— Так что ты решил насчёт ресторана? Я посмотрела тот итальянский, о котором мы говорили, там отличные отзывы, — Лиза помешивала соус в сотейнике, стараясь перекричать работающую вытяжку и телевизор в гостиной. Она обернулась к Славе. Он сидел за кухонным столом, уткнувшись в телефон, и бездумно водил пальцем по экрану. — Слав? Ты меня слышишь? Годовщина через три дня.
Он поднял на неё отсутствующий взгляд, словно вынырнув из глубокого омута.
— А? Да, да, итальянский. Нормально.
Именно в этот момент его телефон, лежавший рядом с солонкой, завибрировал и запел навязчивой полькой — мелодией, которую Слава специально установил на звонки от матери. Он тут же схватил его, словно это был спасательный круг. Его лицо мгновенно преобразилось: напряжённые черты разгладились, в глазах зажёгся живой, тёплый огонёк, которого Лиза не видела уже несколько недель.
— Да, мамуль, привет! — его голос стал выше и мягче, превращаясь в то самое воркование, от которого у Лизы сводило скулы. — Нет, не отвлекаешь, конечно! Что-то случилось?
Лиза отвернулась и с силой стукнула ложкой по краю сотейника. Она продолжила готовить, но все её мысли теперь были там, в его телефонном разговоре. Она знала этот сценарий наизусть. Сейчас последует подробный отчёт о его дне, затем — детальный разбор самочувствия Светланы Ивановны, потом они перейдут к новостям о соседях, ценам на рынке и новой передаче по телевизору. Её собственное присутствие в этой вселенной аннулировалось. Она превращалась в фон, в часть интерьера, в обслуживающий персонал, который должен был молча накрывать на стол, пока её муж живёт своей настоящей, главной жизнью — жизнью сына своей мамы.
— …запеканку? Не знаю, вроде всё как обычно делала. Может, творог был суховат? — доносилось до неё. — А ты попробуй в следующий раз ложечку сметаны добавить, она сочнее будет. Да, да, запомнил. Он говорил о творожной запеканке с таким серьёзным и заинтересованным видом, с каким не обсуждал с ней ни покупку новой машины, ни планы на отпуск. Лиза с силой вонзила нож в луковицу на разделочной доске. Хруст раздался на удивление громко. Слава на секунду обернулся, но тут же вернулся к разговору.
— Что у нас на ужин? Да так, Лиза что-то готовит. Котлеты, кажется, — бросил он через плечо, будто речь шла о погоде за окном.
Лиза замерла. Котлеты. Она полтора часа потратила на приготовление сложного мясного рулета с грибами и сыром, который он когда-то обмолвился, что хотел бы попробовать. А для него это были просто «котлеты». Что-то неопределённое, что готовит «Лиза».
Разговор наконец-то закончился. Он положил телефон на стол с довольным, умиротворённым видом человека, выполнившего важную миссию.
— Так о чём мы? Ах да, ресторан. Ну, забронируй столик, если хочешь.
Телефон снова запел полькой. Слава виновато развёл руками, мол, видишь, не я такой — жизнь такая, и снова приложил трубку к уху.
— Да, мам? Забыла что-то? А, давление у тёти Вали… И что врач сказал?
Лиза выключила плиту. Аппетит пропал. Она молча наблюдала за ним со стороны. Вот он, её муж. Мужчина, которому она три года назад говорила «да», веря, что они строят свою собственную семью. А по факту она просто въехала в филиал квартиры его матери, где главным законом были звонки по расписанию и мамины советы. Светлана Ивановна незримо присутствовала в их доме постоянно. Её голос звучал из телефона, её рецепты материализовывались на плите, её мнение было решающим в любом споре, даже если она в нём не участвовала. Лиза боролась с призраком, и в этой борьбе она проигрывала каждый день.
— …конечно, заеду в субботу! Обязательно! Я как раз соскучился по твоим борщам! — щебетал Слава, не замечая, как за его спиной жена превращается в ледяную статую. Он закончил и повернулся к ней с улыбкой. — Ну всё, теперь я весь твой. На чём мы остановились?
Лиза смотрела на него долго, изучающе, будто видела впервые. Она смотрела на мужчину, который только что пообещал другому человеку провести с ним выходной, даже не поинтересовавшись её планами. Она смотрела на мужчину, который радовался чужому борщу, когда перед ним на столе остывал ужин, приготовленный для него. И в этот момент она поняла, что их годовщина в итальянском ресторане станет не праздником. Она станет финалом.
