— Ну разве они не божественны, Макс? Посмотри, как сидят!
Света стояла посреди гостиной, выгнув спину и вытянув ногу в новой туфле из чёрной лаковой кожи. Тонкий, как игла, каблук впивался в мягкий ковёр. Она повернула лодыжку так, сяк, любуясь идеальным изгибом подъёма, который подчёркивал дорогой итальянский дизайн. Воздух в квартире был густо пропитан запахом новой кожи, дорогого парфюма и едва уловимым ароматом её самодовольства. На кофейном столике сиротливо лежала пустая коробка с вычурным тиснёным логотипом, рядом — шёлковая обёрточная бумага, скомканная в порыве нетерпеливого восторга.
Максим стоял в дверном проёме, всё ещё в рабочей куртке. Он не раздевался. Он просто смотрел. Не на туфли. Не на её ногу. Он смотрел на её лицо — сияющее, счастливое, совершенно не замечающее тяжёлого запаха выхлопных газов и машинного масла, который он принёс с собой с улицы. Он молчал так долго, что Света наконец оторвала взгляд от своего отражения в тёмном экране телевизора и посмотрела на него. Её улыбка слегка померкла, наткнувшись на его пустое, непроницаемое выражение.
— Что-то случилось? Ты какой-то… никакой. Устал?
Он медленно, словно нехотя, шагнул в комнату. Его тяжёлые рабочие ботинки оставляли на светлом ковре грязноватые следы. Он прошёл мимо неё, не сказав ни слова, и направился к комоду, где она обычно бросала свою сумку. Света с недоумением наблюдала за ним, её поза растеряла всю свою модельную грацию.
Максим взял её сумочку — мягкую, из телячьей кожи, ещё одну его «инвестицию» в её хорошее настроение. Его пальцы, привыкшие к металлу и гаечным ключам, неловко, но настойчиво потянули замок-молнию. Звук расстёгиваемой молнии показался в наступившей тишине неестественно громким. Он засунул руку внутрь, порылся среди помад, пудреницы и телефона, и извлёк на свет её кошелёк. А из него — одну-единственную пластиковую карту. Их общую. Глянцевый прямоугольник с двумя именами, который был их финансовым мостом, их общей артерией.
Не глядя на Свету, он положил карту на дубовую поверхность комода. Потом развернулся и так же молча прошёл на кухню. Света услышала, как звякнул ящик с приборами. Через мгновение он вернулся, держа в руке большие кухонные ножницы.
— Макс, что ты делаешь? — её голос прозвучал растерянно, с нотками раздражения. Она всё ещё не понимала, что происходит, но представление начинало ей не нравиться.
Он не ответил. Он подошёл к комоду, взял карту и поднял её на уровень своих глаз, словно прицеливаясь. Затем поднёс ножницы. Два сухих, решительных щелчка разрезали не только пластик, но и что-то гораздо более важное. Две аккуратные половинки упали на полированную поверхность дерева. Только после этого он повернулся к ней и заговорил. Голос его был ровным, почти безжизненным, и от этого становилось по-настоящему страшно.
— Ты опять потратила всю зарплату на свои тряпки, а на кредит платить мне? Всё, дорогая, с этого дня у нас раздельный бюджет!
Света смотрела на него, потом на разрезанный пластик, и на её лице отразилось недоверие, сменившееся презрительной усмешкой. Она решила, что это какая-то глупая, неумелая мужская драма.
— Ты сейчас серьёзно? Из-за туфель? Макс, не устраивай сцен. Пойдём лучше ужинать, я закажу суши.
Он криво усмехнулся, но глаза его оставались холодными. Он сделал шаг к ней и окинул взглядом её новые туфли, от блестящего носка до острого каблука.
— Твои туфли красивые. Надеюсь, в них будет удобно ходить на работу, потому что денег на бензин я тебе больше не дам. С этого дня ты живёшь на свои. Кредит за машину теперь тоже платим пополам. Ровно половина — на моём счету до двадцатого числа.
Сказав это, он развернулся и, не обращая больше на неё внимания, прошёл в коридор, чтобы наконец снять свою куртку. Света осталась стоять посреди комнаты, одна нога в дорогой туфле, другая босая. Запах новой кожи всё ещё витал в воздухе, но теперь он казался удушливым и чужим. Она смотрела на две половинки карты на комоде, и до неё медленно начало доходить, что это была не сцена. Это был приговор.
