиновения. Он не пытался ничего спрятать. Наоборот, он раскладывал всё это так, чтобы она видела. Это был его ответ.
— Вот, братан, держи, — громко сказал он, передавая один из пакетов Славе, который тут же выскочил из своей берлоги. — Прорвёмся.
Затем Олег достал свой телефон.
— Так, иди сюда. Я тебе интернет со своего раздам. Не сидеть же тебе без связи из-за чьих-то капризов.
Слава просиял. Он быстро подключился к мобильной сети брата, и вскоре из его комнаты вновь полились звуки виртуальных сражений. Олег с вызовом посмотрел на жену. Он ожидал реакции, скандала, чего угодно. Но Катя лишь мельком взглянула на них поверх экрана ноутбука и снова погрузилась в работу. Её спокойствие бесило его гораздо сильнее, чем любой крик. Он не понимал, что она не собиралась бороться с симптомами. Она нанесла удар по самой системе, и теперь просто наблюдала, как та корчится в агонии.
Дни потекли по-новому. Квартира превратилась в разделённую территорию. Катя готовила себе на маленькой плитке, которую достала с антресолей, ела из своей посуды, которую тут же мыла и убирала к себе в комнату. Братья питались тем, что приносил Олег. Вскоре по квартире поплыл едкий, химический запах бульонных кубиков и жареных сосисок. Он въедался в мебель, в одежду, в волосы.
Слава, почувствовав за спиной надёжный тыл в лице брата, осмелел. Его саботаж стал более изощрённым. Он больше не оставлял грязные тарелки в раковине — он «забывал» их на журнальном столике, рядом с Катиными документами. Упаковки от чипсов с крошками появлялись на подоконнике рядом с её орхидеями. Пустые банки из-под энергетиков он теперь ставил не на пол, а аккуратной пирамидкой у порога ванной. Это была мелкая, пакостная месть инфантила, который вдруг осознал, что его комфорт находится под угрозой.
Олег делал вид, что ничего не замечает. Он упрямо игнорировал расползающуюся по квартире грязь, оправдывая брата во всём.
— Он на нервах, Кать. Ты его в угол загнала, вот он и… срывается. Надо быть терпимее.
Однажды вечером Катя, вернувшись из душа, застала их обоих в гостиной. Они сидели на диване, ели заказанную пиццу прямо из коробки, и громко смеялись над каким-то видео на телефоне. Вокруг них был привычный хаос: жирные салфетки, пустые стаканы, крошки на полу. Слава, заметив её, демонстративно вытер жирные руки о подлокотник дивана. Именно о тот подлокотник, где Катя любила сидеть с книгой. Он сделал это медленно, с едва заметной ухмылкой, глядя ей прямо в глаза.
Катя остановилась. Она посмотрела на жирное пятно, потом на самодовольное лицо Славы, потом на Олега, который отвёл взгляд, сделав вид, что слишком увлечён видео. И в этот момент она поняла. Дело было уже не в Славе. Слава был лишь катализатором, лакмусовой бумажкой. Дело было в Олеге. Он сделал свой выбор. Он не просто защищал брата. Он объединился с ним против неё.
Она ничего не сказала. Молча прошла в свою комнату и плотно закрыла за собой дверь. Но это молчание было страшнее любого крика. Это было затишье перед бурей, которая должна была снести всё.
Развязка наступила не с громким скандалом, а с тихим щелчком мыши. В среду утром Катя села за ноутбук, чтобы оплатить интернет — теперь уже исключительно свой, мобильный. Она зашла в онлайн-банк, и её взгляд случайно зацепился за движение средств на их общем сберегательном счёте. Том самом, который они договорились не трогать, куда откладывали деньги на летний отпуск у моря. Она увидела три транзакции, три одинаковые суммы, списанные за последние полтора месяца. Получатель — Вячеслав Игоревич К. Карта брата её мужа. В назначении платежа Олег не стал утруждать себя выдумкой: «На текущие расходы».
Катя замерла, глядя на экран. Холодная волна медленно поднялась от живота к горлу. Это было не просто враньё. Это было предательство самого низкого пошиба. Пока она тащила на себе ипотеку и быт, пока отказывала себе в мелочах, он за её спиной опустошал их общее будущее, чтобы его великовозрастный брат мог покупать себе чипсы и оплачивать подписку на онлайн-игры. Он не просто помогал ему выжить — он спонсировал его деградацию из их общего кармана.
