— Супчик, конечно, лёгенький такой получился… — голос Ирины Павловны был ровным, почти ласковым, но ложка, которой она помешивала золотистую жидкость в тарелке сына, двигалась с хирургической точностью, будто выискивая в бульоне доказательства преступной халатности. — Валерочке бы сейчас понаваристее, на косточке. Для сил.
— Да, диетический, — Света, не поворачивая головы, с силой вонзила нож в плотную мякоть огурца. Нож вошёл с глухим хрустом. Она стояла у разделочной доски, спиной к столу, и чувствовала взгляд свекрови на своём затылке — тяжёлый, изучающий, как рентгеновский луч. Она знала этот взгляд. Он появлялся каждый раз, когда Ирина Павловна переступала порог их квартиры. Это был не визит, это была инспекция.
Валера, её сорокалетний муж, сидел между ними, покорно склонив голову над тарелкой. Он шумно втягивал ложку за ложкой, демонстрируя материнский суп как нечто съедобное, но его молчание было громче любых слов. Он не сказал: «Мама, мне нравится, Света вкусно готовит». Он просто ел, словно выполнял неприятную, но необходимую работу, и этим молчаливым согласием предавал её прямо здесь, на их собственной кухне.
— А рубашечку-то ты ему не отпарила, Светочка, — продолжила Ирина Павловна, сменив объект исследования с супа на сына. Она протянула свою сухую, унизанную кольцами руку и с материнской властностью расправила воротник на шее Валеры. Тот даже не дёрнулся, лишь слегка приподнял подбородок, давая матери больше доступа к своему телу. — Видишь, заломчики остались. Воротничок, Валерочка, надо отпаривать, а не просто гладить. Тогда он лежит правильно, по-мужски.
Света с силой ударила ножом по доске, отсекая кончик огурца. Тук. Ещё удар. Тук. Ритм её нарезки становился всё быстрее и злее. Она представляла, как лезвие проходит сквозь тонкую кожуру нравоучений, впивается в сочную мякоть пассивной агрессии и разрубает хребет этого бесконечного унижения. Она работала, а её оценивали. Она старалась, а её поучали. И всё это под видом заботы. Самой ядовитой, самой удушающей формы контроля, которая только существует на свете.
Ирина Павловна, удовлетворённая осмотром воротника, перешла к главному. Она отодвинула свою нетронутую тарелку и сложила руки на столе, принимая позу прокурора, готового зачитать обвинительное заключение. Её взгляд скользнул по кухне, по идеально чистым фасадам, по вымытой плите, но задержался на корзине с бельём, ожидавшей стирки в углу.
— Я вот раньше Валерочке носки всегда вручную застирывала, перед тем как в машинку кинуть, — произнесла она с ностальгическим придыханием, будто вспоминала о давно ушедшей золотой эпохе. — Особенно пяточки и мысок. Хозяйственным мылом пройдёшься, щёточкой потрёшь — и они потом как новые. Беленькие-беленькие. Так они и служат дольше, не протираются.
Это было уже слишком. Это было не о носках. Это был прямой укол в самое сердце её женской состоятельности. Намёк на то, что она ленива, неряшлива и не способна обеспечить элементарный уход за мужчиной, которого ей «доверили».
Света прекратила резать. Она посмотрела на мужа. Валера поднял на неё глаза от тарелки. В его взгляде не было поддержки. В нём читалось кроткое, телячье недоумение. Мол, а что такого? Мама дело говорит. Он согласно кивнул своей матери, а потом перевёл на Свету тот самый взгляд, который она ненавидела больше всего на свете. Взгляд, который безмолвно спрашивал: «Ну почему ты не можешь просто сделать так, как говорит мама? Разве это так сложно?»
Именно в этот момент что-то внутри Светы с оглушительным треском сломалось. Не просто лопнуло терпение. Нет, обрушилась целая несущая конструкция, на которой много лет держался их хрупкий мир. Она медленно, очень аккуратно положила нож на доску. Звук металла, коснувшегося дерева, прозвучал в наступившей тишине как выстрел.