На следующее утро Света проснулась с твёрдым убеждением, что вчерашний вечер был не более чем дурным спектаклем. Мужская истерика, нелепая и скоротечная. Она нарочито громко хлопнула дверцей шкафа, выбирая шёлковый халат, прошлась на кухню, звеня босыми пятками по плитке, и поставила чайник. Максим уже сидел за столом с чашкой кофе, молча уставившись в экран своего телефона. Две половинки кредитной карты так и лежали на комоде в гостиной, как уродливый памятник его вчерашнему психозу. Света решила их игнорировать.
— Ты кофе будешь? — спросила она так, будто ничего не произошло, её голос был сладким, как патока. Она собиралась вернуть всё на свои места простым женским умением — сделать вид, что проблемы не существует.
— Свой, — не отрываясь от экрана, ответил Максим.
Её рука, тянувшаяся к банке с его любимым зерновым кофе, замерла в воздухе. Она фыркнула, но промолчала. Заварила себе дешёвый растворимый из старых запасов, который они держали для гостей. Кофе был горьким и неприятным. Весь завтрак они провели в полном молчании. Он — поглощая свой бутерброд с сыром, она — демонстративно ковыряя ложкой в пустой чашке.
Собираясь на работу, она, как обычно, покрутилась перед зеркалом в прихожей. Идеально уложенные волосы, безупречный макияж, новое кашемировое пальто. Она была произведением искусства, и это искусство требовало топлива.
— Макс, скинь мне пару тысяч на бензин, у меня лампочка горит, — бросила она, поправляя на плече ремешок дорогой сумки. Это была не просьба. Это был приказ, облечённый в привычную форму.
Он вышел из комнаты, уже одетый для работы. На нём были простые джинсы и чистая, но старая толстовка. Он остановился в метре от неё и посмотрел сначала на её сумку, потом ей в глаза.
— У тебя вчера была зарплата. Заправляйся на свои.
— Что? — она искренне изумилась. — Моя зарплата уже расписана, ты же знаешь. И вообще, мы же договорились, что машина — это общие расходы.
— Мы много о чём договаривались, — спокойно парировал он. — Например, экономить. Но, видимо, у нас разные понятия об экономии. Так что да, машина — расход общий. Но сейчас на ней едешь ты. Бак ждёт заправки.
Он прошёл мимо неё, обулся и вышел из квартиры. Света осталась стоять в прихожей, ощущая, как по лицу расползается уродливое красное пятно гнева. Ей пришлось ехать на работу на почти пустом баке, всю дорогу нервно поглядывая на мигающую лампочку и проклиная его упрямство.
Вечером она вернулась домой злая и голодная. Мысль о том, чтобы заехать в магазин, показалась ей унизительной. Он должен был понять, извиниться, купить продукты и приготовить ужин в знак примирения. Но квартира встретила её тишиной. Максим пришёл позже. Без пакетов из супермаркета. Он молча разулся, прошёл на кухню и достал из своего рюкзака небольшой пакет. Света с любопытством заглянула через его плечо. В пакете лежали упаковка яиц, пакет молока, кусок мяса в вакуумной упаковке и два помидора. Набор холостяка.
— А где нормальная еда? — не выдержала она.
— Это моя еда, — он начал раскладывать продукты в холодильник, но только на одну, свою полку. Другая, их общая, оставалась девственно пустой, не считая одинокого тюбика с каким-то соусом и половинки засохшего лимона. — Если хочешь есть, супермаркет работает до десяти. Твоя зарплата, твои продукты.
Это был уже не спектакль. Это было объявление войны. Света молча развернулась и ушла в спальню. Она не собиралась сдаваться. Она ляжет спать голодной, но не пойдёт у него на поводу. Она ждала, что он одумается, придёт, позовёт её. Вместо этого через полчаса по квартире поплыл густой, сводящий с ума запах жареного мяса с луком. Он готовил. Готовил только для себя. Звук шипящего на сковороде масла, стук вилки о тарелку, тихий гул телевизора из гостиной — каждый этот звук был для неё пощёчиной. Не выдержав, она вышла из спальни. Максим сидел на диване перед телевизором и спокойно ужинал. На столе стояла одна тарелка.
— А мне? — вырвалось у неё жалобно, почти по-детски.
Он медленно прожевал кусок, отложил вилку и посмотрел на неё долгим, тяжёлым взглядом.
— А ты, Света, можешь поужинать своими туфлями. Говорят, натуральная кожа очень питательна.
Прошла неделя. Неделя ледяного молчания, прерываемого лишь бытовыми звуками, которые теперь казались оглушительными. Звяканье его вилки о тарелку, когда он ужинал в одиночестве. Шум воды из душа, когда она запиралась в ванной. Два холодильника, существующих в одном. Его полка была забита аккуратными контейнерами с едой на несколько дней вперёд. Её — пуста, если не считать бутылки дорогого шампанского, купленного ещё в прошлой, беззаботной жизни, и пары баночек с йогуртом. Света похудела, под глазами залегли тени, которые не мог скрыть даже самый плотный консилер. Её зарплата, казавшаяся ей раньше вполне приличной, таяла на глазах, съедаемая бензином, ланчами в кафе и мелкой бытовой химией, которая, как оказалось, тоже стоила денег.