— Здесь очень красиво, правда? Я рада, что мы выбрались, — Лиза провела пальцем по крахмальной скатерти, обводя контур тарелки. Она сделала последнюю, почти отчаянную попытку создать атмосферу праздника. На ней было новое платье, которое Слава даже не заметил, в бокале искрилось вино, а тихая музыка создавала иллюзию уюта и близости. — Спасибо, что пригласил.
Слава неопределённо хмыкнул, отрываясь от изучения винной карты, будто это был сложнейший финансовый отчёт. — Нормальное место. Зато не надо готовить, — он сделал глоток воды и огляделся с видом человека, выполняющего скучную, но необходимую повинность. В его глазах не было ни радости, ни предвкушения. Только вежливое безразличие.
Они сделали заказ. Официант, легко скользнув по паркету, исчез в стороне кухни. Повисла пауза, которую Лиза больше не могла выносить. Это была не та уютная тишина, которая бывает между близкими людьми, а звенящая пустота, которую хотелось заполнить чем угодно, лишь бы не слышать, как громко она кричит об их отчуждении. Она решила рискнуть. Всё или ничего.
— Слав, я хотела сказать… — начала она, положив вилку и нож по обе стороны от тарелки и сложив руки на столе. Она посмотрела ему прямо в глаза, пытаясь пробиться через стену его равнодушия. — Я много думала о нас в последнее время. О том, какими мы были, когда только познакомились. Мы разговаривали часами, обо всём на свете. Мне кажется, мы теряем это. Теряем друг друга. Я хочу, чтобы ты знал, что для меня это важно, я…
В этот самый момент его карман завибрировал. И прежде чем Лиза успела закончить фразу, оттуда полилась та самая, ненавистная полька. Время для неё замерло. Она видела, как его рука автоматически метнулась к пиджаку, как он, даже не взглянув на неё, не пробормотав «извини», вытащил телефон и принял вызов. Весь мир для него сузился до светящегося экрана.
— Да, мамуль! Привет! — его лицо, до этого скучающее и отстранённое, озарилось живой эмоцией. Он весь подался вперёд, локтем опираясь на стол, и погрузился в разговор. — Нет, всё хорошо! Мы? Да в ресторане сидим, годовщину отмечаем. Да, три года уже, представляешь? Спасибо, мамочка, очень приятно!
Лиза сидела напротив и смотрела на него. Она больше не чувствовала ни обиды, ни злости. Она чувствовала, как внутри неё что-то обрывается. С сухим, холодным треском. Она смотрела на мужа, который в день их годовщины принимал поздравления от мамы, полностью игнорируя женщину, с которой он эту годовщину якобы праздновал. Он улыбался телефону. Он кивал телефону. Он весь, целиком, был там, в трубке, а она сидела здесь, в метре от него, невидимая и неслышимая.
— …сериал новый? Да, видел рекламу. Надо будет посмотреть. А ты как? Давление не скачет? Ну, слава богу. Погода да, мерзкая, оденься завтра потеплее, не забудь!
Он обсуждал с мамой погоду на завтра. В тот самый момент, когда его жена пыталась спасти их брак. И в этой абсурдной, чудовищной сцене Лиза увидела всю свою жизнь с ним как на ладони. Бесконечная череда дней, где она всегда будет на втором месте. Где её чувства, её слова, её проблемы всегда будут менее важны, чем мамино давление, мамин сериал, мамин рецепт запеканки.
Она молча взяла со стола свою салфетку. Аккуратно сложила её и положила рядом с тарелкой. Затем взяла свою небольшую сумочку. Слава на секунду оторвался от трубки, увидев её движение, и вопросительно вскинул брови. В его взгляде не было тревоги, только лёгкое недоумение. Лиза ничего не сказала. Она просто посмотрела на него в последний раз — не как на мужа, а как на чужого, постороннего мужчину, с которым её больше ничего не связывает. А затем встала и, не оборачиваясь, пошла к выходу. Она слышала, как он что-то недоумённо крикнул ей вслед, но тут же вернулся к прерванному разговору: «Мам, подожди секунду, тут Лиза куда-то пошла…». Его голос потонул в шуме зала и стуке её каблуков по мраморному полу. Она шла прочь, и с каждым шагом ей становилось легче дышать.
Такси остановилось у подъезда, и Лиза вышла в прохладный ночной воздух. Она не чувствовала холода. Внутри неё горел ровный, холодный огонь, который выжег все эмоции, оставив только звенящую ясность в голове. Она поднялась на свой этаж, открыла дверь и вошла в квартиру, которая внезапно показалась ей чужой. Или, наоборот, впервые за долгое время — своей. Здесь не было его, не было назойливой польки из телефона, не было ощущения, что за каждым её действием наблюдает невидимая свекровь.