Света медленно развернулась. Она больше не смотрела в стол или на стену. Её взгляд, прямой и холодный, как сталь ножа, который она только что отложила, был направлен прямо на свекровь. Она проигнорировала Валеру, словно он был пустым местом, предметом мебели, не заслуживающим внимания. Вся её энергия, вся ярость, копившаяся месяцами, годами, теперь была сконцентрирована в одной точке.
— Ирина Павловна, я вам сейчас одну вещь скажу, а вы послушайте внимательно, — её голос был на удивление спокоен, без малейшей дрожи, но в этой тихой силе было больше угрозы, чем в любом крике.
— А что тут говорить? Ты лучше меня слушай и запоминай, как надо правильно всё делать для Валерочки моего, а то…
— Так я не мамочка для вашего сорокалетнего сына! А если вам не нравится, как мы живём с мужем, то давайте я отправлю его жить к вам! И вы вместе будете вспоминать, как правильно стирать его носки и готовить ему котлеты!
Она произнесла это ровно, без единой лишней эмоции, отсекая каждое слово, как тот самый огурец несколько минут назад. На кухне на мгновение стало так тихо, что было слышно, как гудит старый холодильник. Лицо Ирины Павловны начало медленно меняться. Маска благообразной, заботливой родительницы сползла, обнажив гримасу оскорблённого собственника. Её губы поджались, а в глазах вспыхнул злой, колючий огонёк.
— Ты… ты что себе позволяешь? — прошипела она, её голос сорвался с показного спокойствия на визгливые ноты. — Ты посмотри на неё, Валерочка! Ты слышишь, как она с твоей матерью разговаривает? Я тебе сына отдала, доверила тебе своего мальчика, а ты… Ты неблагодарная!
Слова полились потоком, отработанным за десятилетия манипуляций. Это был её коронный номер, её оружие массового поражения — вызвать в сыне чувство вины и заставить его броситься на её защиту. И это сработало. Как всегда.
Валера, наконец, очнулся от своего кухонного анабиоза. Он вскочил со стула так резко, что тот с грохотом отъехал назад. Его лицо, обычно мягкое и безвольное, побагровело от гнева.
— Света, ты в своём уме? Перед мамой извинись немедленно! — рявкнул он. Это был приказ, а не просьба. Он не пытался разобраться, не искал компромисса. Он просто транслировал волю своей матери. — Ты не имеешь права так с ней говорить! Ты должна слушаться каждого её слова!
Но Света даже не посмотрела в его сторону. Её взгляд по-прежнему был прикован к Ирине Павловне, которая уже входила в раж, заламывая руки в театральном жесте.
— Я ночей не спала, растила его, всё ему отдавала, а теперь какая-то…
— Забирайте обратно, — перебила её Света, не повышая голоса.
Эта фраза, сказанная так просто и буднично, подействовала на них, как удар хлыста. Они оба замолчали и уставились на неё.
— Что? — переспросил Валера, не веря своим ушам.
— Что слышал, — Света перевела на него свой тяжёлый взгляд. В её глазах не было ни любви, ни жалости. Только холодная, выжженная пустота. — Раз я такая плохая, раз не умею ухаживать за вашим мальчиком, так забирайте его себе. Прямо сейчас. Места у вас много, будете снова ему носочки вручную застирывать и бульончики на косточке варить.
До Валеры, наконец, начал доходить весь ужас происходящего. Это был не просто скандал. Это был бунт. Покушение на основы его мироздания, где жена должна была быть покорной, а мама — всегда правой.
— Ты… Ты меня выгоняешь?! Из моего дома?! — его голос сорвался от возмущения.
Ирина Павловна тут же ухватилась за эту фразу, как за спасательный круг.
— Сыночек, ты слышишь?! Она тебя на улицу выставляет! Тебя, хозяина! Вот она, её истинная сущность!
Света криво усмехнулась. Она обвела взглядом свою кухню, свой дом, каждую плитку и каждую кастрюлю, купленную на её деньги и отмытую её руками.
— Хозяин, говоришь? — она сделала шаг в сторону коридора, ведущего в спальню. — Ну что ж. Пора хозяину собирать вещи.
