— Марина, принеси туфли. И протри их, на каблуке какая-то пылинка. Не собираюсь я идти на церемонию в грязной обуви.
Голос Кристины, медовый и властный, разрезал наполненный ароматами лака и дорогого парфюма воздух президентского люкса. Она сидела перед огромным зеркалом в раме из позолоты, словно королева на троне. Вокруг неё, подобно придворным фрейлинам, суетились визажист и парикмахер, доводя до совершенства её и без того безупречный образ. Марина, стоявшая у панорамного окна с видом на утопающий в зелени город, молча кивнула. Она не обернулась. Она просто смотрела на то, как солнце заливает крыши, и чувствовала, как внутри неё что-то сжимается в тугой, холодный узел.
Она нашла туфли — произведение искусства из белого атласа и кристаллов, каждая пара которых стоила больше, чем её месячная зарплата. Взяла с туалетного столика шёлковую салфетку и принялась методично, без единого лишнего движения, стирать несуществующую пыль. Кристина наблюдала за ней в отражении зеркала.
— Не понимаю, почему ты надела это платье. Оно делает тебя полной. Я же говорила маме, что для тебя нужно было шить на заказ, а не брать готовое. Теперь будешь стоять рядом со мной на всех фотографиях, как деревенская родственница. Отвратительно!
Подружки невесты, расположившиеся на диване с бокалами шампанского, деликатно хихикнули. Марина подняла глаза и встретилась взглядом с сестрой в зеркале. В глазах Кристины плескалось неприкрытое, злорадное торжество. Сегодня был её день, её триумф, и она упивалась им, щедро раздавая унижения тем, кто всю жизнь был для неё лишь фоном. Особенно ей, младшей.
— Платье выбирала мама, — ровно ответила Марина и поставила туфли на мягкий ковёр у ног сестры.
— Ах, мама! Мама всегда тебя жалела, — протянула Кристина, поворачиваясь к ней. Её лицо, уже превращённое в идеальную маску, выражало снисходительную усталость. — Тебе нужно было найти мой гребень. Тот, с жемчугом. Я не могу его найти, а ты должна была собрать все аксессуары ещё вчера. Где он?
Марина молчала. Она помнила, как вчера вечером Кристина, хохоча, швырнула этот гребень в открытую сумку одной из своих подруг, сказав, что он «слишком простенький». Теперь она разыгрывала спектакль. Спектакль, в котором Марина была бестолковой и невнимательной прислугой.
— Я не видела его с вечера.
— Ты не видела? — голос Кристины обрёл стальные нотки. — То есть, ты его потеряла. Ты потеряла гребень, который мне подарила будущая свекровь? Ты понимаешь, что ты наделала?
Марина смотрела на сестру. На её идеально уложенные волосы, на кожу, светящуюся от дорогих сывороток, на губы, изогнутые в брезгливой гримасе. И в этот момент она увидела не будущую жену успешного человека, а всё ту же девчонку, которая в школе рвала её рисунки и врала родителям, сваливая на неё свою вину. Ничего не изменилось. Только ставки стали выше.
Кристина поднялась, её шёлковый халат распахнулся, открывая безупречную фигуру. Она подошла к Марине вплотную, их взгляды были на одном уровне.
— Вечно ты всё портишь, — прошипела она так, чтобы слышали все. — Вечно приносишь одни проблемы. Хорошо хоть, ты просто свидетельница на моей свадьбе. Представляю, какой бы позор был, если бы ты выходила замуж за кого-то из их круга. Нам бы пришлось всем рассказывать, что ты приёмная.
И в этот момент внутри Марины что-то щёлкнуло. Не со звоном разбитого стекла, а с глухим, тяжёлым звуком взводимого курка. Холодный узел в её груди развязался, уступив место абсолютному, кристальному спокойствию. План, который до этого был лишь смутной, мстительной фантазией, обрёл чёткость и неотвратимость. Она смотрела в лицо сестры и понимала, что приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Она просто ещё не знает об этом.
Марина сделала шаг назад и слегка улыбнулась. Улыбка вышла искренней, почти тёплой.
— Не волнуйся, сестричка. Я ничего не испорчу. Сегодня всё будет идеально. Так, как ты и хотела.
