Марина услышала голоса ещё в подъезде. Женский смех — знакомый, мелодичный, слегка заискивающий — и басовитое мычание Игоря в ответ. Она замерла на площадке между четвёртым и пятым этажом, прислушиваясь. Нет, не показалось. Ключ в замке повернулся с привычным щелчком, и запах — этот проклятый запах пирожков с капустой — ударил ей в лицо, как пощёчина.
— Мариночка, ты? — Свекровь выглянула из кухни, вытирая руки о передник. Передник был Маринин, купленный в прошлом году, с весёлыми жёлтыми лимонами. — Как хорошо, что ты пришла! Я Игорёчку пирожков напекла, он же так любит мои пирожки. С капустой, как он просил.
Марина молча сняла туфли. Ноги гудели после восьмичасового рабочего дня, в котором она провела четыре часа на совещаниях и ещё три — доделывая отчёт, который начальник требовал «срочно к завтрашнему утру». Игорь лежал на диване, укутанный пледом, и листал что-то в телефоне.
— Привет, — сказала она тихо.
— О, Мариш, привет! — Он поднял голову, улыбнулся. — Мам сегодня приехала, пирожков принесла. Хочешь?
— Игорёк совсем плохой был, я переживала, — вмешалась свекровь, усаживаясь на край дивана возле сына. — Звонит мне вчера вечером, говорит — мама, я с лестницы упал, бедро болит. Я сразу — всё, завтра же приеду. Ты же знаешь, я не могу спокойно сидеть, когда мой мальчик страдает.
«Твой мальчик» — подумала Марина, проходя на кухню. — Ему тридцать два года, Нина Петровна. Тридцать два».
На столе громоздились горы пирожков — на тарелках, на бумажных полотенцах, даже в пластиковом контейнере. Марина открыла холодильник — там тоже стояли пирожки, аккуратно уложенные рядами.
— Я на неделю напекла, чтобы вам хватило, — голос свекрови прозвучал прямо за спиной. Марина вздрогнула. — Игорёк должен хорошо питаться, пока на больничном. Ты же на работе пропадаешь, некогда тебе готовить. Я понимаю, конечно, ипотека…
— Спасибо, Нина Петровна, — Марина закрыла холодильник чуть резче, чем собиралась. — Очень мило с вашей стороны.
Она прошла в ванную, включила воду и просто стояла, глядя на своё отражение в запотевшем зеркале. Усталое лицо, круги под глазами, волосы, растрепавшиеся за день. Когда она успела так постареть? Три года назад, на свадьбе, она была другой — смеющейся, беззаботной, влюблённой. Игорь тогда казался принцем из сказки: внимательный, заботливый, с планами на будущее. «Мы с тобой всё построим, — говорил он тогда. — Нашу жизнь, наш дом, нашу семью».
Только он забыл упомянуть, что в этой семье будет не двое, а трое.
Нина Петровна появилась в их жизни сразу после свадьбы. Точнее, она никуда и не исчезала — просто теперь у неё был ключ от их квартиры. «На всякий случай, — объяснил Игорь. — Вдруг что-то случится, а нас нет дома». Марина тогда не возражала. Казалось милым — заботливая мать, любящий сын.
Первый визит был безобидным. Нина Петровна принесла цветы и торт, посидела с ними за чаем, расспрашивала о работе, о планах. Второй визит случился через неделю — она привезла занавески для спальни, которые «видела в магазине и сразу подумала, что они идеально подойдут к вашим обоям». Занавески были бежевые, скучные, в мелкий цветочек. Марина мечтала о светло-серых, современных, минималистичных. Но занавески уже висели на окнах, когда она вернулась с работы.
— Игорёк так обрадовался, — сообщила свекровь. — Говорит, что очень уютно стало.
Потом были тарелки — «видела в магазине со скидкой, такие красивые, с золотой каёмочкой». Кастрюля — «у вас же нет нормальной большой кастрюли, как вы борщ варите?». Покрывало на кровать — «это вообще из моего приданого, настоящее, качественное, не то что сейчас продают».