Она развернулась и, не обращая больше внимания на их крики и причитания, твёрдым шагом пошла в комнату. Разговор был окончен. Начинались действия.
Света вошла в спальню, и они, как пара гончих, почуявших, что дичь меняет тактику, потянулись за ней. Валера шёл первым, его лицо всё ещё выражало праведный гнев, смешанный с полным непониманием. Ирина Павловна следовала за ним, готовая в любой момент нанести словесный удар. Но Света не дала им времени на подготовку. Она не стала открывать шкаф. Она рванула на себя дверцу так, что старые петли жалобно скрипнули.
Затем началось то, чего они никак не могли ожидать. Она не стала аккуратно снимать его рубашки с вешалок. Она запустила обе руки вглубь шкафа и сгребла всё, что попалось под руку — дорогие рубашки, дешёвые футболки, растянутые свитера, — и одним движением вывалила эту мятую кучу на пол. Вешалки с лязгом посыпались на ламинат.
— Ты что творишь?! Это же мои вещи! — взревел Валера, делая шаг к ней.
Света проигнорировала его. Она метнулась на балкон и вернулась оттуда с двумя огромными клетчатыми сумками-баулами, теми самыми, с которыми ездят на рынок за картошкой. Она с презрением швырнула их на пол рядом с кучей одежды. Дешёвый полиэстер зашуршал, расправляясь.
— Ты совсем с ума сошла? — теперь в голосе Валеры звучала паника. Он наконец понял, что это не шутка, не истерика. Это был методичный, холодный процесс избавления от него.
Он попытался схватить её за руку, чтобы остановить, но Света дёрнулась с такой силой и посмотрела на него таким ледяным взглядом, что он невольно отступил. В её глазах не было ничего, кроме брезгливости.
— Не трогай меня, — процедила она сквозь зубы.
Ирина Павловна, видя, что сын теряет контроль над ситуацией, вмешалась.
— Валерочка, посмотри, во что она превратилась! Настоящий зверь! Всё, что мы ей дали, всё, что ты для неё сделал… и вот благодарность! Вышвыривает вещи мужа, как мусор!
Но её слова больше не действовали. Они были просто фоновым шумом, под который Света работала быстро и слаженно, как грузчик на вокзале. Она начала запихивать одежду в сумки, не складывая, не разбирая. Чистое перемешивалось с грязным, мятое с глаженым. Она открыла ящик комода и начала выгребать оттуда его нижнее бельё и носки, сваливая их сверху на рубашки.
Затем её взгляд упал на прикроватную тумбочку. На ней стояла игровая приставка, два джойстика и стопка дисков. Его святилище. Место, где он проводил вечера, оглушённый наушниками, убегая от реального мира. Света подошла и без малейшего колебания вырвала провода из розетки и телевизора. Она не стала их аккуратно сматывать. Она просто схватила всю эту паутину из проводов, приставку и джойстики и швырнула во вторую сумку. Пластик глухо ударился о мягкую одежду.
— Мою приставку не трогай! — закричал Валера. Это был крик отчаяния. Потеря рубашек была неприятной, но потеря приставки — это была личная трагедия. — Я за неё деньги платил!
— Заплатишь ещё раз, — бросила Света, направляясь в ванную.
Через секунду она вернулась, держа в руках его зубную щётку, бритву, почти полный флакон дорогого парфюма и банку с гелем для волос. Всё это полетело в ту же сумку, прямо на диски с играми. Она действовала как механизм зачистки, безжалостно удаляя из своего дома любые следы его присутствия.
Ирина Павловна бегала по комнате, не зная, за что ухватиться. Её причитания становились всё громче и бессмысленнее. Она взывала к совести, к богу, к здравому смыслу, но натыкалась на глухую стену.
Света, тяжело дыша, застегнула молнии на обеих сумках. Они получились уродливыми, раздутыми, из молний торчали рукава свитеров и уголки футболок. Она схватила их за ручки и, кряхтя от натуги, потащила к выходу из спальни. Она прошла мимо остолбеневшего мужа и его матери, волоча за собой по полу всё, что осталось от их совместной жизни. Её лицо было непроницаемым. Она не смотрела на них. Она смотрела только вперёд, на свою цель — входную дверь.
