— Может, по пивку? Холодненькое, как ты любишь.
Голос Дениса был ленивым и вязким, как тёплый мёд. Он развалился на своём, продавленном до пружин, углу дивана, закинув ноги на журнальный столик. Его правая рука привычно обнимала запотевшую бутылку, а левая покоилась на солидном, обтянутом старой футболкой животе, где уютно расположился раскрытый пакет с чипсами. Взгляд его был устремлён в экран телевизора, где какие-то мужчины в яркой форме гоняли мяч, но вопрос был адресован Марине, которая только что вошла на кухню, совмещённую с гостиной.
Она ещё не успела переодеться после спортзала — обтягивающие легинсы, подчёркивавшие рельеф подкачанных ног, короткий топ, открывавший плоский живот, влажные волосы, стянутые в небрежный узел на затылке. От неё пахло свежестью, улицей и едва уловимым ароматом геля для душа из раздевалки. Этот запах был чужеродным в затхлом мирке их гостиной, пропитанной запахом жареной картошки, пива и мужского пота.
— Нет, спасибо, я воды выпью, — ответила она, не поворачиваясь.
Её голос звучал ровно, но в нём уже угадывалось застарелое раздражение. Она открыла холодильник, достала бутылку минералки и налила полный стакан. Она чувствовала его взгляд на своей спине — тяжёлый, оценивающий, недовольный. Уже полгода, как каждый её поход в спортзал, каждый её отказ от жирного и мучного, каждая выпитая бутылка воды вместо пива встречались этим молчаливым, вязким осуждением.
Раньше они были командой. Командой диванных экспертов. Каждый вечер — пиво, пицца или чипсы, сериалы до полуночи. Их животы росли синхронно, и они смеялись над этим, называя это «семейным благополучием». Но однажды утром Марина увидела в зеркале одутловатую, уставшую женщину с потухшим взглядом, и что-то внутри неё сломалось. Она записалась в зал. Она выбросила из дома все вредные продукты. Она начала новую жизнь, наивно полагая, что Денис последует за ней.
Но Денис не последовал. Он остался там, на своём продавленном диване, в окружении верных друзей — пива и чипсов. Её перемены его не вдохновляли, а злили. Её бодрость по утрам оттеняла его похмельную вялость. Её подтянутая фигура делала его собственное расплывшееся тело ещё более нелепым. Он словно застрял во времени, пока она уходила вперёд, и эта дистанция росла с каждым днём.
— Воды… Ну да, тебе ж теперь только воду, — пробурчал он так, чтобы она точно услышала. В его голосе сквозила насмешка.
Марина поставила стакан на столешницу чуть резче, чем хотела. Она достала из холодильника контейнер с листьями салата и помидорами черри. Она начала готовить себе ужин, и каждый резкий удар ножа о разделочную доску был отражением её внутреннего напряжения. Она молчала, надеясь, что он заткнётся. Но он не собирался. Он сделал большой глоток пива, шумно выдохнул и бросил фразу, которая стала детонатором.
— Что-то ты совсем себя запустила, неинтересная стала.
Нож замер в её руке над располовиненным помидором. На кухне воцарилась абсолютная, оглушающая пустота, нарушаемая лишь бессмысленным гулом телевизора. Она медленно повернула голову и посмотрела на мужа. Неинтересная. Он сказал «неинтересная». Ей. Той, что сбросила восемь килограммов. Той, у которой появился пресс. Той, что перестала задыхаться, поднимаясь на третий этаж. Он, со своим пивным брюхом, свисающим над ремнём домашних штанов, с крошками чипсов на футболке, посмел сказать ей, что она себя запустила.
Шок был таким сильным, что на секунду перехватило дыхание. Она смотрела на него, и мир сузился до его самодовольного, раскрасневшегося лица и бутылки пива в его руке. Обида, копившаяся месяцами, смешанная с презрением и холодной, звенящей яростью, поднялась из самой глубины её души. Она опустила нож на доску.
