— Ну что, поела? Может, чаю? — голос Инги, звонкий и неуместно бодрый, резанул по вязкой тишине квартиры.
Анна медленно подняла голову от стола. Она не помнила, как съела остывший кусок вчерашнего поминального пирога, который приносили соседи. Руки двигались сами, рот жевал сам. Последние девять дней, со дня смерти отца и до сегодняшнего утра, слились в один сплошной серый туман. Пять лет до этого были таким же туманом, только наполненным запахом корвалола, скрипом кровати и тихим отцовским стоном по ночам. Теперь стонов не было, и эта оглушающая тишина давила на барабанные перепонки сильнее любого крика.
— Не хочу, — коротко ответила Анна и снова уставилась на глубокую царапину на старой кухонной клеёнке. Отец оставил её, когда пытался сам нарезать хлеб, и уронил нож. Года три назад.
Инга картинно вздохнула и присела напротив, элегантно скрестив ноги в дорогих брюках. От неё пахло сложным, многослойным парфюмом и чем-то ещё, чужим и столичным. Она приехала вчера вечером, к девятинам. Вся в чёрном, но это был дизайнерский, идеально скроенный чёрный. Свежий, тёмно-вишнёвый маникюр, уложенные в салоне волосы. Она выглядела так, будто пришла на деловую встречу с траурным дресс-кодом, а не помянуть родного отца, которого видела последний раз на прошлый Новый год.
— Ань, я понимаю, тебе тяжело, — начала она выверенным, сочувствующим тоном, который, должно быть, использовала в своей работе с капризными клиентами. — Но жизнь не стоит на месте. Нам нужно решать, что делать дальше.
Анна молчала. Что «дальше»? Дальше — пустота. Впервые за пять лет ей не нужно было вскакивать в шесть утра, чтобы сменить отцу памперс перед работой. Не нужно было бежать в обеденный перерыв домой, отказавшись от обеда с коллегами, чтобы покормить его бульоном. Не нужно было засыпать с телефоном в руке, прислушиваясь к каждому шороху из соседней комнаты. Эта новая, звенящая свобода ощущалась не как облегчение, а как ампутация. Болела та часть жизни, которой больше не было.
— О чём решать? — всё-таки выдавила она, не отрывая взгляда от царапины.
— О квартире, о чём же ещё, — Инга слегка подалась вперёд, и её голос утратил бархатные нотки, став более собранным и деловым. — Слушай, сейчас очень удачный момент на рынке. Цены держатся, но все аналитики говорят, что осенью будет просадка. Если мы выставим её на продажу прямо сейчас, пока в ней ещё, так сказать, свежи воспоминания, то сможем получить очень хорошую сумму. Разделим пополам, как положено по закону. Ты сможешь наконец купить себе однушку, отдохнуть, съездить куда-нибудь на море. Я свою долю в бизнес вложу, у меня как раз проект горит.
Она говорила так легко и просто, будто они обсуждали продажу старого шкафа. Анна подняла на неё глаза. Взгляд был мутным, нефокусирующимся. Она смотрела на аккуратно очерченные губы сестры, которые двигались, произнося слова: «рынок», «сумма», «доля», «бизнес». А в ушах у Анны стоял звук отцовского дыхания — хриплого, затруднённого, которое она слушала ночи напролёт, пытаясь по его тональности угадать, нужно ли вызывать скорую.
— Продавать? — переспросила она, словно не поняла смысла слова. — Это же… дом. Папин дом.
— Ань, не начинай, — Инга досадливо поморщилась. — Это три комнаты в старой «панельке». Актив. Причём актив, который будет только дешеветь. Тебе самой зачем такая большая квартира? Будешь одна тут сидеть, в пыль дышать и вспоминать? Надо жить дальше! Я уже даже с риелтором своим предварительно говорила, он сказал, что если быстро, то покупателя можно за месяц найти.
Анна медленно, с усилием встала. Ноги были ватными, непослушными. Она прошла в комнату отца. Постель была аккуратно заправлена новым покрывалом, но на ней всё ещё словно оставалась невидимая вмятина от его иссохшего тела. На тумбочке стоял стакан с засохшей каплей воды на дне. На спинке кресла висел его старый, вытертый на локтях халат. Воздух всё ещё хранил его запах. Это было единственное, что от него осталось. И Инга хотела продать это. Продать воздух, продать вмятину на кровати, продать память.
— Я не буду ничего продавать, — сказала она тихо, но твёрдо, глядя на пустое кресло. — Я здесь живу.