Зал утопал в белом цвете и блеске хрусталя. Сотни свечей отражались в бокалах, создавая иллюзию звёздного неба под высоким потолком, расписанным ангелами. Оркестр играл что-то ненавязчивое и дорогое. За главным столом, на возвышении, Кристина сияла. Она была центром этой вселенной, её солнцем. Рядом с ней её муж, красивый и породистый, как и вся его семья, сидевшая напротив — монолитной, дорого одетой глыбой. Их лица выражали вежливую скуку и осознание собственного превосходства. Они оценивали всё: еду, музыку, гостей. И особенно — новую родственницу.
Когда ведущий, лощёный молодой человек с безупречной улыбкой, объявил тост от сестры невесты, Кристина одарила Марину покровительственным взглядом. В нём читалось: «Давай, скажи, как ты меня любишь, и не опозорься».
Марина поднялась. Её простое тёмно-синее платье резко контрастировало с окружающим великолепием. Она не пошла на сцену, а осталась на своём месте, подняв бокал. Все взгляды обратились к ней. Она несла себя не как бедная родственница, а с ледяным спокойствием хирурга, готового к сложной операции. Ни тени волнения, ни капли смущения.
— Кристина, сестрёнка, — начала она. Голос был ровный, чистый, он легко летел над залом. — Мы делили одну комнату, одни секреты и одну мечту на двоих. Я помню, как мы прятались под одеялом и строили планы. Ты всегда хотела большего. Ты всегда знала, чего стоишь. И всегда добивалась своего.
На лице Кристины расцвела довольная улыбка. Она бросила быстрый взгляд на свекровь, мол, вот, видите, меня все обожают. Гости заулыбались, приготовившись к порции милых семейных историй.
— Я всегда восхищалась твоей силой, — продолжала Марина, обводя взглядом замерших в ожидании людей. — Но больше всего я всегда восхищалась твоей целеустремлённостью. Особенно в тот период, когда ты поставила себе первую по-настоящему большую цель. Я помню, как сильно ты хотела свою первую машину. Ту самую, вишнёвую.
Кристина слегка напряглась. Эта тема была для неё не самой приятной. Она всегда говорила, что деньги на машину ей дали родители. Марина это знала.
— Родители тогда не могли помочь, и ты решила всё сделать сама, — Марина сделала небольшую паузу, давая словам впитаться. Её улыбка стала шире, почти хищной. — Это был удивительный пример воли и самоотверженности. Я помню, как ты возвращалась под утро, уставшая, но с горящими глазами. Ты работала, как никто другой. Почти каждую ночь. И я хочу поднять этот бокал за ту невероятную целеустремлённость, которую ты проявила. За то, что ты, будучи совсем юной девушкой, не побоялась тяжёлого труда.
Музыка не остановилась, но её больше никто не слышал. Разговоры за столами оборвались на полуслове. Вилки замерли на полпути ко рту. Марина выдержала идеальную паузу и закончила, чётко проговаривая каждое слово, с той же милой, ностальгической интонацией:
— За то, что ты, работая vip-стриптизёршей в ночном клубе «Эгоист» и уезжая оттуда постоянно с разными мужчинами, смогла сама, без чьей-либо помощи, накопить на свою первую машину. Ты мой герой, сестра. За тебя.
Она поднесла бокал к губам и сделала маленький, аккуратный глоток. За столом родителей жениха время остановилось. Лицо свекрови превратилось в безупречно вылепленную ледяную статую. Свёкор медленно положил приборы на тарелку. Жених смотрел на Кристину так, словно видел её впервые. А лицо самой Кристины… Оно перестало быть лицом. Это была белая гипсовая маска, на которой медленно, как трещины, проступало осознание полного, сокрушительного и необратимого краха.
Мёртвая, вязкая пустота поглотила зал. Музыка, споткнувшись на полуноте, захлебнулась и умерла. Гудение сотен голосов испарилось, оставив после себя лишь густой, как патока, вакуум. Никто не шевелился. Гости застыли в неестественных позах, превратившись в восковые фигуры из музея катастроф. Лица, ещё мгновение назад сиявшие от шампанского и вежливости, теперь были пустыми и ошеломлёнными. Они смотрели то на белую, как её платье, Кристину, то на Марину, стоявшую в центре этого безмолвного урагана.