Сначала она не поверила своим ушам. Это было настолько абсурдно, настолько оторвано от реальности, что её мозг отказался обрабатывать информацию. А потом по её губам скользнула странная, кривая усмешка. Она медленно положила нож на доску, выпрямилась и повернулась к нему всем телом, скрестив руки на груди. Её поза была позой хищника, оценивающего слабую, неразумную жертву.
— Что ты сказал? Повтори, я, наверное, не расслышала из-за телевизора.
Её голос был пугающе спокоен, но в нём звенела сталь. Денис, почувствовав этот холод, на мгновение смешался, но отступать было поздно. Он вызывающе отхлебнул пива, поставил бутылку на пол и сел ровнее, пытаясь придать себе веса.
— А то и слышала. Не следишь за собой. Неинтересная стала. Скучная. Раньше ты человеком была, а теперь что? Салатики, водичка, спортзал. Вся жизнь по расписанию. То нельзя, это нельзя. Тоска зелёная.
И тут её прорвало. Спокойствие слетело, как дешёвая позолота, обнажив чистую, незамутнённую ярость. Но она не кричала. Она говорила быстро, чётко, вбивая каждое слово, как гвоздь.
— Это я за собой не слежу?! А ты что, Аполлон у нас с пузом пивным? Ты же с пивом своим не расстаёшься! Так что на себя посмотри, жиробас!
Слово «жиробас», брошенное ему в лицо, подействовало как удар хлыста. Денис побагровел. Он не ожидал такого прямого, такого злого отпора. Он привык, что она молча глотает его шпильки, уходит в себя, дуется. Но это было что-то новое. Он вскочил с дивана, и его пивной живот качнулся, словно подтверждая её слова.
— Ах ты… Ты совсем уже охамела со своими железками?! Думаешь, раз задницу подкачала, так королевой стала?! Да ты просто заносчивой фитоняшкой стала, вот кем! Смотришь на всех свысока! Со мной тебе уже, видишь ли, неинтересно пива выпить! Простому человеку расслабиться нельзя!
Он размахивал руками, его лицо пошло красными пятнами. Он пытался давить авторитетом, громкостью, но натыкался на стену её ледяного презрения. Она рассмеялась. Не сдержанно, а громко, в полный голос, запрокинув голову. Это был смех человека, который наконец-то увидел всю картину целиком, во всей её убогой простоте.
— Простому человеку? Денис, ты себя слышишь? Ты не «простой человек», ты ленивый тюлень, который боится сдвинуться с дивана, потому что мир вокруг меняется, а ты — нет! Тебя бесит не то, что я стала «скучной». Тебя бесит, что я больше не твоё жирное, задыхающееся отражение! Тебе нужен был собутыльник, а не жена! Кто-то, на чьём фоне твоё пузо и твоя лень не так бросались бы в глаза!
Она сделала шаг к нему, и он инстинктивно отступил. Её энергия, её злость, её правота буквально вдавливали его обратно в диван.
— Тебе не пива со мной выпить хочется! Тебе хочется, чтобы я снова стала такой же, как ты, — рыхлой, слабой и недовольной собой! Чтобы мы вместе могли ненавидеть стройных и успешных! Но знаешь что? Мне это больше не интересно. Мне интересно жить, а не медленно гнить на этом диване перед телевизором.
Он смотрел на неё, и в его глазах плескалась уже не просто злость, а бессильная ярость. Он проигрывал. Он знал, что она говорит правду, и от этого становилось только хуже. Он открыл рот, чтобы выпалить очередное оскорбление, но она уже не слушала. Её взгляд скользнул мимо его перекошенного лица и остановился на холодильнике. И в её голове созрел новый, абсолютно ясный и жестокий план.
Его бессильная ярость искала выход, и он нашёл его в самой грязной, самой низкой обиде, на какую только был способен. Он хотел ударить так, чтобы она сломалась, чтобы её уверенность рассыпалась в пыль.