— Это ты сейчас так говоришь, — отмахнулась Инга, будто слова Анны были не более чем назойливой мухой. — Это просто от горя. Побудешь тут одна пару недель в тишине, сама первая побежишь к моему риелтору. Я никуда не тороплюсь, поживу пока здесь, с тобой. Поддержу тебя.
Это «поддержу тебя» прозвучало как завуалированная угроза. Анна ничего не ответила, лишь плотнее сжала губы и ушла в свою комнату. Она знала, что спорить с Ингой — это как пытаться остановить поезд голыми руками. Сестра всегда умела добиваться своего, перешагивая через чувства других с лёгкостью и грацией хищника.
Следующий день начался со странных, методичных щелчков. Анна вышла из ванной и застыла в коридоре. Инга, вооружившись металлической рулеткой, с деловитым видом измеряла длину стены в большой комнате. Щелчок — рулетка сматывается. Шаги. Снова щелчок. Она записывала что-то в дорогой блокнот ручкой, которая стоила, наверное, как месячный запас отцовских лекарств.
— Что ты делаешь? — спросила Анна. Её голос был ровным, безэмоциональным, но в нём уже звенела сталь.
— Планирую, — не оборачиваясь, бросила Инга. — Чтобы выгодно продать, нужно показать покупателю потенциал. Я вот думаю, если снести эту стену между залом и кухней, получится шикарная студия. Европейский стандарт. Сразу плюс двадцать процентов к цене. Она ведь не несущая, правда?
Она говорила о стене, возле которой стояло отцовское кресло, где он проводил последние годы, глядя в окно. Она говорила о кухне, где Анна провела бесчисленные часы, перетирая супы и заваривая травяные сборы. Инга видела «потенциал» и «проценты к цене», а Анна — призраков прошлого, которые ещё не успели рассеяться.
— Я же сказала, я ничего не продаю, — повторила Анна, чувствуя, как внутри зарождается холодное, тяжёлое бешенство.
Инга наконец обернулась. На её лице было выражение крайнего снисхождения, как у взрослого, объясняющего ребёнку, почему небо голубое.
— Анечка, послушай. Я не враг тебе. Я забочусь о нашем будущем. О твоём будущем. Или ты хочешь всю жизнь просидеть в этом музее, оплакивая прошлое? Я даю тебе шанс начать новую жизнь! Купишь себе уютную квартирку, сделаешь ремонт, какой захочешь. Может, и мужчину встретишь. А здесь… здесь всё напоминает о болезни и старости. Это яд.
Во второй половине дня Анна, пытаясь найти хоть какой-то островок покоя, зашла в отцовскую комнату и села на край его кровати. Тишина. И вдруг из коридора донёсся голос Инги — громкий, уверенный, телефонный. Она не пыталась говорить тише.
— Да, Игорь, я на объекте. Три комнаты, шестьдесят восемь квадратных метров, состояние… ну, требует косметики, конечно. Но расположение хорошее, зелёный район. Что с документами? Да всё в порядке, два собственника по завещанию. Второй собственник пока немного… сентиментальничает, но это решаемый вопрос. Ты готовь пока предварительные варианты, я думаю, через неделю можно будет выставлять.
«На объекте». «Второй собственник». «Решаемый вопрос». Каждое слово было как удар молотка по нервам. Анна встала и вышла в коридор, остановившись прямо перед сестрой. Инга, заметив её, быстро закончила разговор: «Всё, пока, я перезвоню».
— Что это было? — спросила Анна.
— Я же сказала, готовлю почву, — без тени смущения ответила Инга, убирая телефон в карман. — Когда ты придёшь в себя, у нас уже всё будет готово. Не придётся тратить время.
— Ты звонила ему раз в месяц, Инга. На пять минут. Чтобы спросить, как он, и тут же рассказать, как у тебя дела. Ты прислала на похороны деньги переводом, потому что у тебя «горел проект». А теперь ты готовишь почву? В его доме?
Инга поджала губы, её лицо впервые стало жёстким.
— А ты хочешь, чтобы я, как и ты, похоронила себя здесь? Я работала, Аня! Я строила жизнь, зарабатывала деньги, чтобы нам с тобой не пришлось в старости вот так же считать копейки на лекарства! Кто-то должен был думать о будущем, пока ты упивалась своей ролью святой мученицы!
Она развернулась и ушла на кухню, оставив Анну одну посреди коридора. И в этот момент Анна поняла. Её скорбь, тихая и всепоглощающая, закончилась. Она уступила место чему-то другому. Тёмному, холодному и очень, очень сильному. Она больше не скорбела. Она начала злиться.