Она не стала включать верхний свет. Включила только торшер в углу гостиной, чей мягкий свет выхватывал из полумрака знакомые предметы. Её взгляд упал на комод. Там, в тяжёлой серебряной рамке, стояла фотография: улыбающийся Слава обнимает свою цветущую маму. Это было их главное святилище, идол, которому он поклонялся каждый день. Лиза подошла, взяла рамку, аккуратно открыла зажимы сзади и вынула глянцевый снимок. Сложила его пополам, потом ещё раз, и отложила на край комода. Пустая рамка смотрела на неё как глазница черепа.
Это было только начало. Она нашла в кладовке большую картонную коробку из-под пылесоса и поставила её посреди комнаты. И начался методичный, почти ритуальный обход территории. Первыми в коробку полетели вязаные салфетки Светланы Ивановны, которыми были покрыты все горизонтальные поверхности в доме. Слава утверждал, что они «добавляют уюта», но Лиза знала — они были метками, пограничными столбами, обозначавшими мамину территорию. Хлопковая паутина, опутавшая их дом.
Следом отправился старый плюшевый медведь с глазом-пуговицей, сидевший на их кровати. Этого медведя Светлана Ивановна «торжественно вернула» Славе на тридцатилетие со словами: «Он так по тебе скучал все эти годы». С тех пор медведь занимал почётное место на супружеском ложе, и любые попытки Лизы переселить его в шкаф натыкались на стену обиженного непонимания. Теперь его путешествие закончилось на дне картонной коробки.
Потом пришёл черёд кухни. Набор расписных баночек для специй — «чтобы у вас всё как у людей было». Книга с рецептами, испещрённая мамиными пометками на полях. Две «особенные» чашки, из которых разрешалось пить чай только Светлане Ивановне во время её визитов. Лиза собирала этот урожай чужого присутствия с холодным, отстранённым удовлетворением. Она не уничтожала вещи, она просто проводила инвентаризацию. Отделяла своё от чужого. И с каждым предметом, опустившимся в коробку, в квартире становилось будто бы больше воздуха.
Дверь распахнулась так, будто её не открыли ключом, а выбили плечом. На пороге стоял Слава. Лицо красное, глаза мечут молнии. Он был готов к скандалу, к обвинениям, к крикам. Он жаждал их.
— Что это за представление было в ресторане? Ты решила опозорить меня перед всеми? Встала и ушла, как какая-то истеричка! Я даже счёт оплатить не успел!
Он говорил громко, наполняя своим праведным гневом очищенное ею пространство. Лиза молчала, стоя у коробки. Он наконец заметил её и замолчал на полуслове. Его взгляд скользнул по пустому комоду, потом на коробку, потом снова на неё.
— Что это такое? Ты что, вещи собралась собирать? Решила меня проучить?
— Это не мои вещи, Слава, — её голос прозвучал ровно и спокойно, и от этого спокойствия ему стало не по себе. — И не твои. Это вещи твоей мамы. Я просто собрала их в одном месте, чтобы тебе было удобнее всё это забрать и вывезти отсюда.
Он несколько секунд переваривал сказанное. Его лицо медленно менялось, проходя стадии от недоумения до ярости. Он подошёл к коробке и заглянул внутрь. Увидел сложенную фотографию, медведя, салфетки.
— Ты… ты с ума сошла? — прошипел он. — Ты трогала мамины подарки? Какое право ты имела? Это память!
— Вот именно, Слава. Это её память. Её вещи. Её жизнь. А где здесь наша? Где хоть что-то, что принадлежит только нам двоим? Я не нашла, — она пожала плечами. — Поэтому я решила помочь тебе. Собрала всё самое дорогое для тебя в эту коробку.
Он выпрямился, глядя на неё так, словно она совершила святотатство. Для него это было именно так. Она посягнула на святое, на его нерушимую связь с матерью, овеществлённую в этих пыльных реликвиях. Первая волна скандала захлестнула их, и Лиза знала, что за ней придёт цунами. Но впервые за долгое время она была к нему готова.
— Ты в своём уме? Это память! Мама мне это дарила! — Слава выхватил из коробки плюшевого медведя и прижал его к груди, будто спасал ребёнка из огня. Его лицо исказилось от возмущения, которое казалось ему абсолютно праведным. — Ты не имеешь права так поступать! Это неуважение!
— Неуважение? — Лиза сделала шаг вперёд, и её спокойствие треснуло, выпуская наружу холодную, как сталь, ярость. Она больше не повышала голос, она чеканила слова, вбивая их в него, как гвозди. — Неуважение — это когда твой муж в годовщину вашей свадьбы воркует по телефону с мамочкой о её новом сериале. Неуважение — это когда на прямой вопрос о планах ты отвечаешь «не знаю, надо у мамы спросить». Неуважение — это превратить наш дом в её филиал, где я просто бесплатное приложение!