Марина пыталась говорить с Игорем.
— Послушай, может, попросишь маму заранее предупреждать, когда собирается приехать? А то я прихожу домой, а тут…
— Что «а тут»? — Игорь удивлённо посмотрел на неё. — Мама приезжает. И что? Она же не мешает. Наоборот, помогает.
— Игорь, я просто хочу, чтобы наш дом был нашим. Чтобы мы сами решали, какие занавески вешать, какие тарелки покупать.
— Мариш, ну не придирайся. Мама старается для нас. Ты же видишь, как она переживает, хочет помочь. У неё больше никого нет, кроме меня.
Марина хотела сказать что-нибудь колкое, — но промолчала. Игорь смотрел на неё с такой искренней непониманием, что слова застряли в горле.
Шли месяцы. Нина Петровна приезжала всё чаще. То принести Игорю витамины — «я в аптеке была, фармацевт посоветовала, сказала, очень хорошие, для иммунитета». То проверить, не холодно ли в квартире — «отопление никак не включат, а Игорёк легко простужается». То просто так, потому что «была рядом, в магазине, решила зайти».
Игорь переболел лёгкой простудой в ноябре. Обычное ОРВИ — температура тридцать семь и два, насморк. Марина купила лекарства, поставила ему чай с малиной. Но вечером, когда она вернулась с работы, в квартире сидела Нина Петровна.
— Игорёк мне позвонил, сказал, что плохо себя чувствует, — объяснила она, помешивая что-то в кастрюле. — Я сразу приехала. Сварила ему куриный бульон, мой фирменный. Помнишь, Игорёчек, как ты его в детстве любил?
Игорь, укутанный в одеяло, кивнул. Он выглядел… довольным. Почти блаженным.
— Мама, ты лучшая.
Марина тихо прошла в спальню и закрыла дверь. Села на кровать, уставилась в стену. Внутри что-то сжималось, болело. Она хотела уехать. Или заорать. Или заплакать. Но вместо этого просто сидела, слушая, как за дверью свекровь рассказывает Игорю что-то про соседей, а он смеётся — этим довольным, расслабленным смехом.
«Я его жена, — думала она. — Я должна заботиться о нём. Почему он звонит не мне, а ей?»
Но она знала ответ. Потому что Марина была на работе. Потому что им нужно было платить по ипотеке — двадцать восемь тысяч в месяц, каждый месяц, ещё пятнадцать лет. Потому что Игорь работал менеджером среднего звена с зарплатой в сорок тысяч, а она — аналитиком с зарплатой в пятьдесят пять. Потому что без её денег они бы просто не выжили.
В декабре Нина Петровна приехала украшать квартиру к Новому году. Марина нашла её на стремянке, с гирляндой в руках.
— Нина Петровна, осторожно! — Она бросилась придерживать стремянку. — Вы же можете упасть!
— Ой, Мариночка, я привычная. Каждый год сама украшаю. Игорёк мне гирлянду подавал, правда, сыночек?
Игорь, сидящий на диване с ноутбуком, кивнул, не поднимая головы.
— Угу.
Марина посмотрела на ёлочные игрушки, разложенные на столе. Старые, советские, с облупившейся краской. Не такие, о каких она мечтала — не скандинавские минималистичные шары, не элегантные золотые украшения. А эти — из детства Игоря, из чужого дома, из чужой жизни.
— Я думала, мы купим новые украшения, — тихо сказала она.
— Зачем? — Нина Петровна удивилась. — Эти такие милые, с историей. Игорёк их с детства помнит. Правда, Игорёчек?
— Угу, — повторил Игорь.
Вечером Марина попыталась снова поговорить.
— Игорь, мне кажется, твоя мама слишком часто приезжает.
— Мариш, ну мы уже это обсуждали.
— Нет, не обсуждали. Я говорила, ты не слушал.
Он оторвался от телефона, посмотрел на неё.
— Что ты хочешь? Чтобы я запретил маме приезжать?
— Я хочу, чтобы это был наш дом. Чтобы я не боялась вернуться с работы и обнаружить здесь твою мать.