Приближалось двадцатое число. Дата платежа по кредиту. Эта цифра висела в воздухе невидимым дамокловым мечом. Паника, холодная и липкая, начала подступать к горлу. Однажды вечером она не выдержала. Максим сидел в гостиной, листая что-то в ноутбуке. Она подошла и села на подлокотник дивана, стараясь выглядеть расслабленной и немного усталой. Она даже коснулась его плеча — лёгкое, почти невесомое прикосновение.
— Макс, нам нужно поговорить. По-человечески.
Он не поднял головы, но перестал щёлкать по тачпаду.
— Говори.
— Я не справляюсь. Эта твоя игра в раздельный бюджет… она зашла слишком далеко. Мы же семья. Мы должны поддерживать друг друга, а не делить кастрюли. Давай закончим этот цирк. Я была неправа с туфлями, признаю. Но разве это повод всё рушить?
Она говорила тихо, вкрадчиво, используя все свои проверенные приёмы. Нотка раскаяния, намёк на общую ответственность, призыв к его мужскому великодушию. Раньше это всегда работало. Но не сейчас.
— Разговоры о семье закончились, когда ты в очередной раз выбрала новую сумку вместо нашего будущего, — ответил он, всё так же глядя в экран. — Я не играю, Света. Я просто перестал платить за твои игрушки. Дата платежа — послезавтра. Надеюсь, твоя половина уже готова.
Его спокойствие было страшнее любого крика. Он даже не злился. Он просто констатировал факт. Словно выносил решение по делу, в котором она была единственной обвиняемой. В этот момент в ней что-то сломалось. Вся её выдержка, вся её гордость треснула, и из этой трещины поползла холодная, расчётливая ярость. Если он хочет войны, он её получит.
На следующий день, когда Максим был на работе, она начала действовать. Она не стала трогать его инструменты или одежду. Это было бы слишком мелко. Она выбрала то, что было ему дорого как память. В кладовке, на верхней полке, пылилась его старая игровая приставка. Реликвия из его юности, которую он хранил, обещая когда-нибудь показать их будущему сыну. Света без малейших колебаний достала её, сфотографировала со всех сторон и выставила на продажу на популярном сайте объявлений. Цену поставила смешную, чтобы продать быстро. Через два часа ей позвонил первый покупатель. Вечером, когда Максим вернулся, приставки уже не было, а в её кошельке лежали несколько хрустящих купюр.
Он заметил пропажу не сразу, а только перед сном, когда зачем-то заглянул в кладовку. Он вышел оттуда и молча встал в дверях спальни. Света сидела на кровати, листая журнал, делая вид, что полностью поглощена чтением.
— Где приставка?
— Я её продала, — она перелистнула страницу, не поднимая на него глаз. — Ты же сам сказал, чтобы я нашла деньги. Я нашла. Это моя часть на бензин и продукты на следующую неделю.
Он смотрел на неё долго, и в его взгляде не было удивления. Было что-то другое — мрачное понимание того, что правила игры изменились. Она перешла в наступление. Он ничего не сказал, просто развернулся и ушёл спать в гостиную.
Но это было только начало. Через день она зашла ещё дальше. Она сфотографировала дорогие швейцарские часы, которые сама же подарила ему на годовщину свадьбы два года назад. Подарок, который должен был символизировать их «общее время». Она выставила их на продажу, поставив цену ровно в половину ежемесячного платежа по кредиту. А вечером, когда он сидел за своим ноутбуком, она как бы невзначай отправила ему ссылку на это объявление в мессенджер. Без единого слова. Он открыл ссылку. На экране появилось фото его часов на фоне её шёлкового халата. Его рука, державшая мышку, застыла. Он медленно поднял на неё глаза.
— Это уже не просто деньги, да, Света? — спросил он очень тихо. — Это ты мне объявляешь, что ничего общего у нас больше нет. Вообще ничего.
— Ты первый начал, милый, — она улыбнулась ему своей самой очаровательной и самой ядовитой улыбкой. — Ты разрезал карту. А я просто продаю вещи, чтобы выжить в твоём новом мире. Или ты думал, я буду только защищаться?