Она молча закрыла ноутбук. Ей нужно было пройтись, просто походить по квартире, чтобы унять внутреннюю дрожь. Она подошла к окну, чтобы глотнуть утреннего воздуха, и её взгляд упал на подоконник. На то место, где стояла её любимая орхидея — редкий сорт, который она выхаживала почти год. Цветок был мёртв. Его нежные, бархатистые лепестки пожухли и почернели. Но дело было не в этом. В горшке, среди мёртвых корней, торчали два сигаретных окурка, а земля была пропитана чем-то липким и тёмным, издающим приторно-химический запах энергетика. Рядом с горшком лежал обугленный след, словно кто-то тушил сигарету прямо о белый пластик подоконника.
Это был конец. Не точка кипения, а точка замерзания, когда все эмоции разом остыли, превратившись в твёрдый, острый кристалл решения. Она больше не чувствовала ни гнева, ни обиды. Только абсолютную, звенящую пустоту и ясность.
Она дождалась вечера. Братья сидели в гостиной перед телевизором, поглощая очередную порцию лапши из контейнеров. Катя вошла в комнату и встала перед экраном, загораживая его.
— Слава, это твоих рук дело? — спросила она ровным, бесцветным голосом, кивнув в сторону подоконника.
Слава лениво повернул голову. На его лице промелькнула наглая ухмылка.
— А что такое? Удобрение не понравилось? Надо было пивом полить?
Олег дёрнулся, собираясь что-то сказать, но Катя остановила его взглядом.
— Олег. Я сегодня заходила в наш банк. Очень интересные транзакции нашла. Ты не хочешь мне объяснить, почему деньги с нашего отпуска уходят твоему брату «на текущие расходы»?
Олег побагровел. Он вскочил, опрокинув коробку с недоеденной лапшой себе на джинсы.
— Я… я должен был ему помочь! У него совсем денег нет! Ты же его всего лишила!
— Я лишила его бесплатной кормушки, — поправила Катя. — А ты решил открыть для него новую, за мой счёт. Ты врал мне. Ты воровал у нас обоих.
— Я не воровал! — взвизгнул он. — Это и мои деньги тоже! Я имел право!
— Ты не имел права решать за двоих, — её голос был тихим, но резал, как скальпель. — Ты сделал свой выбор. И теперь я сделаю свой.
Она посмотрела на Славу, который с интересом наблюдал за сценой, жуя сосиску. Потом перевела взгляд на мужа, чьё лицо исказилось от злости и растерянности.
— Он уходит. Сегодня. Прямо сейчас. Собирает свои вещи и уходит.
Наступила тишина. Слышно было только гудение холодильника и приглушённый звук работающего телевизора.
— Брат, ты же меня не выгонишь? — заскулил Слава, мгновенно сменив маску наглеца на маску жертвы. — Она же меня просто сожрёт. Куда я пойду?
Олег смотрел то на заплаканное (без слёз) лицо брата, то на каменное лицо жены. Он метался. Он был пойман в капкан, который сам же и построил.
— Катя, ну не так же… не на улицу же… Давай поговорим… — залепетал он.
— Мы уже всё сказали. Или он, или я. Выбирай.
Это был не вопрос. Это был приговор. И Олег это понял. Он посмотрел на Катю, и в его глазах была мольба, страх, злость — и ни капли решимости. Он не мог. Он не мог переступить через эту въевшуюся в него с детства роль старшего брата, защитника, спасителя. Даже если спасать было уже некого, а только тонущего в собственной лени манипулятора.
Он опустил голову. И этот жест был ответом.
— Катя… я не могу. Он же брат.
Катя медленно кивнула. На её лице не дрогнул ни один мускул. Она словно ожидала этого ответа. Она всё знала заранее.
— Хорошо, — сказала она тихо. — Я поняла. Значит, вы остаётесь здесь. Вдвоём.
Она развернулась и пошла в спальню. Никто не пытался её остановить. Через десять минут она вышла с небольшой дорожной сумкой и чехлом от ноутбука. Она не смотрела на них. Она прошла мимо застывших в гостиной фигур, как мимо предметов мебели. Открыла входную дверь, вышла на площадку. Вставила ключ в замок с обратной стороны, повернула его дважды. Вытащила. И ушла, не оглянувшись.
Братья остались одни в грязной, провонявшей дешёвой едой квартире. Телевизор продолжал что-то бубнить. На полу растекалось жирное пятно от упавшей лапши. Они победили. Но их победа пахла гниющими орхидеями и полным, безнадёжным одиночеством…