Света волокла баулы по узкому коридору, оставляя на ламинате грязные полосы от дешёвого пластика. Каждый сантиметр давался с трудом, сумки цеплялись за дверные косяки, но она тащила их вперёд с упрямством ломовой лошади. Валера и Ирина Павловна следовали за ней, их голоса сливались в один сплошной гул, состоящий из угроз, упрёков и недоумения. Они всё ещё не верили, что это происходит на самом деле.
Дойдя до входной двери, Света отпустила ручки и, тяжело дыша, повернула ключ в замке. Дверь распахнулась на лестничную клетку. Тусклый свет подъездной лампочки выхватил из полумрака пыльные перила и обшарпанные стены.
— Ты что делаешь? Совсем одурела? Занеси вещи обратно! — приказал Валера, всё ещё пытаясь играть роль главы семьи.
Света посмотрела на него так, будто он был назойливой мухой. Не говоря ни слова, она развернулась к первой сумке и с силой пнула её ногой. Баул неуклюже перевалился через порог и с глухим стуком приземлился на кафельный пол площадки. Затем она ухватила второй, самый тяжёлый, и, напрягая все силы, вытолкала его следом. Он упал рядом с первым, из приоткрытой молнии вывалился один из джойстиков.
Теперь между ней и Валерой не было ничего, кроме пустого дверного проёма. Он стоял, ошеломлённый, глядя то на свои вещи, разбросанные в подъезде, то на жену, в которой он больше не узнавал ту тихую, покладистую Свету. — Я сказал, занеси вещи! — повторил он, делая шаг к ней.
Она не ответила. Она просто упёрлась обеими руками ему в грудь и толкнула. Не сильно, но настойчиво, как толкают застрявшую мебель. Валера, не ожидавший физического сопротивления, попятился назад, споткнулся о собственную сумку и неловко осел на неё. Он оказался в подъезде, среди своего барахла, униженный и растерянный.
Осталась последняя цель. Ирина Павловна. Она стояла в коридоре, её лицо исказилось от ярости. Увидев, как Света обошлась с её сыном, она перешла на чистый, незамутнённый яд.
— Прокляну! Слышишь, тварь, прокляну! Ты в этом доме сгниёшь одна! Никто на тебя не посмотрит, старая развалина! Он от тебя ушёл бы сам, если бы меня слушал!
Света шагнула к ней. Она двигалась медленно, и в её движениях была пугающая решимость. Свекровь, продолжая сыпать проклятиями, инстинктивно начала пятиться к выходу.
— Ты ещё приползёшь к нам на коленях! Будешь прощения просить, да поздно будет! Мы тебя…
Она не договорила. Когда Ирина Павловна, пятясь, оказалась на пороге, Света сделала то, что хотела сделать последние десять лет. Она не ударила. Она толкнула. Резко, грубо, подошвой домашней тапки в мягкое место чуть ниже спины. Это не был сильный удар, способный причинить боль, нет. Это был унизительный, брезгливый тычок, каким выгоняют надоедливую собачонку.
Ирина Павловна взвизгнула от неожиданности и унижения, потеряла равновесие и, взмахнув руками, вывалилась на лестничную клетку, едва не упав на своего сына.
Прежде чем они успели опомниться или сказать ещё хоть слово, Света шагнула обратно в квартиру. Дверь закрылась. Не хлопнула — нет. Она просто встала на своё место, отсекая внешний мир. Щёлк. Света повернула верхний замок. Щёлк. Затем нижний.
Она осталась стоять в коридоре, прислонившись спиной к холодному дереву двери. С той стороны ещё доносились какие-то крики, стук, но они были уже глухими, чужими, будто доносились из другого мира. Воздух в квартире был густым, спёртым, он всё ещё звенел от криков, но под этим звоном уже проступала оглушительная, непривычная пустота. Света медленно выдохнула. Она не думала о том, что будет завтра. Она не чувствовала ни радости, ни горя. Только огромное, всепоглощающее чувство освободившегося пространства. Она стояла посреди своего коридора. В своей квартире. Одна…