— Боялась? — Он нахмурился. — Ты боишься моей матери? Мариш, она же добрая, она нам помогает.
— Она украшает нашу квартиру без моего согласия! Она приезжает без предупреждения! Она… она относится ко мне, как будто меня здесь нет!
— Ты преувеличиваешь. Мама просто заботливая. Это же хорошо, что у меня такая мама.
— Игорь, тебе тридцать два года!
— И что? Я должен забыть про мать, потому что женился? Мариш, я не понимаю, чего ты хочешь.
Она не ответила. Потому что сама уже не знала.
Игорь упал в офисе в середине января. Поскользнулся на лестнице, покрытой мокрым снегом, который кто-то принёс на ботинках. Ушиб бедра — очень болезненный, но, по словам врача, не опасный. Две недели больничного, покой, обезболивающие.
Марина взяла отгул, отвезла его домой, уложила, принесла таблетки, поставила рядом воду и телефон.
— Если что-то нужно, звони, — сказала она. — Я постараюсь уйти с работы пораньше.
— Мариш, не переживай. Я справлюсь.
Но вечером, когда она позвонила узнать, как он, Игорь пожаловался:
— Мне нужно было в туалет, я еле дополз. Нога болит ужасно.
— Игорь, ты же пил обезболивающее?
— Да, но всё равно больно. Слушай, может, маме позвонить?
У Марины перехватило дыхание.
— Зачем?
— Ну… чтобы она побыла со мной днём. Пока ты на работе.
— Игорь, тебе тридцать два года. Ты два дня полежишь спокойно, нога пройдёт.
— Легко тебе говорить, — в его голосе появилось обиженное нытьё, от которого её передёргивало. — Тебе же не больно.
Марина сжала телефон так сильно, что побелели пальцы.
— Я завтра постараюсь прийти в обед. Проверю, как ты.
Но она не смогла. Начальник вызвал экстренное совещание с клиентами, которое растянулось на четыре часа. Когда Марина выбралась из офиса, было уже семь вечера. Она почти бежала от метро, взлетела по лестнице, распахнула дверь — и услышала голоса из ванной.
— Игорёчек, давай я тебе спинку помою, а то ты сам не достанешь.
— Мам, спасибо. Ты как всегда меня спасаешь.
Марина замерла. Медленно прошла по коридору. Дверь в ванную была приоткрыта — она видела спину свекрови, склонившейся над ванной, и руку Игоря, вцепившуюся в бортик.
Что-то внутри неё лопнуло. Не треснуло, не надломилось — именно лопнуло, как лопается перетянутая резинка, как лопается воздушный шар.
— Что здесь происходит? — Её голос прозвучал тихо, но свекровь вздрогнула и обернулась.
— Ой, Мариночка! Ты уже пришла! Я Игорёчку помогаю помыться, он же сам не может.
— Не может, — повторила Марина. Она смотрела на Игоря, на его виноватое лицо, на мокрые волосы. — Не может помыться сам.
— Мариш, ну что такого? — Игорь попытался улыбнуться. — Мама приехала, помогла. Я же не мог весь день ходить грязным.
— Игорь. Тебе. Тридцать. Два. Года.
— Мариночка, ну что ты так переживаешь? — Нина Петровна вытерла руки о полотенце. — Я же мать, я его в детстве купала. Ничего такого.
— Ничего такого, — Марина почувствовала, как внутри поднимается что-то горячее, обжигающее. — Ничего такого, что моего мужа моет его мать?!
— Мариш, не ори, — Игорь нахмурился. — Мама хотела помочь.
— Помочь? — Марина шагнула в ванную комнату.
— А где ты была, когда ему нужна была помощь,?
— Я на работе была! — Она почти кричала теперь. — Я работала, чтобы заплатить за эту квартиру, за ипотеку, за всё это! А ты лежал здесь и звонил маме, чтобы она тебя помыла!
— Мариночка, ну успокойся… — начала свекровь.
— Молчите! — Марина развернулась к ней. — Просто молчите! Это не ваше дело, это наша семья, наш дом!