Утро двадцатого числа наступило с неотвратимостью приговора. Воздух в квартире казался плотным и тяжёлым, каждая минута тишины отдавалась в ушах гулким эхом. Объявление о продаже часов висело в интернете мёртвым грузом. Звонили только сомнительные перекупщики, предлагавшие треть цены. Света это знала. Максим это знал. Она сидела на кухне, бездумно размешивая сахар в остывшем кофе, и чувствовала, как сжимается ледяное кольцо паники. У неё не было денег. Никаких уловок, никаких резервов не осталось.
Она дождалась, когда Максим выйдет из душа. Он был спокоен, его движения были размеренными и точными, словно он готовился к обычному рабочему дню. Эта его невозмутимость выводила из себя больше, чем любые крики.
— Максим, — начала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я не успела продать часы. Покупатель сорвался.
Он молча наливал себе кофе, не глядя на неё.
— Это твои проблемы.
— Это наши проблемы! Кредит общий! Если будет просрочка, пострадает кредитная история у обоих! Заплати сейчас, пожалуйста. Я всё отдам, как только продам их. Клянусь.
Он наконец повернулся к ней. В его глазах не было ни злости, ни сочувствия. Только холодная, бесконечная усталость.
— Твои клятвы стоят не больше, чем чек из твоего бутика. Я свою половину внёс вчера. Банк её получил. Моя кредитная история в порядке. А что будет с твоей — решать тебе.
Всё. Это был конец. Стена, о которую разбились её последние надежды на манипуляцию. И тогда, загнанная в угол, она решилась на последний, отчаянный шаг. Она встала, расправив плечи, и посмотрела на него с вызовом.
— Хорошо. Я тебя поняла. Раз ты не хочешь платить за нашу машину, тогда она больше не наша. Она моя. Раз я должна за неё платить, я буду на ней ездить. Одна. Ключи я забираю.
Она ожидала чего угодно: спора, крика, попытки отобрать ключи. Но он лишь криво усмехнулся и пожал плечами.
— Как скажешь, дорогая.
Его покорность озадачила её, но отступать было поздно. Она с победным видом схватила со столика в прихожей свой комплект ключей, бросила на него последний испепеляющий взгляд и ушла на работу, упиваясь своей маленькой тактической победой. Весь день она чувствовала себя хозяйкой положения. Она вернёт всё под свой контроль. Она ему покажет.
Следующее утро было другим. Она проснулась с чувством превосходства. Приняла душ, сделала макияж, надела одно из своих лучших платьев. Она выйдет из дома королевой, сядет в СВОЮ машину и поедет по СВОИМ делам. Максим уже ушёл на работу. На кухонном столе одиноко стояла его грязная чашка. Света презрительно хмыкнула, взяла сумочку и ключи и подошла к окну, чтобы дистанционно завести машину, пока будет обуваться.
Она нажала на кнопку брелока. Ничего. Ни знакомого рыка мотора, ни мигания фар. Она нажала ещё раз. Тишина. С недоумением она вгляделась в парковку под окном. На их привычное место, где каждый вечер стоял их блестящий серебристый кроссовер, зияла уродливая пустота. Просто грязный, мокрый от утреннего тумана асфальт.
Она застыла, сначала не веря своим глазам. Обошла всю квартиру, заглядывая во все окна, выходящие во двор. Машины не было. Холод начал медленно подниматься от кончиков пальцев, сковывая всё тело. Она бросилась к телефону, её руки тряслись так, что она с трудом набрала его номер.
— Где машина?! — выкрикнула она в трубку, едва он ответил.
— Доброе утро, — его голос был абсолютно спокойным, даже весёлым. — Машина там, где ей и место. На платной охраняемой стоянке.
— Что?! Ты не имел права! Я вызову полицию!
— Попробуй, — рассмеялся он в трубку. — Что ты им скажешь? Что один из собственников отогнал совместное имущество в безопасное место? Не смеши меня, Света. Машина будет стоять там до тех пор, пока я не увижу на своём счету перевод. Ровно половину суммы кредита. До копейки. И да, — он сделал паузу, словно смакуя момент. — За каждый день стоянки тоже платим пополам. Счётчик уже тикает, дорогая. Хорошего дня.
Короткие гудки. Он повесил трубку.
Света опустила телефон. Она стояла посреди гостиной, в своём дорогом платье и с ключами от машины, которой больше не было, в руке. За её спиной, на комоде, всё так же лежали две разрезанные половинки их общей кредитной карты. А за окном сеялся мелкий, промозглый дождь. Она смотрела на пустое парковочное место, и это пустое место было её будущим. Он не просто лишил её машины. Он лишил её свободы, заперев в их квартире, которая теперь стала для неё позолоченной клеткой, полной красивых, но абсолютно бесполезных вещей…