Она смотрела ему прямо в глаза, и он впервые не отвёл взгляд, а принял вызов. Его инфантильная обида перерастала в настоящую злость.
— Ты просто завидуешь! Завидуешь, что у меня хорошие отношения с матерью! Что она меня любит и заботится обо мне!
— Заботится? Слава, тебе тридцать два года! Она не заботится, она держит тебя за пуповину, которую забыла перерезать в роддоме! Она решает, что тебе есть, что носить и, похоже, о чём думать!
— Нет это не так! Точнее, не совсем так! Короче…
— Я тебе зачем вообще нужна?! Чтобы готовить, убирать и молчать в тряпочку? Ты со своей мамой по телефону общаешься больше, чем со мной за неделю! Может, уже сразу к ней переедешь?
Эта фраза, произнесённая с ледяным презрением, ударила его сильнее пощёчины. Он растерялся. Аргументы закончились. В его мире не существовало логики, способной опровергнуть её слова, потому что они были правдой. И когда у него не осталось ничего, он сделал то, что делал всегда, — он потянулся за помощью. Он схватил телефон.
— Ах так? Ты хочешь поговорить об уважении? Сейчас мы поговорим!
Он быстро набрал номер и, прежде чем Лиза успела что-либо сказать, нажал на кнопку громкой связи. Комнату наполнил резкий, металлический голос его матери, усиленный динамиком.
— Славочка? Что случилось, сынок? У тебя такой взволнованный голос.
Лиза замерла. Это был удар ниже пояса. Он не просто позвал маму, он втащил её прямо в их спальню, в эпицентр их скандала, сделав её полноправной участницей.
— Мам! Ты представляешь, что она устроила? — закричал он в трубку, глядя на Лизу с ненавистью. — Она собрала все твои подарки, все вещи, которые ты нам давала, в коробку! Хочет выбросить! Говорит, что ты мне жить мешаешь!
Из телефона донёсся возмущённый вздох, а затем полился поток ядовито-сладких упрёков, направленных вроде бы в пространство, но бьющих точно в цель.
— Боже мой, сыночек… Я же для вас стараюсь, от чистого сердца… Хочу, чтобы в доме уютно было… А ей, видно, моя забота поперёк горла стоит. Я же говорила тебе, Славочка, что она эгоистка, думает только о себе…
Лиза слушала этот голос из маленького динамика, который теперь казался оглушительным. И она рассмеялась. Не истерично, а тихо и страшно. Она подошла к телефону, который Слава держал в руке.
— Светлана Ивановна, вы слышите меня? — спросила она громко и отчётливо. В трубке на мгновение замолчали. — Вы своего сына так и не вырастили. Он до сих пор ваш мальчик, который не может решить ни одной проблемы без вашей помощи. Так забирайте его себе. Вместе с коробкой. Ему не нужна жена, ему нужна вторая мама. А я на эту роль не подписывалась.
— Да как ты смеешь так с моей матерью разговаривать! — взревел Слава, заслоняя телефон, будто защищая мать от пули.
— Ах, вот оно что! — голос из динамика перешёл на визг. — Я знала, что ты змея, я с самого начала знала! Ты хочешь моего сына у меня отнять!
Скандал превратился в хаотичную, уродливую перепалку на троих. Они кричали одновременно: Слава защищал мать, мать поносила Лизу, а Лиза просто смотрела на этот цирк с чувством окончательной, бесповоротной ясности. Она увидела, как Слава, прижимая к себе телефон, из которого лились оскорбления в её адрес, инстинктивно кивает в такт словам матери. Он сделал свой выбор. Он всегда его делал.
Лиза молча подошла к коробке, стоявшей на полу. Подняла её. Она оказалась не такой уж и тяжёлой. Просто ворох старья и чужих воспоминаний. Она протянула её Славе.
— Вот. Забери. Это всё, что для тебя по-настояшему важно. Твоё прошлое. А будущего у нас с тобой нет.
Слава смотрел то на коробку в её руках, то на телефон, из которого продолжал доноситься голос матери. И он, не раздумывая, сделал шаг и взял коробку. Он стоял посреди комнаты, в одной руке держа телефон, связывающий его с матерью, в другой — коробку с символами его детства. И в его руках не осталось места для неё. Для их жизни. Для их семьи. Он стоял, прижимая к себе своё прошлое, и смотрел на жену как на препятствие, которое наконец-то можно убрать с дороги. И это было концом. Окончательным и бесповоротным…