— Это мой сын! — Нина Петровна побледнела.
— Это мой муж! И это моя квартира, за которую я плачу!
— Я тоже плачу! — Игорь попытался встать, но поскользнулся и схватился за бортик ванной. — Я тоже, между прочим, работаю и плачу! Не только ты одна!
Марина замерла. Посмотрела на него — мокрого, обиженного, инфантильного. Посмотрела на свекровь с её заботливым, непонимающим лицом. И вдруг всё стало очень просто. Очень ясно.
— Вот и катись к своей мамаше, ипотеку я сама выплачу, — сказала она тихо, но каждое слово звучало, как удар молота. — Супруга не стала прощать проступок мужа.
Тишина была такой плотной, что Марина слышала, как капает вода из крана.
— Что? — Игорь уставился на неё.
— Ты слышал. Собирай вещи и езжай к маме. Раз тебе так нужна её забота, раз ты не можешь без неё прожить — живи с ней.
— Мариночка, ты не понимаешь… — начала свекровь.
— Нина Петровна, уходите. Сейчас же. Или я вызову полицию.
Свекровь открыла рот, закрыла. Посмотрела на сына. Игорь молчал, глядя на Марину широко распахнутыми глазами.
— Игорь, вставай, — сказала Марина. — Собирай вещи. У тебя есть час.
— Мариш, погоди, давай поговорим…
— Нет. Я за эти годы наговорилась. Жаль ты не слышал. Так что теперь иди к маме, пусть она тебя моет, кормит, одевает. Раз я тебе не жена, а кошелёк на ножках.
— Я так не говорил!
— Не нужно было. Ты это показывал. Каждый день.
Она развернулась и вышла из ванной. Прошла на кухню, плотно закрыла дверь. Села за стол. Руки дрожали. Всё тело дрожало. Но внутри, где раньше была боль, была пустота. Странная, почти облегчающая пустота.
Она слышала, как в коридоре шуршат пакеты, что-то падает, Нина Петровна всхлипывает, Игорь говорит что-то тихое, успокаивающее. Потом хлопнула дверь.
Марина осталась одна.
Первая ночь была странной. Квартира казалась слишком тихой, слишком большой. Марина ходила из комнаты в комнату, не зная, что делать с собой. Легла в кровать — их кровать, теперь только её кровать — и не могла уснуть. Потом встала, заварила чай, села у окна.
Город за окном жил своей жизнью. Машины ехали, фонари светили, где-то играла музыка. А она сидела здесь, одна, в квартире, за которую ещё платить и платить, и думала — правильно ли она сделала?
Утром не было никого, кто бы спросил, как она спала. Никаких носков на полу, никакого храпа из спальни. Она собралась на работу в тишине, позавтракала в тишине, вышла в тишине.
На работе старалась не думать. Погрузилась в цифры, графики, отчёты. Но к вечеру телефон завибрировал.
«Мариш, давай поговорим. Пожалуйста».
Она удалила сообщение.
Через час — новое:
«Я понимаю, что ты злишься. Но давай обсудим это нормально».
Удалить.
Вечером третьего дня он позвонил. Марина долго смотрела на экран, где мигало его имя. Потом сбросила вызов.
Прошла неделя. Марина научилась жить одна. Просыпаться одной, засыпать одной, есть одной. Это было не так страшно, как она думала. Даже наоборот — иногда, приходя домой в пустую квартиру, она чувствовала облегчение. Никто не лежал на диване, ожидая ужина. Никто не спрашивал, почему она опоздала. Никто не включал футбол на полную громкость.
И никакой свекрови.
На восьмой день в дверь позвонили. Марина открыла — на пороге стоял Игорь. С огромным букетом роз и виноватым лицом.
— Привет, — сказал он тихо.
— Привет.
— Можно войти?
Она посторонилась. Игорь прошёл в квартиру, огляделся, будто видел её впервые. Поставил букет на стол.
— Я соскучился, — сказал он. — По тебе. По дому. По… по нормальной жизни.
Марина скрестила руки на груди.
— И как там, у мамы?
Он поморщился.