Два дня Анна существовала в параллельной реальности. В одной она машинально двигалась по квартире, пила чай, смотрела в окно. В другой — Инга, словно деловитый паук, плела паутину будущей сделки. Она постоянно говорила по телефону, сыпала терминами вроде «ликвидность», «юридическая чистота», «предпродажная подготовка». Она даже принесла из магазина образцы обоев, рассуждая вслух, какой оттенок лучше «освежит объект» и привлечёт покупателей. Анна смотрела на эти весёленькие полоски с цветочками и видела, как ими заклеивают трещины на стенах, каждую из которых она знала. Как заклеивают ту стену, на которой отец в последние годы видел причудливые тени.
Атмосфера в квартире стала не просто тяжёлой — она стала удушающей. Анне казалось, что стены сдвигаются, что сам воздух пропитался запахом ингиных духов и цинизма. Вечером, не выдержав очередного её телефонного разговора о «минусах планировки», Анна накинула куртку.
— Я пройдусь, — бросила она в пустоту.
— Да, подыши воздухом, это полезно, — одобрительно кивнула Инга, не отрываясь от экрана смартфона, где сравнивала цены на квартиры в их районе.
Улица встретила прохладой и безразличным шумом. Анна шла без цели, просто переставляя ноги. Впервые за много лет она была одна, без необходимости спешить домой. Но вместо чувства свободы её накрыло острой, пронзительной тоской. Ей некуда было идти. Её дом перестал быть её домом. Он превратился в «объект». Пройдя пару кварталов, она развернулась. Бежать было некуда.
Она поднялась на свой этаж и заметила, что дверь в квартиру не заперта, а лишь прикрыта. Из-за неё доносились голоса — уверенный, бойкий голос Инги и незнакомый мужской баритон. Сердце ухнуло вниз и замерло. Она толкнула дверь.
В коридоре стояла Инга и холёный мужчина лет сорока в идеально сидящем костюме. Он держал в руках кожаную папку и с видом эксперта осматривал стены. Это был тот самый риелтор, Игорь.
— …в целом объект интересный. Конечно, придётся вложиться в косметику, но это стандартная ситуация для вторички. Главное — убрать всё личное, обезличить пространство. Покупатель должен видеть стены и метры, а не чужую жизнь, — говорил он, проводя пальцем по старому выключателю.
— А, вот и Аня! — радостно воскликнула Инга, заметив сестру. — Знакомься, Игорь, это моя сестра, второй собственник. Аня, это Игорь, лучший специалист в городе. Он нам поможет всё сделать быстро и выгодно.
Игорь кивнул Анне с профессиональной, ничего не выражающей улыбкой.
— Очень приятно. Ваша сестра уже ввела меня в курс дела. Перспективы у квартиры хорошие. Если мы прямо сейчас начнём готовить документы, то к концу месяца, думаю, уже сможем выйти на сделку.
Анна молчала. Она смотрела не на Игоря. Она смотрела на его ботинки. Дорогие, начищенные до блеска. Они стояли на том самом месте, где ещё две недели назад она ставила таз с водой, чтобы обмыть ноги отцу. Она перевела взгляд на его белоснежный манжет, выглядывавший из рукава пиджака. А потом на его лицо — уверенное, сытое, оценивающее. Он смотрел на её дом, как на товар на полке супермаркета.
Она молча прошла мимо них, мимо опешившей Инги и удивлённого риелтора. Не говоря ни слова, она вошла в комнату отца. Постояла секунду. Затем развернулась и так же молча вернулась в коридор. Её лицо было непроницаемым, как маска.
Она подошла прямо к входной двери, взялась за ручку и распахнула её настежь, прислонив к стене. Затем повернулась и посмотрела на риелтора. Не на сестру, а именно на него. В её взгляде не было ни ярости, ни мольбы. Только холодный, абсолютный приказ, понятный без слов.
Игорь, человек, привыкший к любым клиентским капризам, вдруг почувствовал себя неуютно. Улыбка сползла с его лица. Он растерянно посмотрел на Ингу, ища поддержки.
— Э-э-э… мы, кажется, не вовремя?
— Ты что себе позволяешь?! — начала было Инга, но Анна даже не удостоила её взглядом. Всё её внимание было сконцентрировано на чужаке.
Мужчина кашлянул, поправил галстук и, чувствуя себя невероятно глупо, двинулся к выходу. Это было не изгнание со скандалом. Это было что-то хуже. Его просто вычеркнули, как ошибку в документе.
— Я… я позвоню вам позже, — пробормотал он Инге и быстро скрылся на лестничной клетке.
Анна так же молча закрыла дверь и повернула ключ в замке. Один раз. Второй. Затем она повернулась к Инге. На её лице не дрогнул ни один мускул. Это был конец. Конец сестры по имени Аня, которую Инга знала всю жизнь. Перед ней стоял совершенно чужой, незнакомый человек. И этот человек смотрел на неё так, будто решал, что делать с неприятной вещью, которую обнаружил в своём доме.