— Да ты на себя в зеркало-то смотрела? Мышцы эти твои… мужика напоминаешь. Где женщина-то, а, Марина? Раньше хоть мягкая была, уютная, а теперь — доска с костями и бицепсами. Противная. Отвратительная.
Это было то самое. Последнее слово. После него все мосты были сожжены дотла. Внутри Марины что-то щёлкнуло, словно перегорел предохранитель, отвечавший за эмоции. Лицо её стало абсолютно непроницаемым, как маска. Вся злость, вся обида, весь гнев — всё это схлынуло, оставив после себя лишь холодную, кристальную пустоту и чёткое понимание того, что нужно делать.
Она развернулась. Молча. Ни единого слова больше. В её движениях не было истерики или суеты, которые он, возможно, ожидал. Она двигалась с размеренной, пугающей грацией. Она подошла к холодильнику, её спортивная обувь бесшумно ступала по кухонной плитке. Денис замолчал, сбитый с толку её внезапной переменой. Он думал, что она пошла за своей дурацкой водой, чтобы демонстративно проигнорировать его.
Марина распахнула дверцу холодильника. Холодный белый свет выхватил из полумрака её сосредоточенное лицо и то, что было целью её похода. На боковой полке, стройными рядами, словно солдаты на параде, стояла его «батарея». Десять бутылок холодного, запотевшего пива. Его неприкосновенный запас. Его вечерняя радость. Его успокоительное.
Она начала доставать их. Одну за другой. Спокойно, методично, двумя руками. Она не смотрела на него. Она была полностью поглощена процессом. Звук соприкасающегося стекла был сухим и резким в наступившей тишине. Денис смотрел на это, и в его мозгу ещё не складывалась картина. Зачем она их достаёт? Хочет сложить на стол? Что за новый спектакль?
Когда все десять бутылок оказались у неё в руках — она держала их, прижимая к груди, как вязанку дров, — она развернулась и пошла к окну. Мимо него. Он даже почувствовал холод, исходивший от мокрых бутылок, когда она проходила рядом. И в этот момент до него начало доходить. Его лицо, до этого багровое от гнева, начало медленно терять цвет. Рот приоткрылся в немом изумлении, переходящем в ужас.
— Ты… ты что задумала?
Но она не ответила. Она подошла к распахнутому настежь окну, выходящему на небольшой газон перед домом. Поставила свою ношу на подоконник. Взяла одну бутылку. Её пальцы уверенно и без малейшей дрожи свернули крышку. Раздался короткий, злой шипящий звук — псссшт.
— Марина, не смей! — его голос сорвался на визг.
Она проигнорировала его крик. Наклонив бутылку, она вылила её содержимое в темноту. Золотисто-коричневая струя с белой пеной ударила в ночной воздух и исчезла внизу. Запах хмеля и солода, который он так любил, наполнил кухню, но теперь он был едким, как кислота. Она поставила пустую бутылку рядом.
Вторая бутылка. Псссшт. Снова поток пива устремился на газон. Глухой звук льющейся жидкости был для Дениса хуже пощёчины.
— Ты с ума сошла?! Прекрати! — он сделал шаг к ней, но замер.
Что-то в её спине, в её напряжённых плечах, в её абсолютной отрешённости остановило его. Он понял, что любое его движение будет бесполезным. Она не остановится.
Третья. Четвёртая. Она действовала как автомат, как бездушный механизм возмездия. Она не смотрела вниз, не смотрела на него. Её взгляд был устремлён в темноту за окном. Она уничтожала не просто его пиво. Она выливала на газон их прошлое. Их уютные вечера. Его зону комфорта. Его самого. С каждой опустошённой бутылкой на подоконнике росла батарея пустой тары, как надгробия на могиле их брака. Денис стоял и смотрел, и в его глазах отражалось планомерное разрушение его маленького, уютного мира.