— Это… это кошмар, Мариш. Она не отходит от меня ни на минуту. Готовит завтраки, обеды, ужины. Спрашивает, тепло ли мне, холодно ли, не болит ли что. Будит в семь утра, потому что «вредно долго спать», но заставляет спать днём — “это полезно”. Заставляет есть, когда я не голоден. Я… я задыхаюсь там.
— Но ведь это именно то, что ты хотел, — Марина удивилась, как спокойно звучит её голос. — Забота. Внимание.
— Я хотел… — Он замолчал, потёр лицо руками. — Я не знаю, чего я хотел. Но не это. Мариш, я хочу домой. Я хочу к тебе. Пожалуйста.
Она смотрела на него. Видела усталость на его лице, растерянность в глазах. И что-то другое — что-то новое. Понимание, может быть.
— Игорь, я не могу жить так, как мы жили.
— Я знаю.
— Твоя мама… она не может быть частью нашей семьи каждый день. Это ненормально.
— Я знаю, — повторил он. — Я понял это. Там, у неё. Я понял, что это… что это слишком. Что у меня должна быть своя жизнь. Наша жизнь.
— Ты это ей скажешь?
Он кивнул.
— Скажу. Уже сказал, вообще-то. Вчера вечером. Мы поговорили. Я объяснил, что хочу вернуться домой, и что… что она не может приезжать так часто.
— И что она ответила?
— Расплакалась, — Игорь вздохнул. — Сказала, что я её предаю, что она всю жизнь посвятила мне, а я теперь выбираю жену. Но потом… потом успокоилась. Согласилась. Что будет приезжать раз в неделю. По субботам. И только если мы не против.
Марина молчала. Она хотела поверить. Хотела, чтобы это было правдой, чтобы что-то действительно изменилось.
— Мариш, я понял одну вещь, — Игорь шагнул к ней. — Когда я жил у мамы эти дни… я понял, что мне не хватает не заботы. Мне хватало заботы. Слишком много заботы. Мне не хватало тебя. Именно тебя — такой, какая ты есть. Уставшей после работы, злой иногда, занятой. Но моей. Моей жены, моего человека.
Она почувствовала, как к горлу подступает ком.
— Я испортила всё, да? — тихо спросила она. — Устроила скандал, выгнала тебя…
— Нет, — он покачал головой. — Ты не испортила. Ты… ты открыла мне глаза. Мне тридцать два года, Мариш. А я вёл себя, как ребёнок. Звонил маме по каждому поводу, ждал, что она всё решит, всё сделает. И тебя не видел. Не видел, как ты устаёшь, как тянешь всё на себе, как тебе тяжело.
Марина сглотнула.
— Я тоже виновата. Я не говорила. Копила в себе, а потом взорвалась.
— Давай… давай начнём сначала? — Он протянул руку. — Попробуем по-новому?
Она посмотрела на его руку. Потом на его лицо. Увидела в нём того Игоря, в которого влюбилась когда-то — искреннего, открытого, немного растерянного.
— Только с условием, — сказала она. — Мы говорим друг с другом. Обо всём. Если что-то не нравится — говорим сразу. Если что-то болит — тоже говорим. Договорились?
— Договорились.
Она взяла его руку.
Нина Петровна приехала в следующую субботу. Позвонила заранее, спросила, можно ли. Марина ответила — можно.
Свекровь пришла с пирожками — по привычке, наверное. Но вела себя… осторожно. Не бросалась на кухню переделывать, не начинала убирать квартиру, не комментировала каждую мелочь. Просто сидела за столом, пила чай, разговаривала.
— Извини, Мариночка, — сказала она перед уходом. — Я… я не хотела мешать. Просто так привыкла заботиться об Игорьке. Он же у меня один.
— Я понимаю, Нина Петровна, — Марина улыбнулась. Не натянуто, а искренне. — Но теперь у него есть я. И он уже не мальчик. Он мужчина. Мой мужчина.
Свекровь кивнула. В её глазах блестели слёзы, но она улыбалась.
— Я рада, что он нашёл тебя. Правда рада.