Тишина после ухода риелтора длилась недолго. Она была плотной, тяжёлой, как вакуум перед взрывом. Инга, оправившись от первого шока, медленно развернулась к сестре. Её лицо из удивлённого стало багровым, черты заострились.
— Ты с ума сошла? — прошипела она, отчеканивая каждое слово. — Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сделала? Я нашла лучшего специалиста! Человека, который мог бы продать эту конуру за максимальные деньги! А ты… ты выставила его, как собаку!
Анна молчала. Она смотрела на сестру так, словно видела её впервые. Не было больше ни боли, ни обиды. Только холодное, отстранённое любопытство, с каким энтомолог разглядывает неприятное насекомое.
— Ты всегда была такой! — голос Инги набирал силу, срываясь на визгливые ноты. — Эгоистка! Сидела тут на всём готовом, строила из себя жертву, пока я пахала в другом городе! Думаешь, мне легко было? Думаешь, я не хотела быть здесь? Да я обеспечивала нас обеих! Деньги, которые я присылала, они с неба падали, по-твоему? Ты на них ему лекарства покупала! Ты жила на них! Эта квартира — такая же моя, как и твоя! Половина — моя! И я не позволю тебе превратить мои деньги в этот вонючий склеп!
Она кричала, размахивая руками, её дорогой маникюр сверкал в тусклом свете коридорной лампочки. А Анна, не проронив ни звука, развернулась и прошла мимо неё в комнату отца. Этот жест — полное игнорирование её истерики — взбесил Ингу ещё больше. Она пошла следом, готовая продолжать.
— Я с тобой разговариваю! Ты не смеешь отворачиваться, когда я…
Инга осеклась. Анна подошла к старому шифоньеру, открыла нижний ящик и достала большой, плотный чёрный пакет для мусора. С оглушительным треском развернула его. Затем она подошла к тумбочке и начала методично, без суеты, сгребать в этот пакет всё, что на ней стояло. Сухой шелест блистеров с таблетками, которые отец уже никогда не выпьет. Глухой стук пластиковых банок из-под специального питания. Звякнул, упав на дно, старый электронный тонометр с потрескавшейся манжетой.
— Что… что ты делаешь? — ошеломлённо спросила Инга, наблюдая за этим странным, зловещим ритуалом.
Анна не ответила. Она открыла дверцу шкафа и вытащила оттуда начатые упаковки памперсов для взрослых, пачки стерильных бинтов, флаконы с антисептиками. Всё это полетело в пакет. Она действовала спокойно, сосредоточенно, словно выполняла давно запланированную, важную работу. Её движения были выверенными и точными — движения человека, который пять лет подряд выполнял одну и ту же рутину.
Наконец, она заглянула за шкаф. Секундная борьба, и она вытащила оттуда старые, алюминиевые костыли отца. Они с лязгом ударились друг о друга. Анна засунула их в пакет, насколько это было возможно, так, что серые рукоятки торчали наружу, как сломанные кости.
С этим тяжёлым, звенящим и шуршащим мешком она вышла из комнаты и остановилась прямо перед Ингой. Сестра смотрела на неё во все глаза, её крик застрял где-то в горле. Она ничего не понимала.
И тогда Анна заговорила. Голос, который она сама не узнавала, — хриплый, низкий, полный металла и яда, сорвался на крик. На тот самый крик, который она сдерживала все эти годы, меняя простыни, слушая бред и вынося судно.
— Я ухаживала за отцом пять лет, а ты приехала делить квартиру через неделю после похорон? Вот твоя доля! Забирай его лекарства и убирайся!
Она со всего маха швырнула этот чёрный пакет в ноги Инге. Он глухо ударился о пол, из него вывалился тонометр и со стуком покатился по линолеуму. Костыли скрежетнули по полу. Запах лекарств, старости и болезни ударил в нос.
— Это всё, что ты заслужила за своё «участие» в его жизни! — выкрикнула Анна, глядя сестре прямо в глаза. — Это цена твоих денег, которыми ты так кичишься! А теперь пошла вон из МОЕГО дома! И чтобы ноги твоей здесь больше не было!
Инга стояла, как громом поражённая. Она смотрела вниз, на эту уродливую кучу у своих ног — на свою долю наследства. На таблетки, памперсы и костыли. А Анна, не дожидаясь ответа, не проронив больше ни слова, развернулась, ушла в свою комнату и плотно прикрыла за собой дверь. Не хлопнула. Просто закрыла, отрезая сестру от своей жизни навсегда…