Марина, не меняя выражения лица, спокойно поставила свой почти полный бокал на стол. Звук, с которым хрусталь коснулся белоснежной скатерти, прозвучал в оглушающей тишине как выстрел. Она сделала лёгкий, едва заметный кивок в сторону главного стола — не извинение, а скорее констатация факта, — и развернулась. Её движения были плавными и выверенными. Она не бежала. Она уходила.
Она шла через зал, и перед ней, словно воды Красного моря перед Моисеем, расступался воздух, наполненный чужим шоком. Она высекала своим движением стерильный коридор в этом роскошном, удушливом великолепии. Никто не пытался её остановить. Никто не произнёс ни слова. Даже вечно суетливые фотографы и видеооператоры замерли, опустив камеры. Этот момент, самый главный момент всего вечера, останется незадокументированным. Он будет жить лишь в памяти. Гореть там, как клеймо.
Кристина очнулась первой. Из её груди вырвался какой-то хриплый, сдавленный звук — не крик и не стон, а нечто животное. Словно из прекрасной фарфоровой куклы вырвался внутренний демон. Она сорвалась с места, запутавшись в подоле своего баснословно дорогого платья. Ткань жалобно зашуршала, нарушая мёртвое оцепенение зала. Она не смотрела на мужа, не смотрела на его окаменевших родителей. Она видела только одну цель — удаляющуюся спину сестры.
Она догнала её уже в просторном, отделанном мрамором и позолотой холле. Здесь было прохладно и гулко. Марина как раз подходила к стойке гардероба, где одинокий пожилой сотрудник испуганно смотрел на приближающуюся бурю в лице невесты.
— Что ты наделала? — прошипела Кристина, схватив Марину за локоть. Её пальцы, унизанные кольцами, впились в ткань платья, как когти хищной птицы.
Марина медленно, очень медленно повернула голову. В её глазах не было ни страха, ни злорадства, ни сожаления. Там была лишь пустота. Ледяная, арктическая пустота. Она окинула сестру спокойным, изучающим взглядом, сверху вниз. Оценила её растрёпанную идеальную причёску, перекошенное от ярости лицо, белоснежное платье, которое теперь казалось саваном для её репутации. И потом, с той же тихой, убийственной улыбкой, с которой она начинала свой тост, произнесла главные слова этого вечера. Слова, ради которых всё это и было затеяно.
— Ты хотела идеальную свадьбу, сестричка? Что ж, теперь вся семья твоего мужа знает, как ты заработала на свою первую машину! Наслаждайся!
Она аккуратно, двумя пальцами, сняла руку Кристины со своего локтя, словно стряхивая что-то грязное. Затем повернулась к остолбеневшему гардеробщику.
— Будьте добры, моё пальто. Номерок триста семь.
Кристина застыла. Слова сестры ударили её под дых, выбив остатки воздуха и ярости. Она осталась стоять посреди пустого холла — брошенная, униженная, разоблачённая. Королева на руинах своего собственного бала. Марина, не оборачиваясь, накинула на плечи простое тёмное пальто, спокойно вышла на улицу, в прохладную ночную свежесть, и растворилась в темноте, оставив сестру наедине с её новым, скандальным и совершенно неидеальным будущим.
Прошло три дня. Три дня оглушительной тишины, которая бывает только после мощного взрыва, когда в ушах ещё стоит звон, а в воздухе пахнет гарью. Марина жила в этом вакууме, методично отсекая все попытки связаться с ней. Десятки пропущенных от родителей, гневные сообщения от общих знакомых — всё это уходило в чёрную дыру заблокированных номеров. Она ждала. Она знала, что Кристина придёт. Не позвонит, не напишет. Она придёт сама, потому что ей нужно будет посмотреть в глаза.
Дверь в квартиру родителей Марина открыла сама. Она приехала за полчаса до назначенного матерью «семейного совета», чтобы встретить сестру на своей территории, а не на её. Кристина стояла на пороге. Без свадебного платья, без макияжа, в простом сером кашемировом свитере и джинсах. Она выглядела так, словно с неё содрали кожу. Лицо было опухшим, но не от слёз. От бессонницы и ярости.