Десятая бутылка. Последняя. Последнее злое псссшт прозвучало в оглушительной тишине, нарушаемой только его прерывистым дыханием и бессмысленным бормотанием диктора из телевизора. Она вылила остатки, так же методично и неторопливо, как и предыдущие девять раз. Затем аккуратно поставила пустую бутылку в ряд с остальными. Этот стеклянный строй на подоконнике выглядел как памятник его унижению. Всё было кончено. Липкий, горький запах пива заполнил всю квартиру, смешиваясь с запахом её духов и ночной прохлады из окна.
Она медленно повернулась к нему. На её лице по-прежнему не было никаких эмоций. Ни злости, ни торжества, ни сожаления. Только холодная, отстранённая усталость. Она посмотрела на него так, как смотрят на незнакомого, неприятного человека на улице. В её взгляде он не увидел ничего, за что можно было бы зацепиться — ни капли той Марины, которую он знал, любил, а в последнее время тихо ненавидел.
Его лицо было искажено гримасой бессильной ярости. Оно было бледным, пятнистым, губы дрожали, но он не мог выдавить из себя ни слова. Весь его гнев, вся его напускная бравада схлынули, оставив лишь пустоту и ошеломляющее осознание того, что произошло. Она не просто вылила пиво. Она вычеркнула его. Аннулировала. Объявила войну на его же территории и победила в ней, даже не повысив голоса.
Марина сделала шаг от окна, останавливаясь в центре кухни. Она окинула взглядом комнату: продавленный диван, столик с крошками чипсов, его самого — растерянного, жалкого, с отвисшей челюстью. Она будто прощалась с этим местом, с этой жизнью.
— С сегодняшнего дня в этом доме зона, свободная от пива и жиробасов. Не нравится – дверь там.
Её голос был ровным и тихим, но каждое слово било наотмашь. Это не было предложением. Это не было угрозой. Это был приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию. Она указала подбородком на входную дверь. «Дверь там». Просто и жестоко. Она выгоняла его из его же дома, из его жизни, как выгоняют надоевшую собаку.
Он смотрел на неё, и до него наконец дошло. Это не было обычной ссорой. Это был конец. Не будет примирения завтра утром, не будет неловких извинений. Она сломала правила их многолетней игры. Она перевернула доску. Он попытался что-то сказать, вернуть себе контроль, взорваться криком, но из горла вырвался лишь какой-то сдавленный, хриплый звук. Все слова, которые он мог бы сказать — оскорбления, обвинения, мольбы — казались теперь мелкими и ничтожными.
Он сжал кулаки так, что побелели костяшки. Внутри него бушевал ураган, смесь унижения, гнева и животного страха перед неизвестностью, которая теперь на него надвигалась. Куда он пойдёт? Что он будет делать? Эта квартира, этот диван, этот привычный уклад — всё это было его миром. И она только что стёрла этот мир в порошок одним движением руки, выливающей пиво в окно.
Марина больше не смотрела на него. Она спокойно развернулась, взяла с доски нож, ополоснула его под краном, взяла свой недорезанный помидор и продолжила готовить салат. Как будто ничего не произошло. Как будто его, Дениса, в этой кухне больше не существовало. Этот её жест — спокойное, будничное нарезание овощей после всего, что случилось, — был последним, самым жестоким ударом. Он показал ему, насколько он стал для неё незначительным. Просто помехой, которую устранили.
Он стоял посреди комнаты, чужой в собственном доме, и смотрел на её ровную спину. Он смотрел на женщину, которая только что безжалостно уничтожила их общую жизнь, и понимал, что проиграл. Проиграл не спор о пиве или спортзале. Он проиграл самого себя. И в холодной тишине квартиры, пропитанной запахом пролитого пива, он чувствовал только одно — оглушающую, беспросветную пустоту. Дверь была там…