Она вошла, не поздоровавшись, и прошла в гостиную. Марина молча закрыла за ней дверь и последовала за ней. В комнате уже находились родители. Отец сидел в кресле, глядя в одну точку, словно пытался силой мысли вернуть всё назад. Мать стояла у окна, её спина была напряжена как струна.
— Ты, — Кристина развернулась так резко, что её волосы хлестнули по плечам. Её голос был низким и хриплым. — Ты хоть понимаешь, что ты сделала?
Марина спокойно села на диван, демонстративно закинув ногу на ногу.
— Я сказала правду, Кристина. Или ты уже забыла, как сама хвасталась мне суммами за «приваты» и рассказывала, какой из твоих «спонсоров» оказался самым щедрым?
— Замолчи! — в голосе матери звякнул металл. Она обернулась, и её лицо было искажено гримасой боли и гнева. — Как ты могла? На свадьбе родной сестры! На глазах у всех!
— А как она могла годами вытирать об меня ноги? — парировала Марина, не повышая голоса. Спокойствие было её главным оружием. — Как она могла унижать меня перед своими подружками в день собственной свадьбы? Или вы уже забыли, как она швыряла мне в лицо обвинения в краже гребня, который сама же и отдала? Вы стояли рядом. И молчали. Как всегда.
Отец наконец поднял голову. Его взгляд был тяжёлым.
— Это другое, Марина. Семья должна поддерживать друг друга, а не топить.
— Поддерживать? — Марина усмехнулась. — Поддерживать — это значит терпеть, когда твоя старшая сестра, любимица всей семьи, превращает твою жизнь в череду мелких и крупных унижений? Когда она врёт вам в лицо, а вы наказываете меня? Когда она получает всё, а мне достаются её обноски и ваши упрёки? Это называется «поддерживать»? Нет. Это называется «быть удобной». И я устала быть удобной.
Кристина подошла к дивану и остановилась напротив сестры, глядя на неё сверху вниз.
— Ты мне завидовала. Всю жизнь. Ты просто жалкая, завистливая тварь. Ты не смогла смириться с тем, что я выхожу замуж за успешного человека, что у меня будет всё, о чём ты можешь только мечтать. И ты решила всё разрушить.
— Завидовать? Тебе? — Марина рассмеялась тихим, лишённым веселья смехом. — Нет, Кристина. Я тебя презирала. Я презирала твою ложь, твоё лицемерие, твою уверенность, что тебе всё сойдёт с рук. Ты думала, что купила себе билет в красивую жизнь, а прошлое можно просто вычеркнуть? Я не разрушила твою жизнь. Я просто показала твоему новому мужу и его семье товар лицом. Они же должны знать, что покупают.
— Мой муж от меня ушёл! — выкрикнула Кристина, и в её голосе впервые прорвалось отчаяние. — Его семья настояла на расторжении брака! Они не хотят иметь ничего общего с… с такой, как я! Ты довольна? Ты этого хотела?
— Я хотела справедливости, — отрезала Марина, вставая с дивана. Теперь они были на одном уровне. Два врага, между которыми не могло быть мира. — Ты получила то, что заслужила. Каждое унижение, каждая твоя усмешка, каждая ложь — всё это вернулось к тебе в один день. Наслаждайся.
Она повернулась к родителям.
— И вы тоже. Вы вырастили монстра и заставляли меня жить с ним в одной клетке. Вы всегда выбирали её. Что ж, теперь она вся ваша. Утешайте её. Помогайте ей собрать осколки её несостоявшейся роскошной жизни. А я ухожу.
Марина пошла к выходу. Никто не пытался её остановить. Мать беззвучно открывала и закрывала рот. Отец снова уронил голову. Кристина смотрела ей в спину с такой ненавистью, что, казалось, сам воздух в комнате мог воспламениться.
Уже стоя в прихожей, Марина услышала за спиной тихий, полный яда голос сестры:
— Я тебя никогда не прощу.
Марина, не оборачиваясь, надела пальто и бросила через плечо:
— Мне не нужно твоё прощение. Оно ничего не стоит. Как и ты сама.
Она открыла входную дверь и шагнула на лестничную клетку. За спиной осталась разрушенная семья, руины чужой свадьбы и пепел сожжённых мостов. Впереди была неизвестность, но впервые в жизни она чувствовала, что дышит полной грудью. Она была свободна…
